Запретный рай
— Эй, — закричала Моана солдатам, — я знаю, где он! Я его видела!
Помахав здоровой рукой, она побежала им навстречу. Атеа остался один. А после услышал:
— Верно. Вон следы крови! Пошли туда. Думаю, мы скоро его догоним.
Потом раздался шорох травы под ногами и шелест раздвигаемой руками листвы. После все стихло, лишь ветер еле слышно шуршал циновкой, прикрывавшей одну из могил, да издали доносился размеренный неумолчный плеск моря.
Глава четырнадцатая
«Требуется учительница французского» — такое объявление Эмили увидела спустя неделю после того, как нашла себе комнату недалеко от дома своей матери. Она отправилась по указанному адресу и получила работу.
Леди Клиффорд не любила француженок, но согласилась нанять Эмили. Внешне молодая женщина совсем не походила на парижанку и казалась не просто скромной, а отчасти даже угнетенной и скорбной. А главное — выглядела порядочной и искренней. При этом она одинаково хорошо говорила и по-французски, и по-английски.
В ее обязанности входило обучение дочерей леди Клиффорд, десяти и тринадцати лет. Это были тихие, послушные, внимательные и неулыбчивые девочки.
В самой же хозяйке было что-то на редкость приземленное и плоское. Ее нисколько не тяготило однообразие повседневности, она всегда следовала давно и четко установленным шаблонам — в мыслях, в личных привязанностях, во всем.
Разумеется, Эмили пришлось скрыть, что у нее есть дети. Она сказала хозяевам, что живет с матерью, которая не совсем здорова, потому ее нельзя оставлять на ночь одну.
К счастью, молодая женщина узнала, что на свете существует миссис Оуэн, которая брала к себе всех детей, не спрашивая, есть ли у них отцы, и не обращая внимания на цвет их кожи: главное, чтобы ей платили. Расставаясь с Маноа и Ивеа на целый день, Эмили сильно страдала, но когда, забирая двойняшек вечером, находила их сытыми, чистенькими и ухоженными, немного успокаивалась.
Случалось, молодая женщина задавала себе вопрос, почему она задержалась в Лондоне, когда разумнее было бы последовать совету Элизабет Хорвуд и уехать в Париж. Наверняка главную роль в решении Эмили сыграло безумное желание все-таки попытаться сблизиться со своей матерью.
Каждый день Эмили проходила мимо дома Элизабет, желая ее увидеть, но все было напрасно. Она могла бы вернуться в Париж, но, казалось, в этом не было смысла: в родном городе у нее так же не нашлось бы возможности целый день проводить с детьми, петь им колыбельные, гулять с ними в парке и наблюдать, как они растут.
Собираясь на работу и готовясь к очередной разлуке с двойняшками, Эмили глотала горькие слезы. Она оказалась лишней в жизни Атеа, отец навсегда покинул ее в самый неподходящий момент, и даже родная мать отказалась ее признать.
Она пыталась экономить деньги; по утрам позволяя себе лишь чашку чая и тонкий ломтик хлеба или овсяную лепешку, а вечером ужиная салатом из репы и капелькой молока и лишь изредка — пирогом с картофелем и мясом. К счастью, хозяева кормили ее обедом, и то была единственная достойная трапеза за весь день.
В целом можно было сказать, что Эмили повезло. Она попала в приличную семью, и ей не приходилось заниматься грязной работой. Особняк, в котором жили Клиффорды, состоял из двух этажей с множеством комнат. Перед домом был разбит сад, окруженный высокой решеткой. В саду было несколько целомудренных статуй, чахлых деревьев и унылых клумб.
Мистер Клиффорд производил впечатление очень занятого человека; во всяком случае он то и дело открывал большие серебряные часы с длинной и толстой цепочкой. Дома он задерживался только по праздникам, которые были удручающе скучны. Даже веселье у Клиффордов выглядело механическим и холодным, и Эмили говорила себе, что нравы этого семейства вполне отвечают духу города.
Порой Лондон казался ей огромной гробницей, по которой сновали призраки. Она удивлялась его твердокаменности, обилию копоти, неприятных запахов и нечистот. Далекое свечение солнца, с трудом проникающее в этот сумрачный мир, не могло оживить столицу.
В своих мечтах Эмили по-прежнему видела Полинезию, удивительную страну тысяч островов, простирающуюся от Гавайев до Новой Зеландии.
Иногда она доставала жемчужину (Эмили всегда носила ее с собой) и любовалась ею. То была единственная вещественная память о былых временах, которые никогда не вернутся. Что касается детей, они не были памятью. Они являлись ее реальностью, ее жизнью, ее единственной надеждой.
Маноа был крупнее и беспокойнее Ивеа, с рождения исполненной таинственной нежности и тихого света. Эти дети казались Эмили живыми ростками, пробивавшимися к солнцу сквозь холод и тьму. Сын был похож на Атеа. А дочь… Когда она вырастет, то будет такой, как… Моана, — сильной, подвижной и удивительно красивой.
В то утро Эмили как обычно поднял с постели крик зеленщика, продающего петрушку и зеленый горошек прямо под окнами квартиры, в которой она жила. Дети тоже проснулись; как обычно первым заплакал Маноа, а через пару секунд Ивеа уже вторила ему своим нежным, как серебряный колокольчик, голоском. В комнате пахло младенцами и материнским молоком, а еще — что было удивительно — теплом и солнцем.
Позавтракав кофе, хлебом и сыром, Эмили надела коричневое платье с узкой юбкой и высоким воротом и скромную шляпку, привычным движением подхватила детей и вышла из дома.
На улицах звонили колокола, грохотали повозки, журчала вода, перекрикивались торговцы, лаяли собаки, хлопали на ветру вывески. Было удивительно светло, даже солнечно. Вдали, над крышами, почти касаясь облаков, возвышался собор Святого Павла. Взглянув на его купол и темно-голубые стены, Эмили подумала, что в ее жизни все не так уж и плохо.
Оставляя детей на попечение миссис Оуэн, молодая женщина заплатила ей за неделю вперед. Поцеловав сначала Ивеа, потом Маноа, она отправилась к Клиффордам.
Занимаясь с девочками, Эмили думала о том, что в ближайшее воскресенье вновь навестит мать. Она не сообщила Элизабет своего адреса, и — кто знает! — возможно, та раскаялась и ждала визита дочери?
В полдень наступил перерыв, и Эмили отправилась на кухню, где ела вместе с другими слугами. Стены были покрыты копотью, а стол исцарапан и изрезан. Однако служанка подала капустный суп, ростбиф, молочный пудинг и печеные яблоки.
Когда Эмили вновь вошла в комнату, девочки еще не вернулись, и она решила подождать. Из спальни леди Клиффорд вышла горничная с метелкой в руках. Она неплотно прикрыла дверь, и Эмили смогла увидеть туалетный столик орехового дерева, овальное зеркало и тяжелое кресло, а также кусочек кровати, застеленной темным покрывалом.
На столике стояла шкатулка, рядом с которой лежало жемчужное ожерелье. Отчего-то хозяйка не убрала его внутрь. Однажды Эмили слышала, как леди Клиффорд сказала горничной:
— Расстегивайте осторожнее. Оно стоит кучу денег.
Эмили не знала, что на нее нашло, но внезапно она быстрым шагом пересекла помещение, вошла в хозяйскую спальню и взяла ожерелье в руки. А после вынула свой жемчуг, прозрачный, светящийся, округлый, тяжелый.
По сравнению с ее жемчужиной жемчуг леди Клиффорд выглядел тусклым и мелким. Мертвым, как и все в этом доме. Эмили захотелось рассмеяться. Если ожерелье хозяйки стоило кучу денег, значит, ее жемчуг был воистину бесценным!
Она смотрела на жемчужину, а видела тонкие линии далекого острова, розоватый туман и белоснежных чаек, разрезающих волны своими быстрыми крыльями, искрящиеся золотом следы лодок на голубой воде, похожие на бабочек цветы и бабочек, напоминавших диковинные соцветия. В ее замершем сердце медленно таяли тоска и боль.
Послышался скрип. Молодая женщина оглянулась. За ее спиной стояла хозяйка. Удивительно, но она подошла совершенно неслышно.
— Что вы здесь делаете? Что у вас в руках?
Эмили растерянно протянула ей лежащую на ладони жемчужину. Леди Клиффорд отшатнулась.
— Вы украли это у меня?!
— Я не могла украсть это у вас, потому что это не ваше.