Калитка в синеву
Сейчас начнется последний в этом сезоне рейс по Ангаре. Последний. Прощай, Ангара, прощай, Подкаменная! Там такое же льдистое и серое утро. И звенит о камни и шепчет о чем-то своем такая же шуга… Вера черпает ведром воду. Я слышу звук льда и жести. Мне больно от уходящего времени, от его невидимых частичек, пропадающих в реке, уносящей встречи и расставания. Это, наверно, та река, о которой говорил старик, когда я спасся от тайги, — древняя река тунгусов, с людьми, живущими на ее берегах от начала до конца своих дней. Река времени, звенящая о борт острыми льдинками своих мгновений.
Вот и бухгалтер. Он шел с женой и нес чемодан. Проскрипел унтами по палубе баржи, громко поцеловал жену и стал спускаться в катер. Женщина всхлипнула и заголосила на весь берег. Она кричала пронзительно, как чайка, высоким ломким голосом. Она причитала, что мы не доедем, она кричала, что нас затрет шугой на пороге.
Только два звука были во всем мире — ее голос и вой мотора. Да потом еще Григорий бросил ей:
— Не каркай, туды тебя!
А я завидовал бухгалтеру. Я видел Веру на высоком берегу, на осеннем небе в тот последний день.
Баржа стара крениться и отходить. Фигурка женщины уменьшалась, и скоро ее смыло туманом, точно и не было ничего. Только шепталась и звенела шуга и выл мотор.
Бухгалтер, крепкий малый с желтым от конторской работы лицом, сидел молча. Григорий устроился на сиденье в кабине рядом с Костей. Ивашкин стоял на узком бортике и смотрел вперед. Это длилось бесконечно. Иногда мы сходили по одному вниз, протискиваясь между бортом и пульсирующим мотором, погреться. Иногда доставали еду и ели.
Но все время была шуга и мутная равнина реки.
Раз, когда мы сидели не глядя на воду, Костя пустил двигатель на малые обороты, оставил руль и вылез к нам.
— Порог, — сказал он.
Ивашкин, доставший себе сигарету, сунул ее в губы Косте.
Здесь не было чистой воды совсем. Сплошная ледяная каша кипела по всей реке. Только рядом, у борта, посередине реки, с треском проталкивался через камни колючий, вздувшийся рукав. Катер сидел на этом рукаве и ехал, как на змее. Мы были беспомощны: никакой мотор не справился бы с этой силой, ломящейся через камни, никакой винт, никакой руль не свернул бы эту колючую холодную мешанину.
— Да тут еще эта ворона каркала, туды ее… — выругался Григорий и зло посмотрел на бухгалтера. Из-за этого незнакомого человека нам почему-то еще тоскливее и неприкаяннее в ледяной карусели Ангары.
Катер подпирало снизу, переваливало с борта на борт. Словно змея, к спине которой мы прилипли, хотела освободиться от ноши.
— Тут и воды совсем нет, по сухому льду идем, — сказал Григорий.
— Только б бортом не повернуло, — пробормотал Костя и достал багры.
Бухгалтер курил, опершись подбородком на руку.
Ивашкин молчал. Он расставил ноги в потрепанных сапогах, словно хотел шагнуть на лед и стремительно пойти, раздвигая плечом волокна тумана.
И все-таки мы пробились.
Вот наша база на высоком берегу Енисея. Мы поднимаемся по обледенелым ступенькам лестницы, вытянутой вверх по обрыву. Там, внизу, в протоке, между берегом и островом, серой букашкой виднеется катер. Мы лезем все выше и гремим сапогами, и звуки звонко падают в реку.
Мы входим в калитку и идем к конторе. Я оглядываюсь, и мне кажется, что калитка открывается в бездну. За ней уплывающий пласт зари, и дальний берег Енисея, и весь наш путь, невидимо прочеркнутый по реке и земле.
notes
Примечания
1
Энцефалиткой сокращенно называют таежный костюм из плотной ткани с капюшоном, защищающий от энцефалитного клеща (противоэнцефалитный костюм).
2
Забродный камень — скала, которую нельзя обойти по берегу.
3
Животники — местное название рыболовной снасти.
4
Шивёра — местное название порожистого участка на реке.
5
Илимка — большая лодка.
6
Паузок — небольшая деревянная баржа.