История любовных побед от Античности до наших дней

Хоть XVI век и знал толк в изнасилованиях, он отличал эту стратегию от того длительного служения, коим кавалер обязан почтить уважаемую возлюбленную. В начале этого столетия, когда всеобщим достоянием стало мнение, будто женщины жаждут пасть, мужчины без зазрения совести переходили от одного завоевания к другому. Марконье, влюбившись в мадам д’Аленкур, стал ей служить «весьма долгое время, но не добился ни единой милости». Устав от борьбы, он однажды на охоте нарочно упал с лошади, под этим предлогом вернулся в замок и застал даму врасплох. Без обиняков возвестив ей о своем желании, он взял ее силой, несмотря на сопротивление. Она могла бы закричать, позвать слуг, но из боязни скандала молча перенесла это. Утолив свое желание, бесстыдник пал ниц и, «как бы там ни было, дал ей все мыслимое удовлетворение». Но тщетно. Поскольку оскорбленная женщина угрожает своему обидчику, что велит верным людям его заколоть, тот пускает в ход классический жест — протягивает ей свое оружие: если он должен умереть, пусть лишь ее рука совершит отмщение. Мадам д’Аленкур не Лукреция: она прощает и становится его любовницей.
  
Искренняя любовь, подобная той, какую Генрих IV на склоне дней своих питал к Шарлотте де Монморанси, сохраняет за собой легкие приметы галантности, упоминания о которых в ту эпоху слишком редки, чтобы обойти их молчанием. Необычайна страсть, которой король воспылал к этой девочке на сорок два года моложе его. Отняв ее у Бассомпьера, он выдает свою любимую замуж за принца Конде, супруга, как будто готового на все закрыть глаза. Но тот, внезапно заревновав, удаляет ее от двора. Когда чета останавливается в Вертёйе, в Пикардии, Шарлотту и ее свекровь приглашает в гости их сосед, владелец замка де Триньи. По дороге туда им выезжает навстречу королевская охота, а среди людей в ливреях оказывается и сам король, переодетый обер-егермейстером, для пущего успеха маскарада с пластырем на глазу! Мадам де Триньи в своем замке подводит гостью к окну, из которого она тотчас же замечает… короля, расположившегося в примыкающем к зданию павильоне. И он «то и дело подносит одну руку к губам, посылая ей что-то вроде воздушных поцелуев, а другую к сердцу, показывая, что оно ранено». Пьер Ленэ, поместивший эту историю в своих «Мемуарах», утверждает, что слышал ее из уст самой принцессы де Конде в пятидесятых годах XVII века. Этот галантный жест был сурово осужден матерью Конде. Она отчитала хозяина дома за попустительство, досталось и самому монарху, привлеченному их ссорой. Конде после этого поспешит укрыться в Брюсселе.
Разговоры о любви — не более чем нудная преамбула, предназначенная лишь для того, чтобы поскорее сорвать плод. «Парнас великолепнейших поэтов сего времени», где собраны шутливые стихи важных персон, свидетельствует об этом торопливом стремлении к заключительному акту и об отказе от бессодержательной галантности. Дезивето, пообещав умереть ради своей красавицы, считает вполне благоразумным отсрочить исполнение этого замысла: Цветы милы ему лишь ради плодов, «цена любви в ответном воздаянье». Малерб предъявляет даме следующее галантное требование: «Решитесь облегчить моих страданий бремя, / Не то я сам решусь и сброшу с плеч его». Здесь нечто большее, чем просто литературный мотив. Недаром принц Конде, рассказывая о своем романе с мадемуазель де Туси, признается, что «ввязался в эту историю, когда Лаваль поведал по секрету о милостях, каких он добился от нее». Иначе говоря, он не взял бы на себя труда влюбиться в женщину, известную своей свирепой добродетелью.
Такая свобода нравов распространилась на все европейские дворы. Отправленная в изгнание мадам д’Ольнуа в 1691 году публикует «Рассказ о путешествии в Испанию». Там описаны мимолетные, хотя не лишенные галантности любовные интрижки. Холостяки вечерами обхаживают замужних дам, переговариваются с ними сквозь жалюзи, пробираются в сад, а то и в спальню, пока муж спит! Что до дам, они тоже не преминут при случае выскользнуть через потайную дверь, завернувшись в плащ, да и постучаться в окно к тому, кто мил. Чтобы высказать свое желание, им достаточно перейти на «ты» — эта граматическая подробность не утратила своего символического смысла, очевидного с первого раза.
В Лондоне столковаться с женщиной тоже ничего не стоило, если верить такому великому проказнику пред лицом Вечности, каким предстает Сэмюэль Пипс. В своем дневнике, писанном между 1660 и 1669 годом, он ведет скрупулезный счет длительным связям и кратким интрижкам. Всего за один день (первый день Великого поста!) он с утра пораньше пошалил с миссис Митчелл, у нее же встретил миссис Мартин («и сделал то, что у меня было на уме»), пообедал с миссис Кнепп, нанес визит миссис Лейн («сотворил с ней то, что у меня было на уме») и с удовольствием рано лег спать.
Вся его тактика — лишь рудименты искусства обольщения: остаться наедине с женщиной, которую он завлекает, в ее доме, где-нибудь в таверне, в рабочем кабинете… Миссис Бэгуэлл казалась ему такой порядочной, что он не осмелился приударить за ней в тот день, когда впервые убедил ее зайти к нему в кабинет; в следующий раз он рискнул ее обнять, в третий — «притиснуть». Надо сказать, что она явилась к нему хлопотать о месте для своего мужа. Бетти Лейн, напротив, охотно пошла ему навстречу — дело было в доме, куда он ее завлек.
Сближение происходит по довольно примитивной схеме: он берет девушку за руку, будто случайно — поверх багажной корзины на сиденье фиакра, сидя с нею рядом в церкви или за столом в таверне. (Некоторые молодые особы, зная об этом популярном маневре, закалывают в рукава булавки, чтобы пресечь всякие поползновения.) Затем можно «потискать», «полапать», сунуть руку под юбку, не прекращая при этом сыпать комплиментами. Все это может обернуться плохо, даже если жертва податлива: однажды в таверне он так схлопотал удар камнем по голове от молодого человека, которого возмутили его заигрывания, так что ему пришлось удирать вместе со своей чересчур доступной пассией через черный ход.
Вряд ли мы станем удивляться, что подобная развязность была в обычае только у мужского пола. Не то чтобы влюбленная женщина той великой эпохи была совсем лишена возможности сделать первый шаг. Но ей приходилось сохранять видимую скромность, быть уклончивой, даже подманивая неопытного юнца или молодого человека низшего сословия. Эта вынужденная сдержанность заставляла женщин проявлять максимум изобретательности, вот почему их тактические маневры отличались наибольшей оригинальностью.
Тристан Л’Эрмит в откровенно автобиографическом романе вспоминает свою бурную юность. Девушка, наставником которой он служил, измышляет тысячу хитростей, чтобы намекнуть ему о своей страсти. Подарить ему кольцо — деликатная задача. Для начала ее камеристка просит учителя показать кольцо, что он носит, чтобы узнать размер его пальца. По этой мерке заказывается самый что ни на есть драгоценный перстень. Чтобы вручить свой подарок, госпожа притворяется, будто уронила перстень, снимая перчатку, и это привлекает внимание молодого человека. Он поднимает его. И тут — сюрприз! «Она сказала мне, что для этого кольца нет лучшей руки, чем моя, и ей угодно, чтобы я сохранил его из любви к ней». Любовь? Это слово, допускающее различные толкования. Ведь кольцо, которое наставник носил на пальце, подарил один приятель, тоже «из любви к нему», то есть по дружбе. Значит, можно притвориться, будто не понимаешь, о чем речь.
Чтобы продвинуться дальше, ей придется во время ужина, который дает ее кузина, попросить его рассказать о приключениях Психеи, а потом закатить сцену ревности, которая подтолкнет его к признанию. Все это классические приемы, тут уж он не может сделать вид, будто ничего не понял. Однако мужчине случается ускользать из сетей хитроумной обольстительницы.
  
Чтобы заставить мужчину признаться в своих чувствах, но себя не скомпрометировать, женщине требуется безукоризненное владение галантным искусством. Герцогиня де Шатильон, попытавшаяся соблазнить Великого Конде, была искушена в этой игре. Она, пишет Ленэ, с наслаждением «пускала в ход все средства, чтобы поддерживать сей пламень, тем не менее воздерживаясь от того, чтобы подбрасывать слишком много горючей субстанции, ибо избыток оной грозит загасить пламя в зародыше или слишком быстро превратить все в пепел. Она ловко умела привлекать его небольшими милостями и не отталкивать бурными вспышками ревности». Всего труднее смягчить молокососа. Но можно сыграть на его уязвленном тщеславии. Супруга маршала де Ла Ферте в свои сорок три года понимала, рассказывает Бюсси-Рабютен, что юный красавец герцог де Лонгвиль, к которому ее влекло, не станет ухлестывать за ней. Она решила, что «не худо бы самой пойти на кое-какие авансы, это сможет заменить в его глазах недостающие ей прелести». Итак, она назначила ему свидание наедине у себя дома, что само по себе уже могло показаться излишне смелым. «Однако толку от этого вышло мало, ибо юный принц был еще так несведущ в любовных секретах, что все подмигивания и ужимки оставались втуне, он не понимал их значения». А между тем ничего большего, чем ужимки и подмигивания, порядочная женщина позволять себе не должна.