Первая кровь
— Постирушки, говоришь? — Заскрипели половицы под тяжелым полицаем, принявшимся бесцеремонно ходить по хате. — Нету никого, говоришь? — вновь повторил он. — А это что? Что это, я тебя спрашиваю? — неожиданно зарычал он.
Вовка осторожно раздвинул занавески — посмотреть, что происходит в хате. Над сидевшей на лавке хозяйкой нависал полицай своим дородным телом. В руке Рябченко сжимал драное Вовкино пальтишко.
— Молчишь? Тогда я сам тебе скажу: щенка-побирушку пригрела! Да знаешь, что я тебе за это сделаю?
— Да делай что хочешь! — заявила тетя Вера. — Мне уже все равно…
— Где он? — потрясая пальтишком, взвизгнул полицай, замахиваясь для удара. — Где заховала? А?
— Чё разорался? — Вовка раздвинул занавески и сел на лежанке, свесив ноги с печи. — Здеся я. А тетеньку не замай — хорошая она.
— Вот и свиделись, сопеля! — радостно оскалился Рябченко. — Думал, от меня сбежать легко?
— Ничё я не думал, — нахохлился Вовка. — Просто в интернат не хочу.
— А тебя никто и не спрашивает! На-ка вот, — он бросил Вовке пальто, — напяливай свою рванину и пошли…
— Егор, побойся Бога! Дай мальцу хоть помыться! — взмолилась тетя Вера. — Он ведь завшивел совсем!
— В интернате вымоют, — буркнул полицай. — У них там с этим строго.
— Ну будь ты человеком, Егор! — не отставала хозяйка. — Пока он мыться будет, я тебе стол накрою. Ты ведь и не обедал, наверное?
— И правда, похарчить, что ль? — задумался Рябченко. — Все дела, дела… А пожрать толком времени-то и нет. Наливочки своей фирменной, сливовой, нальешь?
— Сливовая кончилась, — огорчила полицая хозяйка, — зато есть первач, два раза сквозь опилки пропущенный!
— Эх, давай, Верка, свой первач! — облизнулся полицай, которому страсть как хотелось выпить.
Сидя за накрытым столом, полицай зорко следил за Вовкой, не давая мальчишке ни одного шанса для побега.
«Ну ничего, — думал Вовка, сидя в кадушке с теплой водой, поставленной в углу хаты за занавеской, — сейчас эта сволочь хлебнет теть-Вериной самогоночки, захмелеет. А от балдого я в два счета свинчу — и поминай меня как звали!»
Так и вышло: пока Вовка мылся, вытирался и одевался, рябой полицай в одного выкушал литровую бутыль самогона. Глазки осоловели, а язык начал заплетаться.
— Теть Вер, — позвал хозяйку Вовка, — спасибо вам! Пора мне…
— Куды эт-т-то т-ты н-намылился? — невнятно произнес Рябченко.
— Так мы ж с вами, дяденька, в интернат собралися, — тоненьким голоском ответил Вовка, наивно хлопая ресницами.
— А-а-а, — протянул полицай, тяжело поднимаясь из-за стола, — Верка, и вправду пора нам. — Он покачнулся, хватаясь рукой за бревенчатую стену избы. — А может, еще самогонка есть?
Вовка, так, чтобы не видел полицай, отрицательно покачал головой. Хозяйка поняла мальчишку без слов:
— Нету больше первачка, Егор Силыч. Вот через недельку…
— Недосуг тогда мне с тобой тут сидеть! — Рябченко взял с лавки тулуп и, с трудом попав в рукава, напялил его на себя. — А может, поищем еще чего-нибудь? Вместе… — Он похабно подмигнул женщине. — Ты ж без энтого уж к-который г-годок… Небось свербит…
— Ишь, чего удумал! — нахмурилась тетя Вера. — Если и свербит, то не по твою честь!
— Т-ты подумай, я ить и жениться могу! — Рябченко попытался обнять хозяйку, но она ловко увернулась от пьяного полицая. — Где еще такого мужика найдешь? И при должности…
— Идите, Егор Силыч, а то опять за мальчиком недосмотрите.
— Ну-ка, малец, стой! — Егор ухватил Вовку за ворот пальтишка и толкнул другой рукой дверь. — От меня, сопля, сбежать еще никому не удавалось!
— Теть Вера, спасибо вам за доброту, может, когда-нибудь свидимся еще. Прощевайте и не поминайте лихом!
— Давай топай! — Полицай дернул Вовку за воротник. — А ты, Верка, подумай, пока к тебе такой жоних подкатывает!
— Береги себя, сынок! — Женщина на прощание перекрестила мальчишку. — Береги…
— Спасибо, тетенька… Спасибо!
Когда они вышли на дорогу, Вовка поинтересовался:
— Дяденька, куды мы сейчас?
— Для начала в к-комендатуру зайдем, а после в интернат тебя определим…
— Мож, не надо в интернат? — вновь затянул свою «песню» Вовка. — Боязно мне…
— Заткнись, сопля! — Полицай вновь с силой дернул мальчишку за воротник, да так, что тот затрещал. — Не тебе меня учить… Училка не выросла!
Пока они шли, Вовка зыркал глазами по сторонам, прикидывая, как ему лучше сбежать от пошатывающегося конвоира. Вскоре по левую сторону дороги показался очередной разрушенный дом с поломанным забором. Пора, решил Вовка, с силой дергаясь всем телом. Ветхий воротник затрещал и оторвался. Мальчишка не устоял на ногах и упал, больно ударившись коленкой о ледяной надолб дороги. Полицай от неожиданности тоже поскользнулся и свалился в дорожную колею. Путилов на карачках дополз до дырки в заборе и шустрой рыбкой нырнул в пролом.
— Стой, утырок! — завопил Рябченко, потрясая зажатым в кулаке воротником. — Я тебя…
Дальше Вовка уже не слушал, он мчался к свободе сквозь запущенный огород разрушенного дома. Проскочив огород, он выскочил на параллельную дорогу. Но удача неожиданно отвернулась от него — на дороге стоял патруль. Вовка выскочил прямо к ним в руки. В этот раз сбежать ему не удалось. Через десять минут к патрулю присоединился и поддатый Егор.
— Что, уродец, добегался? — почти ласково спросил Рябченко, отвешивая Вовке тяжелую затрещину.
Мальчишка легко увернулся от первой зуботычины, направленной в лицо, но удар коленом в грудь от одного из полицаев патруля вышиб из легких весь воздух. Вовка, задыхаясь, упал на землю.
— На тебе еще, чтоб знал! — Озлобленный Рябченко пнул мальчишку ногой в голову.
Все вокруг померкло. Вовка потерял сознание.
— Тихо ты, Рябой, убьешь пацана! — остановил озверевшего Егора один из полицаев патруля.
— Да и хрен с ним! Меньше бегать будет, спортсмен хренов! — выругался Рябченко. — Два раза от меня свинчивал, козлина! О! Смотри, Жека, очухался… — Полицай присел перед Вовкой на корточки, и, ухватив мальчишку за волосы, спросил: — Не будешь больше бегать? А?
— Не буду, дяденька! — испуганно прошептал Вовка, а про себя подумал: «Держи карман шире! Не сейчас, так позже сбегу!»
Он с трудом поднялся на ноги — раскалывалась голова, каждый вдох болезненным уколом отдавался в ушибленных ребрах.
— Топай впереди! — распорядился Жека. — И смотри, не балуй больше! — предупредил он Вовку. — А то Рябой тебя, в натуре, забьет! Он у нас контуженный на всю башку!
— Не буду, дяденьки, не буду! — плаксиво запричитал мальчишка. — Только не бейте больше!
— Не боись, — ухмыльнулся Жека, — че мы, звери? Вот вздернуть на березе пару партизан — это да, это мы могем! А об такую соплю руки пачкать неохота. Рябой, ты куды его вел?
— В комендатуру к Георгичу. После в интернат определим…
— Ты бы, Рябой, щас к Георгичу бы не совался в таком виде, — посоветовал Рябченко Жека. — У тебя же два выговора…
— Да вы и сами датые, — обиделся Рябченко.
— Мы-то чуть-чуть, греемся, — парировал патрульный, — а вот ты в последнее время постоянно «на кочерге». Лучше нос в комендатуру не суй — себе дороже будет!
— Ладно, уговорил, — махнул рукой Рябченко. — Пацана только сдайте, не фиг ему по улицам бродить.
— Иди уж, сделаем! Давай, пацан, топай!
Комендатура — бывшее здание районного отдела милиции, находилась почти в самом центре поселка. Возле крыльца стоял, лениво потягивая цигарку, хмурый мужик в форме «Шума». [4]
— О! Георгич, а мы до тебе! — обрадованно произнес Жека.
— А вы где сейчас быть должны! — накинулся на патрульных Георгич. — Я вам чё сёдни приказал?
— Георгич, мы по делу! — обиженно засопел Жека. — Рябой мальца поймал. Бродягу. Вот мы его и притараканили…
— На хрена мне этот побродяга сдался? Тащите его сразу в интернат! Да, кстати, где сам Рябченко? Опять «на кочерге»?