Дочь дьявола (ЛП)

– О! – Габриэль перестал хмуриться. – Я и забыл уже об этом. Вот он кто?
– Да. – Она начала расхаживать по комнате взад-вперёд. – Он тот, кто превратил детство Генри в кошмар.
– Кошмар - возможно, слишком громкое слово, – заметил Габриэль, наблюдая за сестрой.
– Он обзывал Генри. И крал у него еду.
– Генри всё равно не мог её есть.
– Не смешно, Габриэль. Меня это очень расстраивает. – Фиби не могла устоять на месте. – Я же читала тебе письма Генри. И ты знаешь, что он пережил.
– Знаю даже лучше, чем ты, – сказал Габриэль. – Я учился в школе-интернате. Не в той, где Генри, но в каждом таком заведении присутствуют и хулиганы, и мелкие тираны. По этой причине, наши родители не посылали туда нас с Рафаэлем, пока мы не стали достаточно взрослыми, чтобы суметь за себя постоять. – Он замолчал, раздражённо мотнув головой. – Фиби, перестань мельтешить перед глазами, как бильярдный шар, и послушай. Я виню родителей Генри за то, что они отправили его в школу, когда он явно был к этому не готов. Не могу представить худшего места для чувствительного, физически слабого мальчика с непростым характером.
– Отец Генри считал, что школа закалит его характер, – сказала Фиби. – А его мать бесхребетная, словно червь, согласилась отправить его в этот ад и на второй год. Но виноваты не только они. Уэст Рэвенел - грубиян, который так никогда и не получил по заслугам за свои поступки.
– Я пытаюсь объяснить, что обстановка в интернате основана на теории Дарвина. Либо ты терроризируешь окружающих, либо сам подвергаешься издевательствам, и так до тех пор, пока не определится иерархия.
– Ты кого-нибудь задирал, когда учился в Харроу? – многозначительно спросила она.
– Конечно, нет. Но мои обстоятельства были другими. Я вырос в любящей семье. Мы жили в доме у моря с собственным песчаным пляжем. Бога ради, у нас у каждого было по пони. Наше детство прошло чудовищно идеально, особенно в сравнении с братьями, бедными родственниками семьи Рэвенел. Они осиротели в раннем возрасте и их отослали в школу-интернат, потому что они стали никому не нужны.
– Потому что были маленькими хулиганами? – мрачно предположила она.
– У них не было ни родителей, ни семьи, ни дома, ни денег, ни пожитков... что можно ожидать от мальчиков в их положении?
– Меня не волнует, что стало причиной такого поведения мистера Рэвенела. Важно лишь то, что он причинил боль Генри.
Габриэль задумчиво нахмурился.
– Если только я что-то не упустил в этих письмах, Рэвенел не делал ничего особенно жестокого. Никогда не разбивал Генри нос и не избивал. Скорее он вытворял шалости и выдумывал ему прозвища, и больше ничего, ты так не думаешь?
– Запугивания и унижения могут нанести гораздо больший вред, чем физическое насилие. – Глаза Фиби защипало, а в горле образовался ком. – Почему ты защищаешь мистера Рэвенела, а не моего мужа?
– Жарптичка, – проговорил Габриэль, и его тон смягчился. Так её называли только он и отец. – Ты же знаешь, я любил Генри. Иди сюда.
Она подошла к нему, шмыгая носом, и брат обнял Фиби, желая утешить.
В юности Генри, Габриэль, Рафаэль и их друзья провели много солнечных дней в поместье Шаллонов в Херон-Пойнте, они сплавлялись на маленьких лодках в частной бухте или бродили по ближайшему лесу. Никто никогда не осмеливался задирать или дразнить Генри, зная, что за это их поколотят братья Шаллоны.
В конце жизни, когда Генри стал слишком слаб, чтобы передвигаться самостоятельно, Габриэль в последний раз взял его с собой на рыбалку. Он отнёс зятя на берег любимого им ручья, где водилась форель, и усадил на треугольный складной стул. С бесконечным терпением Габриэль насаживал приманку и помогал Генри наматывать леску, пока они не вернулись с корзиной полной рыбы. Это был последний день Генри, проведённый вне дома.
Габриэль похлопал Фиби по спине и на мгновение прижался щекой к её волосам.
– Должно быть, тебе чертовски трудно справляться с этой ситуацией. Почему ты ни о чём не упомянула раньше? Чуть ли не половина членов семьи Рэвенел останавливались у нас в Херон-Пойнте на неделю, но ты не сказала ни слова.
 
– Я не хотела создавать проблем, пока вы с Пандорой пытались решить, достаточно ли нравитесь друг другу, чтобы пожениться. А ещё... ну, большую часть времени я чувствую себя дождевой тучей, омрачающей всем настроение, где бы ни появилась. Я стараюсь это изменить. – Отступив на шаг, Фиби промокнула кончиками пальцев влажные уголки глаз. – Не следует ворошить прошлое, о котором никто, кроме меня, не помнит, особенно в такое счастливое время. Мне жаль, что я вообще об этом упомянула. Но перспектива оказаться в обществе мистера Рэвенела вселяет в меня ужас.
– Ты собираешься ему что-нибудь сказать? Или хочешь, чтобы это сделал я?
– Нет, пожалуйста, не надо. Это ни к чему не приведёт. Скорее всего, он уже ничего и не помнит. Обещай, что ничего не скажешь.
– Обещаю, – неохотно согласился Габриэль. – Хотя было бы справедливо дать ему шанс извиниться.
– Слишком поздно для извинений, – пробормотала она. – И я сомневаюсь, что он вообще стал бы их приносить.
– Не будь к нему слишком строга. Похоже, он вырос порядочным человеком.
Фиби сурово на него посмотрела.
– О? Ты пришёл к такому выводу до или после того, как он прочитал мне лекцию, словно я землевладелец в эпоху феодализма, который плевать хотел на крестьян?
Габриэль с трудом подавил усмешку.
– Ты хорошо справилась, – сказал он. – Приняла критику с достоинством, хотя могла бы осадить его парой слов.
– Мне очень хотелось, – призналась она. – Но я вдруг вспомнила мамины слова.
Как-то одним утром, в детстве, во время завтрака, когда им с Габриэлем всё ещё требовались стопки книг, сложенные на стульях, чтобы они могли сидеть за столом, отец читал свежеотглаженную газету, а их мама, Эванджелина, или Эви, как называли её родные и друзья, кормила с ложечки сладкой кашей Рафаэля, восседающего на высоком детском стульчике.
Когда Фиби рассказала, как несправедливо с ней поступила подруга, и, что она не примет извинений от девочки, мама уговорила её передумать во имя доброты.
– Но она скверная, эгоистичная девочка, – возмутилась Фиби.
Эви ответила ласково, но по существу:
– Доброта ценится куда больше, когда проявляется по отношению к людям, которые её не заслуживают.
– А Габриэль тоже должен проявлять ко всем доброту? – спросила Фиби.
– Да, дорогая.
– А, папа?
– Нет, Жарптичка, – ответил отец, уголки его губ начали подрагивать. – Поэтому я женился на вашей маме, она проявляет доброту за нас обоих.
– Мам, – с надеждой спросил Габриэль, – а ты можешь проявлять доброту за троих?
При этих словах отец спрятался за газетой, внезапно ею заинтересовавшись, и из-за неё послышался тихий смешок.
– Боюсь, что нет, милый, – мягко ответила Эви, и её глаза заискрились. – Но я уверена, что вы с сестрой отыщите много доброты в своих сердцах.
Вернувшись в действительность, Фиби сказала:
– Мама велела нам быть добрыми даже к тем людям, которые этого не заслуживают. В том числе и к мистеру Рэвенелу, хотя, подозреваю, он бы с удовольствием начал меня распекать прямо посреди вестибюля.
– Подозреваю, что его мысли скорее были о том, как начать тебя раздевать, нежели распекать, – проговорил Габриэль тоном суше золы в камине.
Глаза Фиби расширились.
– Что?
– Да брось, – весело упрекнул её брат. – Ты же должна была заметить, как у него глаза выпрыгнули из орбит, словно он омар, которого сейчас сварят. Неужели столько времени прошло, что ты уже не можешь понять, когда нравишься мужчине?
По рукам Фиби побежали мурашки. Она медленно прижала ладонь к животу, пытаясь унять рой бабочек внутри.
На самом деле, именно столько времени и прошло. Она замечала признаки симпатии между другими людьми, но, очевидно, не тогда, когда дело касалось её самой. Эта территория была ей незнакома. Отношения с Генри всегда смягчало ощущение того, что они знали друг друга всю жизнь.