Собственность Шерхана (СИ)

И платье моё наверх задрал. Ноги мои пытается раздвинуть, а я не кричу больше — голос пропал. Отталкиваю от себя его руки, пытаюсь выбраться из под мужского, такого тяжелого тела. Он — сильнее. Он не Шерхан, которому я уступила бы, ему невозможно не уступить, слишком сладко-запретно с ним. Если этот надо мной надругается, я точно с моста прыгну, никто не остановит. Мужская рука добралась до трусов. Даже снимать не стал, просто сдвинул полоску ткани между ног, и коснулся рукой там, там, где никто кроме Шерхана не касался.
И вот тогда я закричала. Закричала так, что у самой уши заложило. Так, что наверное, у соседей, посуда в шкафах задребезжала. Ору и света белого не вижу. Даже не поняла, что нет на мне больше мужского тела. И не сразу слышать начала, что происходит.
— Ах ты паскуда сраная! — кричала Людка и лупила своего любовника пакетом, в котором гремели бутылки. — Ах ты сволочь! Да я тебя… Всю водку об твою голову дурную разбила, урод!
Я на четвереньках проползла мимо. До комнаты далеко, ванная ближе. Заползла, закрылась. Не плачу даже, просто дышу так, словно марафон пробежала. Набралась сил, встала. На полке у раковины лежат ножницы. Большие, ржавые. Смотрю на них молча, а потом беру в руки. И так же молча начинаю отрезать свою косу прямо у основания. Ножницы тупые, от усилий, которые я прилагаю, начинает болью ломить пальцы. Но я упряма и наконец коса, толстая, светлая, моя гордость — упала на пол к ногам.
— Никто больше за неё меня не поймает, — сказала я своему отражению. Отражение было испуганным, диким, взьерошенным. — Девочка Шерхана…
Вышла из ванной. В квартире тихо. Нашего третьего соседа большей частью дома не бывает, и живём мы с Людкой вдвоём. Накидываю тонкий плащ.
— Ты чего наделала-то, дура, — всплескивает руками соседка. — Косу отрезала, бестолочь! И куда ты пошла? Выгнала я козла этого!
— Извини, — выдавливаю я. — Мне нужно одной побыть.
Выхожу из квартиры.
— Бутылку мне купи, — кричит вслед Людка. — Я об Армена все разбила!
Поневоле улыбаюсь. Но остаться сейчас не могу. Хочу одной забиться в тёмный уголок, чтобы никого-никого не было, и просто сидеть молча. Ни о чем не думать, особенно о прежней жизни — слишком больно сравнивать.
Бутылку я купила. И маленькую шоколадку — надеюсь за водку Люда денег вернёт, у меня уже нет почти. Села за домом, на лавочке. Место необжитое, тут только бабульки днем судачат. Сижу. Темно уже, страшно, надо домой идти. Но…везде страшно.
Из темноты белым пятном выплыла кошка. Коротко мурлыкнула, запрыгнула на лавку рядом со мной, потерлась о мою руку. Худая, ужасно — даже в потемках ребра пересчитать можно. Но главное, не это — живот. Поразительно большой живот, словно приклееный к худому тельцу.
— Нет у меня ничего покушать, — опечалилась я. — Только водка, и шоколадку я уже съела…прости.
Кошка вздохнула, совсем по человечески, но все равно не ушла — рядом села, лапками перебирать и мурлыкать.
— Ты совсем, как я, — сказала я кошке. — Такая же тощая, беременная и бездомная.
Та снова печально в ответ вздохнула, и я решилась вдруг. А почему бы и нет? Хоть какая то польза от меня будет, ночи холодные, кошка так худа, и котята помрут, и она.
— Пошли вместе жить… У меня в холодильнике молоко есть и сосиска.
Подхватила на руки ничего не понимающую от удивления кошку, и к себе понесла, в съёмную комнату, за которую платить через неделю.
  
Глава 4
 
Шерхан
Костяшки в кровь сбиты. Руку сжимаю — не болит.
Вообще не чувствовал боли. Только злость, ярость.
Игнат сидел напротив, руки за спиной связаны, изо рта кровь течет. Глаза заплыли, оскаленная кровавая пасть зияет дырами в том месте, где раньше были зубы.
— Придурок долбаный, — сплюнул он, кровь потекла по подбородку. Я подошёл и снова врезал ему в рожу:
— Хлебало свое заткни, тварь. Где она?
Вяземский молчал, лыбился только, чем доводил меня до приступа. Да, я искал его, чтобы отомстить. Он пытался меня подставить, убить, а такое не прощают. За такое — только пролитой кровью расплата. Но не меньше меня интересовало, куда делась Белоснежка.
 
Я помнил тест, забытый — специально или нет, — в ее комнате. Две полоски на нем.
Если она сохранила ребенка, я заберу его себе. Он мой. Шерхана. А с ней что делать ещё не решил. Убить хотел, за то, что предала. За то, что с Шамилем сбежала к своему дяде.
Ненавидел их всех. Сейчас, когда Вяземский снова был рядом, остро чувствовал, что не прошло ещё ничего, что не зажило, не отпустило.
Хуже, сука, шрамов. Те хоть затягиваются.
— Что с ребенком? — следующим ударом сломал нос. Вяземский взвыл, а потом вдруг захохотал, как безумный:
— Ребенок? Ребенок… Сбежала твоя бедная Лизавета, чтобы не рожать от тебя ублюдка.
Дальше я не помнил: молотил его, превращая лицо в кровавое месиво. Глаза застилало от ненависти, от мысли о том, что Белоснежка могла на аборт пойти и избавиться от моего ребенка.
Не знаю, кого в тот момент ненавидел больше. Ее, Вяземского, себя.
Оттащил меня Анвар. Ему тоже попало, но он стерпел:
— Брат, остановись, брат! Не трогай эту гниду, нам ещё узнать надо все!
Я дышал тяжело, грудь вздымалась, сердце стучало бешено. Как зверь, желание убивать и рвать врага, больше ничего.
Но я сдержался. Через силу, кулаки сжимая.
Отошёл от Игната, потерявшего сознание. Ребята его подвесили за руки на крюк, подняли над землёй. Исмаил водой плеснул в разбитую рожу, чтобы Вяземский пришел в себя.
— Разберитесь с ним, — я вышел на улицу, вытирая руки от крови врага салфетками. Сентябрь уже, пасмурно было, темнело. Вдоль гаражей темно, собаки лают где-то вдали. Над головой небо, чёрное, с россыпью звёзд. Задрал голову, его разглядывая, достал сигареты из пачки. Затянулся глубоко, чтобы дым до самой глубины лёгких дошел.
— Он раскололся.
Анвар подошёл тихо. Встал рядом, тоже затянулся. Стоим, курим, вслушиваясь в тихую осеннюю ночь. Стоны из гаража не доносятся, Игната не слышно.
Я докурил, бросил окурок под ноги, раздавил ботинком.
— Говори.
— Это Чабаш оружие заказал у Игната.
Я грязно выругался.
Мы почти не пересекались. Жили в разных городах, нас разделяли десятки километров. Но тех, кто занимался крупными закупками оружия, так или иначе, приходилось знать. Так какого лешего Чабаш пошел на меня?
— Убью его, — с холодной ясностью сказал Анвару. Он мне положил руку на плечо:
— Брат, нам в тот город дорога закрыта. Ты же знаешь, кто там держит все. Только приедем, сразу на ножи положат.
— Какая-то сука будет пытаться нас опрокинуть, подставить, а мы сожрем? Да каждая шавка после этого решит что так можно обращаться с Шерханом!
Я его руку с плеча скинул и пошел к машине, печатая шаг.
Сам не знал, куда тянет. Разогнался и помчался по городу, выжимая почти до двухсот. Мотор ревел, а мне мало было.
Белоснежка так и не нашлась. Мы людей гоняли, ища ее вместе с дядей, а она сбежала от него. И неизвестно, где ее искать.
Как вспоминал слова Игната, так кровь глаза застилала. От меня, значит, рожать не хотела. Княжна, мать ее, поломойка в штопаных трусах. Найду, мало ей не покажется.
Домой приехал под утро. Дом, пустой, встречал меня темными окнами. Поднялся в ту комнату, где Белоснежка жила. После ее побега все здесь разгромил, ничего целого не осталось, ни мебели, ни вещей.
Только шмотки ее не выбросил. Так и остались висеть, как напоминание о собственной слабости.
В дополнение ко всем отметинам, которые Вяземские мне нанесли.
И снова я собрал всех своих людей и велел носом рыть в поисках Белоснежки. Беременной или нет. Убью ее лично, если она на аборт пошла.
Раньше мы ее с дядей искали, но гниде этому Чабаш помогал. И если бы он обратно в наш город не сунулся, мне бы выцепить его не удалось.