История любовных побед от Античности до наших дней
Другое оружие любовного завоевания — портрет — появилось в конце XIV века, но распространилось в эпоху Ренессанса. Де Ла Тремойль получил портрет от мадемуазель Оранской, Генрих VI Английский в 1442 году попросил таковой у своей невесты, дочери графа д’Арманьяка, Карл VI Французский послал своих живописцев в Шотландию, в Баварию, в Австрию и в Лотарингию, прежде чем в 1385-м сделать выбор в пользу Изабо Баварской. Портрет Анны Киевской кисти Гольбейна, что хранится в Лувре, был таким же образом заказан в 1539 году Генрихом VIII. Существует также знаменитая картина Рубенса, где ангелы приносят Генриху IV портрет Марии Медичи.
Портрет — часть семейной политики. Ведь, договариваясь о браке на расстоянии, хочется удостовериться в достоинствах своей будущей пары. Указания, данные Генрихом VII эмиссарам, посланным к вдовствующей королеве Неаполя в 1505 году, касаются таких подробностей, что его забота о них могла бы оскорбить стыдливость дамы. Августейшего жениха занимают и пышность ее бюста, и длина перстов. Он поручает своим посланцам «приблизиться к ее устам в той мере, в какой позволяет приличие, дабы составить понятие о природе ее дыхания», ибо портреты не поведают обо всем, «здесь есть пробелы». Конечно, лакуны можно заполнить, если к портрету приложить не столь лестное для оригинала послание вроде того, что австрийский посол в Мадриде присовокупил к изображению дона Карлоса, суженого Анны Австрийской. Он уточняет, что глаза у инфанта не столь широко раскрыты, как на портрете… зато насчет рта можно сказать обратное; одно плечо у него выше другого, и одна нога длиннее второй. Анна Австрийская выйдет за отца Карлоса, Филиппа II. Что до встречи, возможной после того, как родители уже дали согласие, она остается второстепенным обстоятельством. Если же любовь не получила одобрения глав семейств, приходится прибегать к помощи не столь почтенных посредников, вроде братьев и кузин. Друзья в таком деле могут быть полезны, да вот надежны ли они? Луи Гийон вспоминает о злоключении, постигшем некую фрейлину герцогини Урбинской, влюбленную в сиенского дворянина из герцогской свиты. Поскольку «в Италии девушек и женщин любого ранга держат под строжайшим надзором», у нее не оставалось иного средства, как открыться своей подруге. Она настолько расхвалила перед посредницей сего дворянина, что та сочла за благо соблазнить его для себя самой.
Надобно упомянуть и о таких неизбежных в комедии амплуа, как лакей и субретка. Литературу, сказать по правде, питают ситуации, где нарушен установленный ход вещей. Брак, не встречающий препятствий, был бы заключен уже к финалу первого акта. Обольщение же бросает вызов преградам: отказ родителей, присутствие соперника уязвляют тщеславие молодого человека, отпор, который он встречает, несомненно, воздействует на его чувства, укрепляя их. Настойчивость поклонника опирается на суетную жажду победы не менее, чем на любовь, зачастую лишенную основательной почвы и не имеющую в запасе ничего, кроме доброго имени девушки да ее силуэта, мелькнувшего в толпе прихожан церкви или сквозь частую сетку решетчатого оконного переплета.
Чтобы обмануть бдительность родителей, требуется столько хитрости и наглости, сколько претенденту и не снилось. Пролезть к возлюбленной по трубе дымохода удается только в старинных комедиях. Тут-то в дело и вступают лакеи, как говорится у Луизы Лабе в «Споре безумства и любви»: «Всегда нужна пажей гурьба, чтобы следить, кто входит, кто ушел, монетой звонкою служанок подкупать…» Их задача — передавать сообщения, измышлять переодевания, налаживать упомянутые выше контакты со служанками, улещать родителей, пугать соперников. Кастильоне, судя по его «Придворному», раздражают эти тайные маневры. Если служанки соглашаются передавать своим хозяйкам презент, письмецо или сонет, это еще куда ни шло. Но они же сверх того расписывают им достоинства поклонников, лукаво преуменьшают опасность адюльтера, подбивают на постыдные методы вроде снотворных порошков, веревочных лестниц, изготовления ключей!
Такие уловки на грани бесчестия и плутовства ведут к добровольному бегству, к незаконному умыканию, что в конечном счете дискредитирует любовную победу героя в глазах благонамеренных людей, заплативших за место в театре, чтобы посмеяться. «Так обольщение, — пишет современный исследователь средневековой драмы Клод Бенуа-Мориньер, — следуя сомнительными путями, выводит на кривую дорожку; любовная игра становится банальной, низменной и сводится к вульгарному сговору, грязноватому денежному дельцу, обманам и плутням».
ВТОРАЯ РОЛЬ ЖЕНЩИНЫ — ДАМА СЕРДЦА
Любовь в супружестве не исключается, но она может расцвести лишь после свадьбы. Если этого не случится, возможны отклонения, особенно для мужчины: если брак безотраден, муж ищет утешения у дамы сердца. Не обязательно в адюльтере: вошла в моду платоническая любовь, традиция на манер Петрарки изысканно страдать, не ропща на отказ. Добиваться благосклонности женщины — не значит непременно затащить ее в свою постель. Атмосфера галантности, возникнув в Италии, распространяется по всему континенту. Обольщение становится искусством жить, не направленным исключительно к победной цели, но пускаемым в ход ради удовольствия понравиться.
Придворный XVI века — ученик Кастильоне. Будучи слишком молодым, он может сбиваться с пути под властью чувственных соблазнов, ведущих лишь к разочарованиям, но сохраняет любезную обходительность, изящество, достоинство и «прочие благородные качества». Когда же приходит зрелость, он обретает любовь мудрую, управляемую разумом, это позволяет ему избрать ту, чья красота истинна и одухотворенна, в наилучшем случае такая любовь от земной красоты возвышает его до красоты божественной. Кастильоне не разрешает ему никаких наслаждений, кроме самых эфемерных. Он должен довольствоваться «малейшими знаками приязни, больше ценя ее единый взгляд, согретый любовным чувством, нежели возможность всецело овладеть ею». Старому придворному позволительно дойти до поцелуя; молодому это не рекомендуется в силу чрезмерной чувственности, но тот, кто дозрел до любви истинно платонической, уже не находит в поцелуе ничего, кроме «слияния душ». Платонизм, так мило приспособленный к практике, делает из любовного сближения искусство украшения придворного обихода, не имеющее касательства ни к браку, ни к блуду. Ни один европейский двор не обойдется без него.
Эта атмосфера обольщения, что воцарилась при елизаветинском дворе с легкой руки знатных англичан, побывавших в Италии, возмущала английского прозаика Томаса Нэша (1567–1601): «Они без устали расточают улыбки, у них проворный ум, они падки на пустопорожнюю болтовню». Но их единственная цель — любовь, а не брак: «Они затевают рандеву, ведут себя крайне непочтительно. Никто ловчее их не заводит шашней, они, что ни день, горазды всячески любезничать, у них и забавные словечки, и улыбки, и тайные знаки — разные позы, жесты, гримаски, рискованные пари, которые они проигрывают прежде, чем заключить, они обещают носить те или иные цвета, украшают себя букетами или травами, все лишь затем, чтобы почаще создавать предлоги для встреч и дерзко разглагольствовать обо всем и ни о чем».
Здесь не идет речь о завоевании женщин — суть такой галантной стратегии, импортированной с континента, не в стремлении к цели, а в изящной забаве. Руководства по обольщению учат сочинять любовные послания. Елизаветинский двор устанавливает новые порядки, беря уроки у Кастильоне, обучающего искусству платонически умеренной любви.
Эта манера соблазнения, ставшая всеобщей в основе своей предполагает женскую добродетель, которую не подкупить красивыми речами. Кастильоне именно так смотрит на это: «Каждому из нас доводилось видеть благороднейших молодых людей, скромных, рассудительных, храбрых и пригожих, многие годы питающих любовь, не упуская ничего, что могло бы привлечь даму: они расточают подарки, мольбы, слезы, короче, все, что только можно вообразить, и притом напрасно». Это ли называется «ничего не упускать»? Такой перечень кадрежных приемов может показаться удручающе скудным! Но идеальный придворный не станет прибегать к низменным ловушкам и хитростям соблазнителя.