Запретный рай

— Почему же они не попытались сделать это сами?
— Боятся хозяина.
«Или меня», — подумал Атеа.
В это время, как по заказу, на дороге появились приближенные Патрика Тауба. Это была четверка рослых, сильных, наглых парней.
Один из них, проходя мимо, бросил:
— Эй вы! Хозяин не любит, когда вас собирается слишком много!
Больше никто ничего не добавил, но Атеа видел: это его враги.
— Будь острожен, — заметил один из собеседников полинезийца, — они станут следить за тобой. Не говори и не делай лишнего, не сиди с нами, иначе они расскажут об этом хозяину.
Дома Патрик как обычно предложил Атеа рому, а тот как всегда отказался.
— Скучный ты человек, — заявил Тауб и придвинул к нему стопку монет: — Может, хоть это тебя порадует!
Атеа невозмутимо смотрел на тускло сияющие кружочки. Он мог понять ценность чего-то необыкновенного и красивого, рожденного природой, но это…
Угадав его мысли, Патрик расхохотался.
— Люди, не ведающие власти денег, навсегда останутся дикарями! — заявил он, а после сказал: — Я собираюсь наведаться на большой остров, расположенный довольно далеко отсюда, близ побережья Австралии: тот самый, откуда когда-то сбежал. Мне надо пополнить кое-какие запасы и кое-что разузнать. К тому же я надеюсь привезти сюда женщину.
— Ты собираешься купить ее? — невозмутимо осведомился Атеа.
— Белые женщины не продаются! То есть продаются, конечно, но не в таком прямом смысле. Хобарт-таун — поселок для каторжников. Там есть ссыльные женщины. Думаю, одна из них согласится уехать со мной. Разве здесь не райское место? И она станет в нем королевой.
— Я отправлюсь с тобой? — спросил Атеа, размышляя о чем-то.
— Нет. Я не могу оставить дом и плантацию на черных. Они тут все разворуют. Вижу, ты быстро научился справляться с местными. Я оставлю тебе запас оружия и пороха. В случае чего, стреляй, не мешкая. А я постараюсь вернуться как можно скорее.
В то время как Патрик готовился к отъезду, Атеа продолжал наблюдать за жителями деревни, ни с кем особенно не сближаясь. Четверка парней, которых Тауб иной раз угощал ромом, но которым опасался давать ружья, сторонилась пришельца. Однако при этом они делали что хотели и держали в страхе всю деревню.
Однажды полинезиец увидел, как из зарослей выскочила одна из местных девушек, заплаканная, в разорванной юбке.
Атеа узнал ее. Она была красивее других, но выглядела испуганной и забитой. Звали ее Аматуку.
Следом за девушкой появился Нитао, один из пресловутой четверки. Он хотел пройти мимо Атеа, но тот преградил ему путь.
— Оставь Аматуку в покое.
Фиджиец зловеще оскалил зубы.
— Хочешь взять ее себе? Кто тебе мешает? Бери!
— Я хочу, чтобы ее не трогал ты.
— Почему? Я уже владел ею до тебя, и буду делать это впредь.
— Нет, не будешь, ни ты, ни твои друзья. Клянись своими предками! — сказал Атеа и наставил на него ружье.
В эти минуты он не собирался использовать ману, он решил выстрелить. Нитао это понял.
— Будь ты проклят! — пробормотал он. — Забирай ее себе, больше я до нее не дотронусь!
Возможно, Аматуку слышала этот разговор, потому что на следующий день к Атеа подошла ее мать.
Несмотря на то, что он был роко-туи, женщина осмелилась дотронуться до его руки.
— Прошу, — в ее глазах стояли слезы, — возьми мою дочь себе! Тогда ее никто больше не тронет.
Перед мысленным взором Атеа на мгновение предстал светлый, как солнечный луч, и легкий, как ветер, образ Эмили.
— Нет, — сказал он, — не возьму. У меня есть жена.
— Такой мужчина, как ты, должен иметь много женщин.
— Нет, — твердо повторил Атеа. — Но я обещаю, что они оставят твою дочь в покое.
Женщина заплакала.
— Сперва ею овладел хозяин, а потом его помощники. Теперь моя дочь вынуждена каждую ночь проводить с кем-то из них. Они заставляют ее делать такие вещи, о каких я сроду не слыхивала! Белые люди… они не учат нас хорошему, — промолвила она и внезапно добавила: — Ты пришел ниоткуда, ты принес на себе запах другого мира, иного ветра. Скажи, там живут счастливые люди?
  
Прежде Атеа ответил бы «да», а теперь промолчал. На острова, принадлежавшие его предкам, тоже явились белые, и теперь счастье полинезийцев будет убывать, как убывает поток той энергии, что используется неправильно.
В тот вечер он отправился на берег и долго думал. Вспоминал, как фиджийцы говорили о том, что происходит с ними после смерти: «Духи отправляются на небесные острова и живут там, как на земле, только все вещи у них ненастоящие, призрачные. В том мире вожди остаются вождями, а духи простых людей со временем поедаются более сильными соплеменниками. Духи могут посещать свою родину, и друзья могут их видеть, если не побоятся взглянуть».
Атеа посмотрел на свой крест. Можно верить в разные вещи, но человеческая доля везде одинакова: что в этом, что в загробном мире. Христиане говорили, что там может быть лучше для тех, кто хорошо вел себя здесь. Однако их собственные поступки далеко не всегда соответствовали их вере.
Возможно, они придумали свою религию для того, чтобы управлять другими народами? Вернее, придумал один хороший человек, которого плохие люди постарались убить! Атеа не мог сказать, имел ли он ману. Однако он точно знал, что она есть у него самого, и теперь понимал, для чего он ее получил.
  
Глава девятнадцатая
 
Иногда Эмили чудилось, что она видит унылый, серый, беспробудный сон.
В ее обязанности входило делать уборку в доме и чинить хозяйское белье. Иногда Эмили помогала миссис Даунинг разматывать шерсть или чистила медную посуду. Часы чтения вслух были самыми лучшими, хотя хозяйка держала в своей библиотеке только скучные назидательные книги.
Как-то раз она попыталась расспросить Эмили о том, за что и почему ее осудили, кем она была прежде, но молодая женщина замкнулась в напряженном молчании. Чужие люди влезли в ее жизнь, разрушили, растоптали ногами будущее. У нее отняли все, оставив лишь воспоминания о прошлом, которыми она не была намерена делиться ни с кем.
Непокорность Эмили проявилась только в этом, в остальном же она являла собой образец послушания, и вскоре миссис Даунинг стала отправлять ее за покупками, для чего хозяин был вынужден выписать своей служанке-заключенной особый пропуск.
Походы в лавку, где Эмили покупала молоко, яйца, хлеб, крупу, баранину или мясо кенгуру, а также кофе и чай, вносили в ее жизнь некоторое разнообразие.
Раз в несколько месяцев ссыльным разрешалось отсылать письмо на родину (разумеется, его проверяла цензура), но Эмили было не с кем переписываться. Она могла бы попытаться написать в приют, но едва ли ей бы ответили, к тому же она не хотела, чтобы кто-то знал о том, что у нее были дети. О матери она старалась не думать.
«Была», «были» — теперь она могла говорить о своей жизни только в пошедшем времени.
Однажды по дороге в лавку Эмили встретила Келли. Та очень хорошо выглядела; вместо арестантской одежды на ней красовалась юбка из синей саржи, ноги были обуты в кокетливые высокие ботинки. Узнав Эмили, она обрадовалась и разговорилась с ней.
Они шли рядом по широкой грязной дороге. Тротуаров не было, по обочинам тянулись водосточные канавы. Теплый послеполуденный ветер шелестел сухой травой. Откуда-то доносились ритмичные удары молотка.
— Если закрыть глаза, то можно подумать, будто мы в Англии, — заметила Келли. — Или в какой-нибудь французской провинции, — добавила она, посмотрев на Эмили.
Та кивнула. Да, если закрыть глаза и не видеть каторжников в серых одеяниях, разбивавших камни, рывших канавы, тянувших повозки, и наблюдавших за ними солдат охраны. А еще — стройных, как колонны, эвкалиптов на холмах и сверкающей чаши моря.
— Как ты устроилась? — спросила Келли.
Эмили пожала плечами. Работа была не слишком трудной, кормили не хуже и не лучше, чем в тюрьме: безвкусный хлеб, спитый чай, жидкая похлебка, изредка — кусочек мяса кенгуру.