Очень прекрасный принц (СИ)
Как глупо… как заманчиво.
А за спиной принца снег пускается в пляс, собирается в картину — ту, которую я забыла (ту, которую я никогда не забуду, конечно, но всегда буду делать вид, будто не помню).
Я снова вижу трущобы Вел-Лерии, которые кажутся не такими уж грязными и страшными под выпавшим предновогодним снегом. Но это иллюзия, увы: они всё ещё холодны, зловонны и опасны. Голод ходит по этим улицам, словно пёс, брошенный уехавшими хозяевами и на пороге безумия сорвавшийся с цепи.
В той части города ты или охотник, или дичь. И тем вечером дичью был странноватый оборванец, что сидел на крыше и играл на потёртой, но всё ещё хорошо звучащей скрипке. А хищником была огромная пернатая змея, завораживающая, как радуга, способная принимать разные формы, как ртуть, голодная, как любой низший фомор.
Эта змея подлетела к чудаку со скрипкой. Она хотела съесть его сразу, но… ей понравилось слушать музыку. И петь свои завораживающие трели, подражая мелодии.
А потом, когда музыка кончилась, чудак со скрипкой посмотрел спокойно и даже с симпатией в её оскаленную пасть. Глаза его были ясными, в них не было и следа дурмана, который навеивал голос селенити на добычу; он не был заворожен.
Просто искренне восхищался.
— Вы очень хорошо поёте, ма шери, — сказал он. — Мне нравится. Правда, ваш вибрато звучит грязновато… но это, наверное, из-за другого строения диафрагмы. Как вы думаете?
Та змея ничего не думала. Ей было десять лет от роду, она едва понимала половину человеческих слов (а та половина, которую всё же понимала, преимущественно состояла из нецензурщины и грубостей). Она совсем не умела говорить.
Но в тот момент её жизнь изменилась. Потому что она не стала есть скрипача. Потому что она вернулась к нему.
Потому что даже ужасным монстрам, выброшенным ещё яйцом в канализацию, хочется тепла. Иногда… им просто хочется, чтобы кто-то смотрел на них и видел нечто большее.
Усилием воли я оторвала взгляд от разворачивающейся позади картины и перевела внимание на принца.
Он же смотрел куда-то мне за спину. Пальцы его порхали по клавишам, дыхание сбилось, как от большого волнения, а глаза затуманились памятью.
Интересно, что видит он? То же самое, что я? Нечто иное?
Я повернулась, но успела рассмотреть только роскошный сад, роняющий вниз вишнёвые лепестки, и одинокого мальчика, влюблённо наблюдающего, как играет на рояле роскошно одетая женщина. Больше увидеть не успела: музыка стала затихать, и картинка рассеялась.
— Странно это, — сказал принц.
Я повернулась к нему и ощутила вдруг непреодолимое, сжигающее изнутри желание прикоснуться. Как будто прикосновение здесь, сейчас что-то изменит; как будто без него потеряется нечто очень, очень важное. И кажется, принц почувствовал то же самое, потому что потянулись друг к другу мы одновременно. Когда кончики наших пальцев соприкоснулись, в воздухе, прямо между нами, расцвели роскошные, розовато-белые вишнёвые цветы.
— Ты… — выдохнул он.
И тут я проснулась.
В комнате было темно и тихо. Музыка, иллюзии, лёд, снежинки и цветы — всё это осталось там, за гранью воспоминаний.
— Что за ерунда с тобой творится, Лисси? — пробормотала я себе под нос.
По правде, мне нравилось это всё меньше. Когда это я настолько увлекалась кем-то? Почему так резко? Что со мной, во имя Моры?!
Краем глаза я заметила, как на стекле расцветает иней. И трусливо прикрыла глаза, выравнивая дыхание и притворяясь, что сплю.
Это всё чересчур быстро и нелепо; у меня чужое лицо и чужая жизнь; я…
Я чувствовала, что он там, за стеклом. Ощущала это каждой клеточкой своего тела. Застыла, дышала тихонько, равномерно и гадала: войдёт или нет?
Не вошёл. Улетел, хотя и далеко не сразу.
А я так и осталась лежать без сна до утра, глядя в темноту комнаты, постепенно вытесняемую туманным холодным рассветом.
9
Утро началось вяло и неохотно. Как говаривал один мой знакомый танцовщик, спать хотелось чуть больше, чем жить.
Мои сонные телеса приставленная компаньонка кое-как отскребла от кровати и даже привела в относительный порядок, причитая нечто о том, что леди стоило бы знать о полезности целебного сна. Спорить я не стала, но благами драконьей цивилизации, которые позволяли даже всклокоченное чудище превратить в красотку, порадовалась.
Как сообщила мне компаньонка, весь день нам предстояло разгуливать в традиционной драконьей одежде. Мол, киото больше не принято носить повседневно, Императорская семья уважает прогресс и признаёт удобство и демократичность человеческой моды магпромышленного века. Но и мы должны проявить почтение, если хотим, пусть и временно, войти в самое могущественное семейство страны.
Я не возражала, в общем-то. Мне доводилось пару раз выступать на костюмированных балах в драконьем стиле, и проблем на этом фронте быть не должно было… по крайней мере, мне так казалось.
— Наряды приказала подготовить сама Императрица, — вещала компаньонка, спешно упихивая меня в нижнее платье. — Так что это её личный подарок…
Она открыла свёрток, в котором хранился мой наряд на сегодня. Дальше последовала своеобразная пантомима: компаньонка подняла брови, вытаращила глаза и странно покосилась на меня.
Уже догадываясь, что меня ожидает очередной — на сей раз не самый приятный — сюрприз, я подозрительно заглянула в свёрток.
Ну, что сказать? Дивное сочетание фиолетового, нежно-салатового и ядовито-розового сражало наповал. Потрясающую картину сию разбавляло совершенно невозможное количество камней. Я ни секунды не сомневаюсь, что стоит это богатство просто сказочных денег, но вот проблема: смотрелось оно так, будто очень-очень неряшливый костюмер выбрал бросовые дешёвые стекляшки и пришил побольше из расчёта на то, чтобы даже с самых дальних рядов зрители певицу всё же рассмотрели.
И меня, не сомневаюсь, рассмотрят.
Я чувствовала на себе взгляд компаньонки. И вполне могла догадаться, о чём она думает. Что уж там! Её фирменный наряд, выполненный в сдержанных кофейных тонах, смотрелся куда дороже и элегантнее моего, хотя и стоил в разы дешевле.
Если и существует более красноречивый способ сказать “Тебе тут не рады”, то мне сложно его и представить.
Я удержала на лице спокойную улыбку, мысленно прикидывая, что делать. И по всему получалось, что, собственно — а что тут сделаешь? Отказаться от столь… великодушного подарка Императрицы? Оскорбить тем самым правящее семейство?
Нет уж. Во-первых, это опрометчиво. Во-вторых, потом именно Дайяне Гохорд придётся оказаться лицом к лицу с последствиями такого поступка. Да-да, сразу после лекарни. Принимать такие решения за кого-то — на мой вкус, всё же чересчур.
Да и, опять же, это не самый худший сценический костюм, в котором мне приходилось выступать. И, пожалуй, самый дорогой.
— Что же, — сказала я с улыбкой. — Это очень щедрый подарок. Поможете мне одеться?
*
Разумеется, вслед мне летели смешки. Неочевидные, неявные, те, что обычно звучат за спиной; они скользили за мной шлейфом.
Остальные девочки, подобные стайке прекрасных видений, искоса смотрели на меня и понимающе переглядывались. Я отметила, что больше всех выделялись две девушки. Вот вроде бы и ничего особенного, но их наряды были чуть элегантнее, сочетание цветов — благороднее, а крой лучше подчёркивал стать. Если я хоть что-нибудь понимала в жизни, подарки Императрицы были очень наглядной демонстрацией отношения… И, кажется, всем вокруг это было прекрасно известно.
Думаю, для юной аристократки это был бы очень болезненный удар. Для меня? Всё ещё не худшее, что со мной случалось в жизни. Да, неприятно, но, во-первых, лицо Дайяны Гохорд для меня всё же преимущественно чужое, во-вторых — я привыкла вздёргивать нос повыше и идти вперёд, наплевав на чужие насмешки. Однажды папа Буджо поделился со мной мудрыми словами, услышанными от какого-то иномирца: “Сначала они тебя не замечают. Потом смеются над тобой. Потом борются с тобой. Потом ты побеждаешь”.