Крепостной Пушкина (СИ)

Великое сражение за Зимний дворец только начиналось.
  
Глава 17
 
Первый пожар. Вторая часть
Действовать следовало быстро и решительно. Николай, человек в первую очередь военный, знал это как азбучную истину. Проходя Невскую анфиладу, он отдавал короткие команды, приказывая всем находящимся в помещениях следовать за ним. Личный пример необходим — это он тоже усвоил ещё в юности. На ум пришли слова Наполеона, этого вечного примера для офицеров эпохи, что рисковать собою командующий права не имеет, поскольку гибель его может привести к поражению, но, видя, что ситуация требует, должен без колебаний идти в огонь. Он и шёл.
Пламя играло уже у большой аванзалы — гораздо ближе, чем он надеялся.
— Орлов!
Адъютант подскочил и вытянулся во фрунт, пожирая глазами начальство.
— Да, ваше императорское величество!
— Вот что, граф, всё здесь нужно отрезать от огня. Возведите стену, заложите дверные проёмы.
— Так точно, ваше им...
— И чердак. Там тоже нужна стена. Берите солдат, — император на мгновение задумался. — Преображенцы и павловцы понадобятся мне в другом месте. Возьмите семёновцев. И кирпичи. Проберитесь на крышу, оттуда на чердак и выстройте преграду над концертным залом. Здесь же — само собой. Действуйте, граф.
Адъютант умчался выполнять приказание, то есть разыскивать Семёновский полк, а Николай продолжил свой путь через горящие залы, во главы свиты из ближайших генералов, офицеров и служащих дворца. Пройдя через Фельдмаршальский и Петровский, он был принуждён остановиться в Белой галерее, где стоял такой дым, что казалось, дышать уже нечем. Кто-то из пожилых генералов свиты осел было на пол, но его тут же подхватили. Решившись, Николай перекрестился и направился дальше столь же быстрым размеренным шагом. Добравшись до Статс-дамской залы, где располагались обыкновенно гренадеры, можно было перевести дух.
Появились наконец преображенцы. Наблюдаемая им ситуация казалась критической, император понял, что чем-то придётся жертвовать.
— Спасай Эрмитаж, — объявил он вновь оказавшемуся рядом брату, — оба перехода разобрать. С той стороны всё, что можно, заложить кирпичом и заливать водой. Отдельным командам — сбивать пламя со стороны дворца, когда оно пойдёт. Воду брать в Неве — создай цепь, понял?
Михаил Павлович кивнул и с присущей ему великолепной выправкой отправился исполнять. На сердце Николая потеплело. Безукоризненное отношение брата к службе, от которой вздрагивали даже бывалые солдаты, радовало как никогда. «Здесь будет толк, — уверился император, — а я пока спасу что можно из горящих зал и в первую очередь — из церкви».
Солдаты толпами сновали туда-сюда, вынося всё, что казалось им ценностью (то есть буквально любой предмет), и офицеры старались организовать этот хаос. Все портреты галереи героев 1812 года успели спасти, равно как и картины из Фельдмаршальского зала. Знамёна полков, величайшие святыни, едва не повредили от усердия, но тоже вынесли без потерь. Малый тронный зал ободрали как липку, презрев ожоги, задымление и пламя. Спасли и трон, и прочие регалии. Картины, зеркала, мебель, статуи, люстры — дух истинной гвардии пробудился в солдатах, их охватил и заполнил азарт сражения со стихией, поэтому не только офицеры, но и сам государь неоднократно наблюдали игнорирование приказаний.
— Да оставьте его, братцы, господь с ним! — восклицал Николай при виде скрипящих от натуги гвардейцев и их попыток поднять тяжёлую старую, но те, ничего не слыша, упорно тащили её к выходу, пыхтели и ругались.
— Осторожно, сейчас балка обвалится, все назад! — кричал император, но павловцы лезли, помогая друг другу, на стену за очередной картиной.
Не раз и не два благодаря отваге гвардейцев, к собственной участи вполне равнодушных, в опасности оказывался сам государь, отказывающийся покидать очередное обречённое помещение, пока там находится хоть кто-то живой.
В дворцовой церкви дело вышло особенно жарко. Сначала вынесли святые мощи и ризницы, все самые ценные образа, огромную серебряную люстру и прочую утварь. Но на стенах оставалось немало икон, и местами их начинало облизывать подбирающееся пламя. Именно здесь, в святой обители, на некоторых солдат и служителей двора нашло своего рода исступление. Кто-то выкрикнул: «С нами Бог!», после чего на стены полезли почти все присутствующие.
 
Николай был здесь же (после, возвращаясь к воспоминаниям этого дня, многие отмечали, что государь успевал находиться как будто везде, особенно в самых опасных местах) и тщетно взывал к разуму, указывая спасать лишь то, что возможно. Но куда там. Апогеем отваги безумия стало спасение образа Спасителя с вершины иконостаса, куда лестница не доставала и где уже немного горело, почему он прямо запретил туда даже подходить. Двое солдат, добравшись до конца лестницы, полезли далее с ловкостью необыкновенной, цепляясь за украшения, карнизы, за всё, способное выдержать вес, и сняли-таки образ. После чего, обожжённые, но довольные, продемонстрировали добычу императору, только сейчас обратив на него внимание. Растроганный и гордый за них Николай тут же поручил выдать каждому по 300 рублей.
Со стороны Эрмитажа дела обстояли тяжело, но терпимо. Все распоряжения были выполнены, переходы разрушены, проёмы заделаны, и тысячи людей поддерживали бесперебойную подачу воды от Невы ко стенам дворца, чтобы пламя оттуда шло не столь сильное. Внутри Эрмитажа непрерывно работали брандспойты, поливая стену, обращённую к Зимнему.
В самом дворце обстоятельства складывались хуже. Пламя вырвалось наружу одновременно во многих местах, отчего тот стал похож на подожженый именинный пирог. Зрелище красивое, манящее, приковывающее взоры, и совершенно неудивительно, что толпа зевак, окружающих дворец, росла. Близко подойти они не могли — одним из первых распоряжений Николая (с блеском выполненным опять же братом) было создание плотной цепи из солдат, не пропускавших никого ни на Дворцовую площадь, ни на Дворцовую набережную. Попутно сформировались места, куда складывали спасённые предметы: их несли или в здание Адмиралтейства, или оставляли вокруг Александровской колонны — в зависимости от того, кто куда выходил из дворца.
Николай до тех пор надеялся отстоять покои семьи, но, добравшись ещё раз до Концертного зала, убедился, что огонь удержать не удастся. Запыхавшийся Орлов доложил, что ведомый им батальон лейб-гвардии Семёновского полка уже забрался на крышу и готов умереть с честью в полном составе, и он лишь временно покинул его, чтобы лично сообщить о столь геройской перспективе.
— Почему погибнуть? — не понял сразу государь.
— Потому, ваше императорское величество, что веса стольких солдат с кирпичами доски не выдержат и батальон попросту провалится вниз, туда, где уже огонь. Те же, кто не провалится, сгорят немного позже, но тоже верно.
Николай ужаснулся. Отсутствие брандмауэров губило дворец, он осознал, что наспех возводимые стены на чердаках не смогут их заменить.
Затем он вспомнил — чердачные помещения являются одновременно жилыми, что напрочь вылетело из головы, и почувствовал, как холодеет.
— Гвардии спускаться, — резко бросил он адъютанту, — пусть горит всё, что горит. Выводите людей. Всех. Покинуть дворец всем кроме солдат и пожарных.
Адъютант снова умчался, Николай же, поразмыслив, решил, что погорячился. Пожар обещал быть долгим, возможно — на несколько дней, и бросать столь многое было жалко. «Тем более, — подумал император, — сгорит имущество прислуги, всё, что нажили эти несчастные за годы беспорочной службы (уличённых в порочности не держали), а значит, я обязан позаботиться и об этом.»
После чего, махнув мысленно рукой, отдал приказ запускать во дворец всех солдат, какие только есть, за исключением стоящих на постах, с указанием выносить всё возможное изо всех залов и помещений.
— Понапрасну не рисковать! — не забыл он дополнить распоряжение.