История любовных побед от Античности до наших дней

За пределами великосветских гостиных имелось немало общепризнанных охотничьих угодий, где было позволительно откровенно идти на сближение. В частности, по Итальянскому бульвару и городским садам бродили целые вереницы «женщин, уродливых и хорошеньких, которые пришли сюда не иначе как с целью присмотреть кого-то, кокетливо себя показать, дождаться назначенного свидания или раскритиковать весь свет», как свидетельствует «Искусство ухаживния». С ними можно заговаривать, не будучи им представленным.
  
Тем не менее все и там было не столь уж легко. Среди этих кокеток попадалось много искушенных, видавших виды особ. Надо было выбрать одну, сесть с ней рядом, состроив озабоченную или усталую мину. «Чтобы заинтересовать таких дам, надо сделать вид, будто они вас не занимают». Заговорить на какую-нибудь невинную тему, исподволь прощупывая почву. Если она ответит, хотя бы односложно, заведите беседу, можете толковать о модных театральных постановках, об Опере, об изящных искусствах… но главное — ни слова о политике!
Все искусство состоит в том, чтобы женщину скомпрометировать, самому же выйти сухим из воды. Мужчине надлежит быть осмотрительным, писать как можно меньше, а если что дарить, то в крайнем случае — прядь своих волос. «Подарки могут укрепить дружбу, но любовь они убивают». Зато от женщины, напротив, следует добиться письма или получить в подарок перстень, тогда ее честь окажется в его руках. В конечном счете нужно устроить все так, чтобы инициативу сближения перевалить на нее, «взять над ней верх, чтобы ею руководить», а самому держаться настороже, оставляя за собой возможность без всяких осложнений «покинуть ее, как только вам вздумается», — предлагает Жоликер.
Но в этой маленькой игре у дамы бойкой и бывалой тоже есть свое оружие. Ответить на любовное письмо — значит опорочить себя, но можно ведь так ответить, чтобы отбить у адресата охоту кому-либо это показать, предлагает Сент-Альбен. «Я получила от вас письмо, прочесть которое меня побудило одно лишь презрение». Он просит о рандеву? Какое бесстыдство! Надо отказать, но так, будто готова согласиться: «Где же и каким образом я могла бы увидеться с вами? Ведь не (здесь можно перечислить несколько мест из числа тех, куда всего чаще ходят в таких случаях, когда готовы сдаться). Вы сами видите, сударь, что непреодолимые обстоятельства в полном согласии с моими намерениями препятствуют тому, чтобы ваша просьба была удовлетворена». И сударь остается с носом.
Между ловкими молодыми людьми игра ведется без правил, запрещенных ударов нет. В «Сценах из жизни богемы» Шонар на маскараде, переодевшись маркизом де Мондором, соблазняет гризетку звенящими в кармане монетами, изготовленными при помощи пробойника из простого куска металла. Условные знаки продолжают играть свою роль, удивляя тех, кто неожиданно сталкивается с ними. Так, Мария Башкирцева едва не лишилась чувств от гнева, когда толстый пруссак сжал ей руку, выставив вперед большой палец. Она тотчас поняла, что ей предлагается. Что до Клодины, персонажа Колетт, за ней увязался на улице «очень видный господин», который, поравнявшись с ней, ущипнул ее за ягодицу. Она тотчас же треснула его зонтиком. Лека потом скажет ей, что это реакция задаваки, и разразится следующим наставлением: «Не будь гордячкой, не ходи с кислой миной, не выставляйся, не будь жестокой; позволь приударять за тобой, и даже тем, кто тебе не по нраву, отвечай так, чтобы не ранить; не запрещай даже говорить тебе самые рискованные вещи и не спеши злиться, если тебя ущипнут или легонько пощекочут; ты же не святая, обета целомудрия не давала».
Во времена Третьей республики и впрямь вошли в обиход предложения самые прямые — до такой степени, что некоторые стали считать романтические ухаживания смехотворными. Утверждали, будто самый остроумный мужчина в этой роли выглядит, как «первый встречный болван, и губит свой шанс на успех». К тому же все эти маневры бесполезны: женщина сама мигом смекает, чего от нее ждут. Если она не расположена согласиться, настаивать нет смысла. А если наоборот, тем паче не стоит труда вымаливать ее согласие. «Она сама даст тебе понять, отчетливо и с живостью, что с восторгом уступит», — пишет Анри Шабрилла в брошюре «15 уроков любви».
По правде говоря, девушки, когда рисковали выходить из-под домашнего надзора, и впрямь особой неприступностью не отличались. Так, в 1883 году один клерк повстречал на улице Риволи женщину, которая ему понравилась, и попросил позволения последовать за ней. «Боже мой, — отвечала она, — о чем речь? Улица принадлежит всем». Кончилось тем, что она дала ему свою визитную карточку, и назавтра он уже заявился к ней. «Прощаясь, я притянул ее к себе, поцеловал, и она не воспротивилась». Два дня спустя, «видя, что я ей по сердцу, я дал понять, что жажду ее милостей». И незамедлительно их получил. Другие свидетельства также подтверждают эффективность подобного образа действия. Как-то раз одна портниха в Тюильри читала книжку, сидя на берегу пруда, как вдруг незнакомец преподнес ей коробку конфет. Слово за слово, и она стала любовницей этого нахала. А некая пятнадцатилетняя работница в Морбиане после весьма незначительного сопротивления уступила цирковому акробату, которого поначалу согласилась только поцеловать. Свидетельства ясно говорят о девичьей доступности, объясняемой любопытством и желанием. «Он меня все мял и настаивал, ну я и поддалась», — простодушно заявляет клиентка, соблазненная продавцом обуви.
«Уличный соблазнитель» остается все же нечастой фигурой — в судебных делах, изученных Анн-Мари Сон, подобные случаи составляют всего 4 процента. Этот персонаж встречается в кафе и ресторанах (тринадцать дел), на улице (двенадцать дел), на бегах (четыре случая). Речь идет о феномене преимущественно городском (восемнадцать досье на двадцать девять). В больших городах общественные места столь многолюдны и обширны, что там мудрено, как в деревне, наткнуться на своего соседа. Вечерние прогулки по городу дают повод встретиться взглядами. «Нет рассудительных людей в семнадцать лет / Среди шлифующих усердно эспланаду» (перевод Б. Лившица), — в начале «Романа» Артюра Рембо поэт видит девушку, которая, проходя мимо под руку с отцом, украдкой оглядывается на него. Классическими местами таких встреч были и остаются поныне каретный двор Мирабо в Экс-ан-Провансе, Английский променад в Ницце, Елисейские Поля и Большие бульвары в Париже.
Если женщина, согласно мужским представлениям, только и мечтает, как бы отдаться, с какой стати неистово домогаться ее? Необъяснимое очарование всегда могущественнее самых изощренных способов обольщения. По мнению Поля Бурже, шик, свойственный профессиональному любовнику, «проистекает от чего-то вроде звериной грации, которой не учатся и не учат», и от природной восприимчивости, так же тонко реагирующей, как чувствительные усики насекомых. Человек из народа скорее преуспеет в любви, нежели буржуа, коль скоро с ним можно не опасаться осложнений (к примеру, каменщик — это «тот, кто уйдет, и больше его не увидишь»), да и возможны такие соображения, как удобство (связь с лакеем). Для чего все эти стратегии сближения, без толку пускаемые в ход «высокоученым беднягой Ловеласом», этим академиком галантности?
Француз так называемой Прекрасной эпохи — не что иное, как охотник за юбками, одержимый навязчивым стремлением завершить интригу коитусом. Ему не дают покоя игривые сюжеты вроде пьес Фейдо и Лабиша. Любовные объявления той поры призваны через газету назначать наперекор супружескому надзору тайные свидания замужним женщинам. Вот пример из публикаций «Пари-флирт»: «А.З. Невозможно, дорогой, все следят за мной, я даже не вольна больше ходить в церковь. «Пари-флирт» читаю тайком. Крепко целую тебя. Старая карга вернулась». Любовники обмениваются записками, засунутыми в книги: «Аманда, возьмите условленную книгу, и вы найдете на странице 100. Отвечайте тем же способом. Тысячу раз обожаю. Поль».
  
Переживая такую постромантическую реакцию, французское общество могло бы утратить искусство обольщения. Однако эту традицию поддержало явственно проявившееся в то же время стремление поощрять браки по любви. Такой брак, хоть и существовал всегда, — идея республиканская. После поражения во франко-прусской войне, которое кое-кто приписывал бракам по родительскому расчету, вызвавшим у нации оскудение страсти, политики, священнослужители, врачи, моралисты призывали граждан жениться по обоюдной склонности, дабы возродить былую французскую отвагу. Первые проблески женской эмансипации обеспечили девушкам чуть больше независимости. К тому же обязательное обучение положило конец суровому воспитанию в стенах монастыря, откуда их выпускали только затем, чтобы выдать замуж. При подобном повороте событий в ход снова пошли стратегии сближения и кодификация выражения чувств. Разумеется, тектонические сдвиги такого рода не столь заметны, чтобы изо дня в день потрясать французское общество, особенно важные семейства, в домашней политике которых расчет на приданое и страх перед мезальянсом еще оправдывали прежнюю практику.