История любовных побед от Античности до наших дней

Как соблазнять женщин, если они «ближе к ангельской природе, нежели мужчины»? Религия парадоксальным образом становится орудием из кадрежного арсенала не без риска для продолжения связи. Бальзаковский персонаж Арман де Монриво, ища, в каких словах ему выразить свою любовь к герцогине де Ланже из одноименного романа, не находит ничего умнее, как прибегнуть к уподоблениям столь благочестивым, после которых что-либо поконкретнее в будущем исключается. Поскольку она извиняется, что заставила его ждать, он отвечает следующей репликой: «Я охотно ждал бы целую вечность, если бы надеялся, что божество так же прекрасно, как вы; но комплименты вашей красоте слишком ничтожны и уже не могут тронуть вас; вас можно только боготворить. Позвольте же мне поцеловать край вашего шарфа».
  
Как после этого рассчитывать снискать милости, которые сам же разом отмел? Страсть столь эфемерная не может разрешиться иначе чем насилием: отсюда похищение герцогини, помыслы о ее наказании, от которых он потом отрекается, и смена ролей: теперь влюбляется герцогиня, он же отныне презирает ее. Послания, состряпанные «Новым письмовником для влюбленных» 1819 года, изобилуют схожими напыщенными фразами, возносящими женщину в ранг божества: «Мадемуазель, я не в силах более противиться властительному чувству, поработившему меня с того мгновения, когда я узрел ваши божественные прелести. Отдохновение, счастье, покой — все скрылось от меня, лишь только мне явились ваши небесные черты».
Так зародилось обыкновение говорить о «родственных душах», во Франции называемых «душами-сестрами», ставшее штампом, кочующим из одного объявления в другое. Данное словосочетание следует понимать буквально. Ангелы пола не имеют, их союз чист, он соединяет души. Счастлив тот, кто здесь, на земле, угадает это родство, которое в полной мере раскроется после смерти! «Все души изначально подобраны под пару, но разобщены грехопадением, их задача — соединиться вновь, преодолев во имя этого все необходимые испытания» — так Гийе подытоживает свидетельства духов умерших, в контакт с которыми вступали медиумы, начиная со Сведенборга! А если кто-то из нас сочетался браком с неподходящим партнером? Ничего страшного: на небесах каждый обретет свою душу-сестру. Здесь, на земле, лишь редким счастливцам выпадает подобная встреча, но никто не запрещает искать ее, и эта безумная надежда может стать неодолимой потребностью.
Уверенность, что ты нашел свою единственную, облегчает первый шаг, разумеется, лишь при условии, что другая сторона ее разделяет. Именно это произошло в 1839 году с Гарибальди и Анитой Ривейро да Сильвой. Обоих пронзило ощущение, будто они узнают друг друга, хотя никогда прежде не виделись: стало быть, это души заговорили между собой. «Мы оба замерли в молчаливом экстазе, глядя друг на друга, словно встретились не впервые, каждый искал в чертах другого чего-то, что помогло бы прояснить это смутное воспоминание». И никакой надобности в долгих беседах. «Tu dever esser mia» («Ты должна быть моей»), — сказал он ей по-итальянски, на языке, которого она не знала. Но ток пошел («В своей дерзости я был не лишен магнетизма»): прекрасная бразильянка последовала за ним в Италию. Ей предстояло стать вдохновительницей Рисорджименто.
Такая «электрическая» страсть, высмеянная Луи де Фюнесом в комедии «Жандарм женится», становится лейтмотивом всевозможных описаний встречи двоих для XIX века, открывшего разом и любовь с первого взгляда (пресловутый «солнечный удар»), и электричество, как некую сказочную фею. Эпоха Просвещения знала героинь, «наэлектризованных» своим увлечением подобно тому, как кошачий мех передает статический заряд янтарю, и толковали этот термин в сугубо сексуальном смысле. Отныне же электризуются не тела, а души. Так, в 1815 году Берлиоз испытал подобное при встрече с неприступной Эстеллой. «Увидев ее, я почувствовал электрический удар; я любил ее, и все тут, иначе не скажешь. Голова у меня закружилась, и это головокружение не прекращалось». Таким же образом Мари д’Агу шарахнуло током при виде подписи Листа в конце письма. Мария Башкирцева тоже ощущает «удар током», когда некий мужчина, вальсируя, касается ее руки, и героиня бальзаковской «Старой девы» вспоминает «эту электрическую искру, проскочившую невесть откуда».
Но разве «удар молнии» (так по-французски зовется то, что у нас с легкой руки Бунина именуется «солнечным ударом». — Примеч. переводчика) — не самый естественный источник этой энергии? Этот термин — предромантическое измышление, в таком смысле он был впервые использован в 1813 году Этьенном де Жуй, однако примеры любви, сражающей, подобно молнии, с первого взгляда, в литературе встречались и ранее. Достаточно вспомнить «Федру»: «Я, глядя на него, краснела и бледнела, / То пламень, то озноб мое терзали тело». Но бурные проявления страсти тогда осуждались. Согласно картезианскому миропониманию, это не более чем возбуждение животных начал, передающееся душе, место пребывания коей — шишковидная железа. То есть здесь нет ничего возвышенного. А взгляд романтический усматривает здесь небесное знамение встречи двух родственных душ. Оно свидетельствует о силе и даже, может статься, всепроникающей энергии любви.
Стендаль связывает вспыхнувшую в постреволюционной Франции эпидемию «солнечных ударов» с исчезновением галантности. Добродетельные женщины, тяготясь жизнью, в которой нет места любви, и незаметно для себя создавая в фантазии идеальный образ возлюбленного, более прочих подвержены этому. «То, что романы XVII в. называли внезапной вспышкой, решающей судьбу героя, происходит от невозможности долго вести оборону. Любящая женщина слишком счастлива чувством, которое она испытывает, чтобы быть в состоянии искусно притвориться; благоразумие ей надоедает, она пренебрегает всякой осторожностью и слепо отдается счастью любви. Недоверие делает внезапную вспышку невозможной». А коль скоро «солнечный удар» порождается скукой добродетельного существования, объектом внезапной страсти часто оказывается негодяй.
Симптомы этого драгоценного переживания, которые может продемонстрировать обольститель, самые впечатляющие: потрясение, сердцебиение, голова в огне, дрожь, краска ланит, бледность. Как тут молодой девушке остаться равнодушной? Ведь ей даруется власть, прежде невиданная. Романтическому соблазнителю остается лишь научиться все это имитировать. Ради этого он может позаимствовать кое-какие трюки комедиантов. К примеру, так натренировать глазную мускулатуру, чтобы при надобности стимулировать появление слезы. Изобразить трепет — и подавно детская игра: достаточно несколько секунд постоять в неустойчивой позе. Нога от напряжения начнет дрожать, и эта дрожь не замедлит передаться всему телу. Морис Алуа утверждает, что «похитил этот секрет у одного из наших знаменитейших трагиков. Актер отводил левую ногу назад, упирал в пол не всей подошвой, а только пальцами и переносил на них вес своего тела; он достигал этой позой такого эффекта, как если бы все его существо сотрясало сильнейшее душевное волнение». В книге «Искусство ухаживания» тот же автор повторил этот совет в 1838 году, заодно сообщив нам, что этот актер — не кто иной, как, извините, Тальма. Симон Блокель предпочитал задерживать дыхание до тех пор, пока слезы не навернутся на глаза. Этот процесс ускоряется, если искоса посмотреть на источник света. Может быть, способ и действенный, но вряд ли изящный. Этому «старинному профессиональному трюку» всегда учат будущих лицедеев (источники света для них — прожектора), и при кадреже он применим, если вы не боитесь пристально смотреть на солнце.
  
Ну а побледнеть, покраснеть, увидев ее? Нет ничего проще. Бледность, по мнению женщин, «верное свидетельство страданий, причиняемых сильным желанием», — убеждает Алуа. Она легко достигается: стоит уколоть себя булавкой, потыкать ножиком десну или обжечь кончики пальцев. Острая боль тут же вызовет бледность. Но использовать этот прием стоит лишь как последнее средство. От умения краснеть пользы меньше, это годится разве что для демонстрации вспышек ревности. Чтобы побагроветь, достаточно задержать дыхание.