Тернистая звезда (СИ)
– Но…
– Послушай, – перебила она, начиная уже уставать от этого бессмысленного спора, – ты прикасался ко мне явно не как неопытный юнец. В твоём возрасте это, впрочем, вполне понятно – у тебя были женщины, которых ты, может быть, любил, может быть, нет – не принципиально. Ты красивый, умный и талантливый мужчина с высоким социальным статусом, так что недостатка в поклонницах, я думаю, не испытываешь. Но ты сам говорил, семьи у тебя нет и никогда не было. Вероятно, ты в такого рода отношениях не нуждаешься. Так вот я, – она сделала ударение на этом «я», – не намерена становиться в шеренгу тех, кто горячил тебе кровь, а теперь остался за бортом твоего внимания. Ну вот такая я странная. Чокнутая, можешь считать. Мне приятно проводить с тобой время, обниматься и болтать о пустяках. Я очень ценю тебя как профессионала. Я уважаю тебя как человека. Пожалуйста, уважай и ты мои… маленькие странности. Я хочу… кого-то своего круга. Без пафосных кортежей, без героического ореола, какого-нибудь тихого ботаника, за которым не будет носиться половина Галактики с целью убить или всучить очередную Священную Миссию. Я хочу быть с кем-то, кто будет вместе со мной детей наших купать и с ложечки кормить.
– Я только что говорил, что остался в системе Ориона ради тебя, – Джегг пытался нащупать слабое звено в цепочке её рассуждений.
– Только ради меня? – Астер смотрела на него, чуть сощурившись. – Или в том числе? Ты не вернулся на Бхар, Джегг, и у тебя были для того веские причины. Но я вижу, с каким лицом ты смотришь их новостную ленту. Тебе больно. Ты хотел бы быть там. А теперь… ты оставил бы в беде колонию, которая тоже была твоей, просто потому, что какой-то белый священник так повелел?
Джегг закусил губу и посмотрел сначала в вечереющее небо, потом себе под ноги. Астер резала по живому.
– Оставил бы, – наконец, тихо сказал он. – Я трус. Я сбежал с Бхара, потому что он убивал меня. И отсюда бы точно так же сбежал.
– Перестань.
Она ткнулась лбом в его грудь.
– Я сама вскрывала твою капсулу. Ты не бежал, Джегг. Тебя выдворили силой. И ты боролся до последнего. Ты не трус, ты… был сильно болен. Ты и сейчас не совсем ещё здоров.
«Как странно… – думал священник, поглаживая девушку по волосам. – Ты питаешь ко мне те же чувства, что и в первые дни на корабле: участие, симпатию и, будь она проклята, жалость. Я ощущаю твою заботу и тревогу. Я знаю, что не безразличен тебе. Это больше, чем я заслужил. Больше, чем я должен был даже мечтать. Почему же мне так важно обладать тобой?»
– Что это за место? – Астер подняла голову и кивнула в сторону статуи бога. – Какое-то особенное? Тебе не просто так тут поплохело, верно?
– Священное, – Джегг был благодарен ей за мягкую смену темы. – Нааяк – бог-герой. Ему положено молиться перед тем, как собираешься на подвиг. Но алтарь с другой стороны города. На него должны падать первые лучи рассвета. А тут… – священник окинул взглядом фонтан, – предполагается очищение воина от скверны пролитой крови. Или… не только крови, – добавил он, присовокупив к легенде собственный недавний опыт общения с чудесными рыбками. – От скверны вообще. Подвиги почему-то никогда не удаётся совершать в белых перчатках, не замарав их. И как раз на закате…
Джегг всматривался в копошащиеся на противоположном конце лестницы тёмные фигурки.
– Тебе лучше одеться, Астер.
Девушка проследила его взгляд, коротко ойкнула и последовала совету. Из нижней части города к площадке с фонтаном поднималась группа людей.
Священник с чёрной иронией подумал, что судьба опять к нему благосклонна: произведи его притязания желаемое впечатление на девушку, местные жители застали бы костёр страсти, бушующий аккурат возле священного источника. И Джегг тогда… вряд ли был бы способен быстро сосредоточиться.
– Может, нам стоит ретироваться, пока вечер не перестал быть томным? – спросила Астер из-за плеча Джегга. – Тем путём, которым мы пришли?
– Хочу поговорить с ними, – чёрный священник источал невозмутимость, как святые мощи – мирру. – Раз уж мы здесь. Скорее всего, они Бессмертные. Идут смывать кровь с рук после операции. Хочу знать, что они сделали. И по чьему приказу.
Она молчала, но Джегг спиной ощущал её беспокойство, поэтому обернулся и попросил:
– Не волнуйся. Это моя работа. Наименее… неприятная её часть. К тому же, нас уже заметили.
Астер осторожно кивнула, но на всякий случай отошла в тень, к столбу, украшенному барельефами.
– Подыграй мне, – сказал он, чтоб развеять её напряжение. – Я буду разговаривать с Бессмертными по одному. А ты подводи их к рыбкам в фонтан.
– Ладно, хорошо, – Астер нервно потёрла ладони одну о другую. – А они же не на самом деле бессмертные? Это фигура речи?
– И весьма циничная. Бессмертные и до тридцати стандартных обычно не доживают.
Джегг отошёл вглубь площадки, освобождая место для новоприбывших. Их было пятеро. Четверо молодых, горящих задором и возбуждением. Один пожилой, насквозь пронизанный страхом. Жрец.
– Аре шайтан, баахар никало! – срывающимся голосом повторял старик, поводя перед собой какой-то разукрашенной палкой.
Джегг едва сдержал улыбку, узнав формулу христианского экзорцизма, произнесённую на баашане. Ещё бы на латыни изгнать его попытался и пентаграмму нарисовал.
– Сабсе чаалак санп, тумб аб маанав джати ко докла дене, чуне ху логон ко сатаане ки химматнахин карте (Не смеешь более, змей хитрейший, обманывать род человеческий, преследовать избранных), – голос священника, объёмный и чистый, звучал как музыка, отличаясь от бормотания жреца, как трель певчей птицы от карканья стервятника.
Старец запнулся на полуслове и качнулся, вперёд, будто ноги внезапно перестали держать.
Джегг подхватил его за плечи, помогая устоять.
Четверо Бессмертных наблюдали эту сцену без какого-либо беспокойства: жрец и по ступенькам-то поднимался не без труда, так что присутствие более молодого священнослужителя их не насторожило.
С мягкой улыбкой Джегг прикоснулся к шее старика – руки тот судорожно прятал, а шея, линия скулы… вот она!
***
Увидев Ракшаса на вершине Пути Героя Мохан не слишком удивился: если б это исчадие можно было убить человеческим оружием, его давно бы низвергли обратно в Бездну. Но нет! Ракета попала точно в цель, а он стоит в сердце священного города Хампи и ухмыляется, как ни в чём не бывало!
Жрец пытался изгнать Ракшаса, призывая на помощь всю мощь бога Нааяка, но тот, должно быть, отвлёкся сегодня на другие дела. Демон даже бровью не повёл.
Мохан ощутил тепло его руки и упал в это тепло, как капля падает в озеро. Он снова купался в Божественной Любви, как некогда, ещё до обретения грубого человеческого тела. В экстазе молитвы это чувство, бывало, навещало жреца. Особенно в молодости, когда на закате светила сердце трепетало сладким пониманием единства всего и вся, ощущением гармонии. Но чем старше становился Мохан, тем больше грязи ложилось на окошко, через которое нисходил к нему Божественный Свет. Пока душа его не потемнела совсем, так, что он забыл… забыл, что и сам он – часть этого Света, чистый луч, не подвластный тьме или скверне. Разве можно замарать Свет? Нет. Грязна может быть лишь поверхность, на которую луч света может упасть.
Сейчас Луч-Мохан падал всем своим существом на ладонь Бога. Бесконечно милосердного. И столь же бесконечно печального. Печаль его отзывалась в Мохане саднящей болью (как это ни странно для луча Света), потому что именно Мохан, тот Мохан, кто жил среди людей, и отчего-то забыл, что он Луч, создавал ту смердящую кровью и ненавистью дрянь, на которую Свет вынужден был упасть. Нет ничего более трагичного для Света, берущего начало в Предвечном, пронзившего время и пространство, чем закончить свой бег в луже нечистот.
Мохан пытался оправдаться. Возразить. Сказать, что был обманут. Каким-то Ракшасом. Но и Ракшас оказался таким же Лучом Света. И каждый из Бессмертных был маленьким лучиком. И даже шах Рамод, сияние которого блекло и тускнело от закопчённого стекла, в котором тот заточён, и коварная Юсфиталь, увязшая в жидкой мгле, в сути своей оставались Светом. И единственная причина, по которой Мохан освещал собой унылый кусок пустыря, с которого запустили ракету в сторону колонии, состояла в воле самого Мохана.