Прекрасней всех (СИ)

— Мама!
— Анита, мне надоело терпеть твои выходки! Мне страшно оставить тебе страну! Что будет, когда я умру?!
— Матушка, тебе ещё даже пятидесяти нет, ну куда тебе умирать…
— Хватит, Анита, — отрезала мама. — Мы обе знаем, что тебе пора замуж.
— Но почему ивэрец?
— Потому что мне нужен выгодный договор с Ивэром, — отозвалась мама. — К тому же, если ты не нашла достойного юноши при нашем дворе и перебрала всех неженатых заморских принцев…
— Может, не всех?
— Не перебивай. Так вот, если ты не нашла подходящего кандидата, уверена, уж в Ивэре тебе кто-нибудь приглянется. Её Величество устроит для тебя бал…
— Ба-а-ал! Мама! Я не хочу!
— Надо, Анита. И пеняй на себя, если ты не выберешь себе мужа в ближайший месяц!
Я промолчала, ковыряя носком туфли щель между мраморными плитами.
— Не понимаю, — уже тише добавила мама, — чем тебе принц Кадуи не приглянулся? Красивый, послушный юноша…
— Вот именно, мам, — послушный. Зачем мне муж-тюфяк?
В этом споре мы давно уже копья сломали, и сейчас мама только тяжело вздохнула.
— Когда выйдешь замуж, ты поймёшь, что покорный муж — благословенье небес. Он не ездит по любовницам, он не пытается склонить тебя принять выгодный ему приказ, он не принимает за тебя решения…
— Он только убить тебя пытается, — тихо отозвалась я.
Мама отвернулась.
— Это было досадное недоразумение. Твоего супруга капитан гвардейцев и начальник тайной стражи проверят тщательнее, чем это было при моей матери.
Я молча кивнула. Конечно — и живи потом с этим «проверенным». Не муж, а кукла какая-то! Хоть в постель с собой клади по ночам и умиляйся. Я, может, любви хочу. И чтобы защитник был, и поддержать мог. А не как маму — ножом в сердце. Хорошо хоть промахнулся… папочка мой. А я-то помню, как его казнили — мне пять лет было. И у меня, между прочим, детская травма на всю жизнь… Вот!
* * *
Королева Ивэра была ослепительно красива — светловолосая, белокожая, глаза голубые огромные, черты лица точёные, фигурка, утянутая в платье, стройная… На неё смотрели даже больше, чем на маму, когда она шла мимо придворных, медовым голоском представляя герцога такого-то, графа другого, а вот там ещё барончик очень перспективный. Идея предоставить мне жениха Её Величество очень обрадовала, прямо-таки увлекла. Я смотрела сквозь сеть ритуальной вуали на всех этих графов-баронов, и у меня на языке вертелся вопрос: она их лично в постели проверяла? Так уж расхваливала — не каждый торговец сможет.
И матушка многозначительно на меня посматривала: ну как? Кто? Вон тот, рыжий голубоглазый? И королева Ивэра, словно мысли читая, добавляла, что вот этот рыжий-голубоглазый недавно турнир почти выиграл — подумаешь, пятое место. А охотник какой! У вас же в Полесье лесов много, да?
«Да, — говорила матушка, глядя на меня. — Очень. Аж в самой столице недавно роща выросла, никак срубить не можем. Вы кстати, не хотите ли первоклассной древесины?» И королева Ивэра тоже смотрела на меня (прекрасно знала о моём даре, стерва) и кивала: «Хотим, очень хотим». Забесплатно-то все хотят — если она мне своего любимца пристроит, тот ведь легко меня убедит лес вырастить, где ивэрской королеве удобно. Первоклассная древесина…
Так что за наш первый день в Ивэре я сыта была по горло и дворцом, и королевой, и местными лордами. Хвала богам, я перед ними в вуали вышагивала, а то бы прохода не дали! Так-то можно платье сменить, вуаль снять и сделать вид, что я так, мамина фрейлина, погулять по дворцу вышла.
Дворец, кстати, поражал — как размерами, так и атмосферой. У нас в Полесье солнце и постоянный запах древесины. И да, всё из дерева, коль скоро его как грязи. Здесь — камень, сырость, холод и снова камень. И редкое солнце проглядывает сквозь тучи в зарешёченные окошка, узенькие, как иглы, и высокие. Я бродила по коридорам, по большей части пустынным (почему-то местная знать предпочитала во дворце не жить, а приезжать, видимо, раз в день, как на работу). Неплохой обычай, мне понравился — а то у нас вечно толкутся какие-то странные юноши, косяками за мной ходят, руку и сердце предлагают… Хоть тут от них отдохну.
 
Зато с непривычки я быстро заблудилась. Сумрак, тяжёлый, вечерний, холод — очень скоро дворец стал напоминать мне паутину. Ледяную — холодно потому что. И да, в подземелье, куда я ненароком спустилась, лёд на стенах — ужас, как они тут узников-то держат? Замёрзнут же.
Очередная лестница вывела меня во внутренний двор — к конюшням. Кутаясь в подбитую мехом накидку и утопая по щиколотку в снегу (всё, я отдохнула от ухажёров, верните меня домой, там вечная весна, а тут снег ледяной и кусается!) я подёргала дверцу ближайшего загона — но она и не подумала открыться. Зато солнце, мигнув последним лучиком, скрылось за горизонтом, осветив на прощание тяжёлые тучи розовым цветом.
Я уселась на пороге конюшни и зябко поёжилась. Всё, с меня хватит! Я уже три часа по этому неприветливому дворцу брожу! Почему никто не идёт меня выручать? Где все-то?
Вот замёрзну тут и умру. И пусть все плачут. Вот.
Я шмыгнула, укуталась в накидку и закрыла глаза. Неожиданно захотелось спать — а ног в заледеневших туфельках я уже не чувствовала. Холод, холод, холод… Бр!
И тут в тишину, звонкую, ледяную, вплелась песня — тихая, но такая красивая, что сердце защемило. Слов я не могла разобрать, но голос… Любая девушка влюбилась бы в один только голос этого странного менестреля. Почему я не слышала его на пиру в честь нашего с мамой прибытия? Я бы запомнила, точно бы запомнила, а потом обязательно пригласила бы в свои покои — чтобы сыграл только для меня. И если бы он не был совсем уж уродлив, я бы расплатилась не только золотом…
Забыв про холод — да про всё на свете забыв — я пошла на звук, увязая в сугробах, путаясь в заледеневшем подоле, цепляясь за бревенчатую стену конюшни…
Он что-то там делал с деревянными колышками, куда-то их прилаживал и напевал, тихонько, явно не для публики (которой всё равно не было), а чтобы работа шла веселее. И я замерла у стены конюшни, глядя на него — то ли из-за голоса, то ли это какая-то магия, но он был прекрасен. Наверное, самое красивое, что я когда-либо видела. Наш сердцеед герцог Роз, право слово, в подмётки ему не годился.
Я бы сама в его честь песню сложила, если бы боги одарили меня хоть каким-то даром складывать слова и выражать ими чувства. Но меня одарили другим, и сейчас я, вся такая одарённая, могла только стоять, открыв рот, как деревенская дурочка перед лордом… А ведь лордом он не был, вдруг поняла я. Конюх, наверняка. Куцый полушубок, простенькая рубашка под ним, подбитые мехом стёганые штаны — и прекрасная, снежно-белая кожа, и волосы, точно чёрное дерево, и лицо такое, что мои предки-эльфы бы обзавидовались…
Снег скрипнул у меня под ногами, совсем тихонько — но волшебство музыки исчезло. Юноша поднял голову, посмотрел на меня удивлённо — и я пропала, навсегда, в его тёмных глазах, в его губах, розовых, словно кровь на снегу… Пропала окончательно и бесповоротно. Остатки разума ещё кричали: «Конюх! Анита, матушка тебя убьёт!», но мне уже было всё равно. Он зачаровал меня, снежный мальчик, безо всякого заклинания.
— Принцесса? — оглядев меня любопытным взглядом, сказал он — и голос его был для меня сладчайшей музыкой. — Что вы здесь делаете?
Повисла тишина, потому что я смотрела на него, завороженная. А он смотрел на меня и ждал ответа.
— Я з-з-за…за-за-за… — выдавила я, краснея от смущения. Да что же, что же он со мной такое сделал? Я же с детства не краснела!
— Вы замёрзли, Ваше Высочество, — сказал он с сочувствующей улыбкой. И быстро огляделся. — Позвольте, я отведу вас к очагу.
Отведи меня хоть на край света… Я за тобой, тобой одним — куда скажешь…
Но очаг оказался очень даже кстати, пусть и в комнатушке конюха. Огонь — единственное, что давало свет, и густые тени скакали по стенам, а тишину разрушал только треск поленьев, фырканье коней и шелест оттаивающей ткани моего подола… Потому что я сидела тут одна! Этот… невоспитанный, нахальный прекрасный конюх натурально отвёл меня к очагу, развёл огонь и, заявив, что у него ещё осталась работа, ушёл возиться с колышками! Меня променял на колышки!! Я осталась, как… как… брошенная! Ну хоть в тепле…