Крепостной Пушкина (СИ)

— Даже так?!
— Именно.
— Но чем... почему? Отчего ко мне проявлена столь особая милость? Я молод, но не глуп. Монархи — люди прижимистые. В чём же дело?
— Вы удивительно наивны порою, дорогой друг, не примите, ради бога, за насмешку. Разумеется, потому, что за вас попросили.
— Хотите сказать, что посланник страны, от которой только что оторвали половину, настолько влиятелен при дворе северного царя, что тот выполняет подобные просьбы? Не шутите так, барон, вам не идёт.
— Но разве я сказал, что государь отнёсся с вниманием к моей просьбе? Я лишь сказал, что за вас попросили. Передал слова — не более того.
— Ничего не понимаю, — Дантес нахмурился, став ещё более очаровательным, стоило ему перестать позировать. — Но кто ещё здесь мог замолвить за меня словечко?
— Вероятно, те, кому небезразлична ваша участь, милый Жорж.
— Но кому?
Геккерн вздохнул, стараясь отвлечься от созерцания красоты юноши — в данный момент это мешало делу. Эту партию следовало провести безупречно, и он одёрнул себя.
— А как вы думаете, дорогой друг?
— Говорю же вам — я не представляю.
— Но сложите всё воедино. Франция... неудачный пример. Однако и там вы могли заметить, с какой лёгкостью перед вами открылись двери академии Сен-Сира.
— Ничего особенного, — пожал плечами Дантес.
— Вы так считаете в силу достоинства молодости, — мягко упрекнул его Геккерн, — пусть. Но далее, после всех приключений, что выпали на вашу долю, когда вы лежали больным... вас нашёл я.
— И я ценю ваше участие, можете не сомневаться, — нетерпеливо произнёс юноша.
— А после пообещал пристроить ко двору русского царя. Я обратился к нему с просьбой, и он отнёсся к ней благожелательно. При положении моём — вы верно заметили — не столь существенном, как хотелось бы.
— Вы сказали, что передали чьи-то слова, — медленно произнёс Жорж, — но этот кто-то явно повыше вас. Кто может быть выше посланника? Только... — он осёкся, с изумлением глядя на барона.
— Браво, мой юный друг, — негромко ответствовал тот, — вы весьма быстро разобрались в деле.
— Но какое отношение имеет ко мне ваш господин, его величество...
Геккерн молчал, наслаждаясь тем, что читал юношу, словно открытую книгу.
«Рыбка заглотила наживку, — думал барон, — сейчас узнаем, из какого ты теста. Что выберет прекрасный юноша? Откажется верить или откажется от родителей? Что для тебя весомее, Жорж Дантес? Честь твоей матери, твой отец или фантомная иллюзия быть бастардом его Величества?»
— Я... сын короля? — нерешительно и тихо озвучил юноша мучившую его мысль.
— Я ничего подобного не говорил, друг мой.
Дантес почувствовал, что задыхается.
— Сын короля, сын короля, — повторил он несколько раз, пробуя эти слова на вкус. — Вот оно что.
— Вы корнет императорской гвардии, мой юный друг.
— Да, да, я понял. И значит, его величество решил пристроить меня подобным образом?
— Вы будто чем-то недовольны.
— Нельзя сказать, что я рад. Подобные факты о себе узнаёшь не каждый день, знаете ли. Всё-таки разница между простым дворянином и королевским отпрыском довольно существенна. Вы не находите?
— На вашем месте, дорогой друг, я бы не раскидывался подобными предположениями. Это всё ваши догадки. Заметьте — я ничего подобного не говорил.
— О, это я понимаю! — к Дантесу вернулась дерзость и насмешливость уверенной в себе красоты. — Но между нами замечу, что батюшка не более милостив, чем российский император.
— Вы желаете титула! — понял Геккерн.
— Гм. Было бы недурно.
— Это возможно.
— Русский император сделает меня князем? — рассмеялся юноша. — Нет, барон, в это уже не поверю, не взыщите.
— Нет, титул вам даст не русский царь — титул дам вам я.
— Вы? Но это нелепость. Каким образом?
— Я вас усыновлю.
Дантес вытаращил глаза, после чего расхохотался.
— К несчастью, я всего лишь барон, так что поначалу не рассчитывайте на многое. Но я тешу себя надеждой добиться большего. Вот тогда, быть может, станете и князем.
— Это самая смешная шутка, что я когда-либо слышал.
 
— Я говорю совершенно серьёзно.
— Серьёзно?
— Да. Посудите сами. Вы поможете мне, я помогу вам. Вместе мы сделаем карьеру, и награды от нас не уйдут. Я дам вам титул и этим вызову особое отношение и к собственной особе, не так ли? Награждая меня, его величество будет держать в уме, что возвеличивает вас.
— Вы ловкий человек, господин барон. — В чертах лица юноши проступило еле заметное выражение гадливости. — Но вы забываете, что мой отец ещё жив. Как же вы собираетесь меня усыновить?
— Очень просто, — с полнейшим хладнокровием отвечал барон, — я напишу ему, и он согласится.
— Но если он согласится, то получится, что он отрекается от меня, — Дантес успел забыть, что минутами ранее он сам отрёкся от отца без колебаний.
— Всякое бывает на свете.
— Порою с ума можно сойти от этого всякого. Да, барон, я, видимо, приму ваше предложение, если всё обстоит именно так. И не буду строить из себя потерянного принца. Хотелось бы, конечно, знать поподробнее, как там вышло с матерью. Прекрасная дама, король, чувства. Романтика, которой так не хватает в это рациональное время!
«Когда я спущу с вас брюки, милый сын, — подумал барон, — то будет тебе и романтика.»
  
Глава 23
 
В которой бывший гусар становится негоциантом и свидетелем второго пожара.
Пётр Романович был принят в Лондоне безукоризненно. Князь Ливен, посол от России, являл собой тип джентльмена, встречающегося не чаще, чем тип Дон Кихота встречался в кругу идальго.
Приветственная речь, с которой он обратился к соотечественнику, очень понравилась Безобразову, пусть тот в ней ничего и не понял по причине незнания английского — но интонации, жесты и благородство осанки не оставляли сомнений в том, что это была очень приятная для него, коллежского асессора, речь.
Судя по всему, князь куда-то спешил, поскольку завершил монолог тем, что обвёл широким, но изящным жестом пространство вокруг себя, лучезарно улыбнулся и удалился, не взяв в руки пакета с корреспонденцией, что должен был ему передать Безобразов.
— Его сиятельство оказывает вам честь, — пояснил оставшийся с Петром один из секретарей посольства, обращая на себя внимание. — Он предлагает вам располагать его домом, пока обстоятельства вынуждают его покинуть вас, но к ужину непременно вернётся и принесёт самые искренние извинения.
— Пётр Романович, — представился Безобразов.
— Свицкий, Андрей Павлович.
— Что же мне сейчас делать?
— Всё, что угодно. Князь вернётся, как и сказал, к ужину. А у вас разве один пакет?
— Признаюсь, у меня два пакета.
— Второй можете отдать мне. Госпожа княгиня дурно чувствует себя последние дни и не покидает постели (Доротея Ливен болела уже неделю после ссоры с любовником — графом Грей, премьер-министром Великобритании. На их ежедневную переписку, впрочем, недомогание не влияло), но она спрашивала о вас и ждёт писем.
Петру это не понравилось, но полученные инструкции допускали подобный вариант, и он расстался со вторым пакетом.
Так он и поселился в одном из флигелей княжеской резиденции, в комнате, соседствующей с комнатой Свицкого, приставленного к нему в качестве компаньона на те дни, что требовались для получения ответных писем. Князя он практически не видел — тот был обыкновенно занят приёмами важных посетителей и появлялся лишь за столом к ужину, или не появлялся вовсе.
— Мне, право, неудобно намекнуть его сиятельству, что я не знаю английский язык, — признался Пётр после первого дня, — он или решит, что я неуч, или оскорбится.
Свицкий только посмеялся над подобными опасениями.
— Что вы, Пётр Романович, полно. Князь — лучший человек на свете. Вам не о чем беспокоиться.
Сам же он предложил гостю побыть его гидом и показать Лондон за эти дни — на что тот немедленно согласился.