Уходи! И точка... (СИ)
Помню только одно-единственное слово. Его и шепчу:
— Захар…
Уголок его губ вдруг дергается, и он шепчет в ответ:
— Ты все ещё моя, Вероника? — и в словах этих нет насмешки, нет веселья — только страх! Я чувствую его! Это не шутка? Чего ему бояться? Того, что я у него все еще есть или того, что я уже стала чужой за эти долгие месяцы? И я спешу ответить, головой киваю быстро-быстро — не хочу, чтобы ему было плохо, какова бы ни была причина этому:
— Да-да-да! Твоя! Твоя, конечно! А ты? Ты, наконец… мой? — выдыхаю и мне становится дико страшно — вдруг я так и не стала ему нужной! Вдруг тогда, в больнице, когда прекратил меня гнать и ругаться со мной, это не чувства у него ко мне проснулись, а просто он на время смирился с моим наличием рядом. В любви он мне не признавался…
Не отвечает. Протягивает руку. Что? Что я должна? Смотрит на мою ладонь. А я торможу. В своей эйфории, в безумии своём не понимаю совершенно, чего он от меня хочет.
— Руку дай! — командует хмуро.
Протягиваю. Обхватывает кисть своими пальцами, тянет ближе. И усаживает к себе на колени! Ещё успеваю посопротивляться немного:
— Нет-нет! Тебе точно так нельзя! — а сердце уже трепещет от близости любимого, от нереальности всего происходящего!
— Мне сейчас все можно! — смеется он!
Смеётся! Глаза искрятся радостью! И такой он красивый при этом! Ещё красивее, чем до травмы был! И волосы его снова отрасли и пострижены, как раньше… И глаза все те же — красивые, голубые…
А потом вдруг резко хмурится, словно вспомнил что-то плохое и мне становится страшно!
— И да, Вероника! Я понимаю все… Я сам тебя домой отправил… Не осуждаю тебя… Постараюсь не осуждать…
— Ты о чем? — не понимаю совершенно.
— Я о том хмыре, который тебя на учёбу возит, в клуб сопровождает…
— Ванечка, что ли? Не смеши меня! — но хохочу — от радости, от облегчения, от понимания, что ревнует, а значит, небезразличен ко мне! — Ничего у нас с ним не было и быть не могло!
— "Ванечка"? — копирует мою интонацию Захар, сжимая мою талию сильнее, а в глазах его — злость и обида! — Никаких Ванечек! Поняла? Иначе… Если узнаю, что соврала, я ж его убью просто! Своим костылем нахрен замочу! Я, когда узнал, что он крутится рядом, чуть с ума не сошел…
А я пропускаю мимо ушей все его слова — разве важны они сейчас, когда мы, наконец, вместе? Пусть что хочет с Ванькой делает… потом! Сейчас вот же он, наконец! Со мной! Ко мне вернулся! Накрываю его губы своими, заглушая ревнивые угрозы в адрес моего брата, которого отец приставил ко мне в последние дни в качестве личного водителя — пока моя тачка в ремонте. Потом все объясню! Сейчас у меня есть дела поважнее!
Целую. Целую. Целую! От волнения трясусь вся, как ненормальная! Смеюсь в его теплые губы! Глажу лицо пальцами. Боже мой! Неужели?
— Я сплю, Захар?
— Хочешь ущипну, чтобы поверила? — его рука сползает мне на ягодицу для убедительности.
— Нет! Я не хочу проснуться! Я здесь, с тобой хочу!
— Как же я соскучился по тебе, моя белочка! Как же я мечтал о нашей встрече! А ты? Ты ждала меня?
И кажется мне, что в сказанное о Ваньке он не поверил! Смотрит с такой надеждой в глазах, что язык не поворачивается пошутить. Говорю правду:
— Ванечка — мой родной брат. И вообще-то я тебе о брате рассказывала… Стой! А откуда знаешь о том, что он сейчас… — Агнии я не рассказывала ни о походах в клуб, ни о поломке машины — сюда приехала на такси, а уж о Ванечке, так тем более не рассказывала, потому что ничего удивительного в его наличии рядом с собой не видела! Папа к поступлению в университет подарил брату машину, как и мне когда-то! Вот он и рад катать кого угодно, лишь бы иметь возможность покрасоваться. И в клуб мы ходили с ним один раз, но об этом, конечно, лучше не рассказывать в подробностях, потому как ничего красивого в том, что я напилась, заливая свою тоску и горе, и еле доплелась до машины брата, не было…
— Следил за тобой. У меня есть собственный шпион, — Захар пожимает плечами, словно и должно быть так и никак иначе!
— Следил? Как это? Зачем? Кто тебе позволил? — удивленно поднимаю брови я.
— Ты мне позволила. Когда сказала, что любишь меня. Зачем? Затем, что я тебя люблю…
Захар
Удивленно рассматриваю стол. Мать Вероники, Людмила Ивановна, поправляет посуду на нем. А у меня четкое понимание, что здесь все расставлено в соответствии с каким-то чертежом, со схемой! Хотя на кипенно белой скатерти я никакого чертежа, конечно, не вижу. Тарелочки персональные стоят четко в центре более глубоких тарелок, смысла наличия которых я не понимаю. Вилки, ложки, ножи — в определенном порядке строго параллельно друг другу справа от тарелок. По три разномастных бокала — строго по перпендикуляру к приборам… Блюдца с закусками расставлены тоже определенным образом и она, эта красивая, яркая женщина, чуть полноватая, но не растратившая своей привлекательности, сейчас подправляет их узор, сдвигая на пару миллиметров то влево, то вправо…
Я не привык так есть. У нас… У Антона все просто — пацаны, обычные тарелки, ложки, без ножей там, без вилок всяких особенных. Я чувствую свою неуместность в этом красивом небедном доме. И эта женщина чувствует ее тоже. Белые шторы, дорогая мебель, тонкий хрусталь бокалов, ее наряд… всё это совершенно не сочетается с моими татуировками… Да и со мной самим не сочетается тоже.
— Чем вы, Захар, планируете заниматься теперь? — расправляя салфетку, засунутую в специальную белую подставку, спрашивает она.
— Буду тренировать мальчишек в "Востоке".
— Это если здоровье позволит. А если нет? — тактичность, это явно не одно из ее положительных качеств.
— Оно позволит, — уверенно заявляю я и прямо-таки всем телом непослушным своим ощущаю, что ей, этой холеной женщине, не понравился мой ответ. Хотя на лице ее не дрогнул ни один мускул. Ну, понятно! Она не считает профессию детского тренера достойной для будущего мужа своей дочери…
— Моей дочери еще полтора года учиться. Диплом защищать. Потом интернатура. Конечно, она сможет подрабатывать в больнице, но на первых порах, а это, на минуточку, несколько долгих лет, зарплата у нее будет копейки! На какие средства вы планируете жить?
Это трудный вопрос. На самом деле трудный. Потому что жить на средства Антона я больше не могу. И так обязан ему по гроб жизни! А еще больше этот вопрос осложняется моей бесполезностью сейчас, как тренера для мальчишек, как бойца. По сути, все, что я умею… умел, связано с владением своим телом, с бойцовскими навыками. Только сейчас телом своим я владею, прямо скажем, на плохонькую троечку.
— Богатую жизнь на данный момент пообещать Веронике я не смогу. Но нуждаться в самом необходимом она не будет. Сейчас я веду бумажную работу в "Востоке". И готовлю документы для поступления на эконом факультет колледжа коммерции, технологии и сервиса, чтобы вести эту бумажную работу на… более высоком уровне.
— Та-ак, это уже чуть лучше звучит…
Я слышу, как в прихожей открывается дверь, и в квартиру входят, судя по голосам, три человека — сама Вероника, ее отец и еще кто-то, кого я пока не знаю. Людмила Ивановна бросается к двери, но неожиданно, словно поддавшись какому-то порыву, останавливается возле меня и шепотом произносит:
— Вот эту версию про учебу и работу с бумажками озвучь ему, — осторожный и быстрый кивок на дверь, словно она боится безмерно этого "ЕГО".
Я киваю. Я ЕГО не боюсь. И ЕЁ не боюсь тоже. Я боюсь разочаровать свою очаровательную белочку. Они — ее родители, они важны ей. А мне, оказывается, теперь важно всё, что важно ей…
— Он уже здесь? — слышу ее радостный голосок в холле, а потом быстрый цокот каблучков по дорогому паркету в направлении столовой.
— Вероника, переобуйся! — голос Людмилы Ивановны.
— Потом! Я должна быть самой красивой!
Ты и так самая красивая… Не могу сдержать улыбку. Медленно поворачиваю голову ей навстречу. И вот она врывается! Словно маленький вихрь — волосы развеваются от бега, юбка-колокольчик жмется к стройным ножкам. А лицо… на лице счастье… Счастье мое! Хочется встать и броситься к ней, схватить на руки, потому что моя! Потому что её радость — она обо мне, для меня! Закружить по этой чопорной столовой, чтобы стулья, расставленные строго по одной линии, попадали на пол! Нет! Этот дом — не для нее! У нас будет совсем другой дом — маленький, ассиметричный, беспорядочно счастливый дом! Она не смотрится здесь!