История любовных побед от Античности до наших дней
Отказывались вы зачем-то от еды,Но, если Селия брала стакан воды,Вы, у нее из рук схватив питья остатки,Глотали залпом все поспешно, без оглядки,Как будто напоказ, целуя край стекла,Откуда только что красотка отпила.Однако в XVII веке обычай передавать кубок из рук в руки был уже не в ходу, и, когда автор заставляет Лелия взять бокал Селии, это добавляет сцене неумышленного комизма, как и аналогичные проделки с пищей!
Вслед за немыми знаками приходит черед словесных объяснений. Излишняя пышность признания способна разрушить впечатление. Овидий, даром что рекомендует любовникам обучаться свободным искусствам, советует в этом деле придерживаться естественной манеры, он ратует за чистосердечие — наперекор тем жеманницам, что, по слову Ювенала, если и крутят любовь, то лишь на греческий манер. Чтобы нанести удар, ранящий женское сердце, нет ничего лучше, чем пролитая внезапно крокодилова слеза. «Слезами размягчишь ты и алмаз». Можно возбудить ревность, это помогает одолеть барьер, но Овидий полагает, что такой прием (ныне слывущий изобретением Стендаля) сопряжен с риском. К последнему этапу надлежит переходить, подготовившись. Очаровать девушку мало, надобно к ее служанке найти подход, она и в дом поможет пробраться, и смягчит недоверчивое сердце своей госпожи, прогонит прочь сомнения, возведет клеветнические поклепы на ее признанного любовника, если есть надобность убрать соперника с дороги… Это классическая роль субретки, Овидий в «Искусстве любви» исследует ее досконально; если обойтись без ложной стыдливости, роль эта могла оказаться довольно двусмысленной в эпоху, когда нетерпеливые юнцы не всегда умели обуздывать свои инстинкты. Если любимая медлит отдаться, не подобает ложиться с ее служанкой, ведь тут велик риск, что последняя перестанет способствовать хозяйкиным шашням, желая удержать любовника при себе.
С этого начинается Овидиево «Искусство любви», чьи рекомендации широко охватывают всевозможные взаимоотношения пары вплоть до проблемы, как сделать связь длительной или, напротив, каким способом ее разорвать. Но область, занимающая нас, не столь обширна: кадреж — искусство, нужное лишь на пути к порогу спальни.
Глава III
СРЕДНИЕ ВЕКА: СОБЛАЗНИТЬ ИЛИ СОЧЕТАТЬСЯ БРАКОМ
Наш XXI век, заботясь о том, как покончить с гиперсексуальностью века XX, провозглашает возвращение куртуазной любви; успехи секс-обслуживания по телефону и прогресс Интернета на фоне страха перед болезнями, передающимися половым путем, побуждают говорить о «любви издалека» (amour de loin); этот французский термин призван напомнить сходную тему (L’amor de lonh), воспетую средневековым поэтом Жофре Рюделем. Периодически всплывает клише, которое мне, надеюсь, удалось поколебать в предыдущей главе: якобы искусство говорить с женщинами — изобретение Средних веков.
Постулат банальный и необоснованный: идеализированное представление о рыцарской любви родилось лишь в позапрошлом столетии. Средневековая «утонченная любовь», напротив, отличается сугубой чувственностью, которую рыцарь возвышает силой своего духа; к тому же он применяет ее по отношению отнюдь не ко всякой женщине. Это искусство любви, далеко не единообразное по стилю, зависящее и от места, и от времени, уходит корнями в предшествующие эпохи и вписывается в Августиново противопроставление любви-похоти и любви-милосердия. Но, как всякое общее место, постулат этот содержит и долю истины: невозможно отрицать значение опыта XII века в развитии взаимоотношений полов.
О БЕСПОЛЕЗНОСТИ СОБЛАЗНЕНИЯ
Радегунде, дочери короля Тюрингии Бертахара, было нечего ждать, кроме брака, устроенного ее родителями в интересах королевства. Но даже и такого случая не представилось: она была совсем еще ребенком, когда франки в 531 году напали на Тюрингию. Доставшись в качестве добычи сыновьям Хловиса, Тьери и Лотарю, она стала яблоком раздора между двумя правителями. Эта странная распря до вооруженного столкновения не дошла, и девочка росла потом во дворце Лотаря, в Атье. Не сохранилось точных данных о том, вправду ли трем прежним женам Лотаря пришлось умереть, когда он решил жениться на Радегунде, достигшей подобающего возраста. После неудачной попытки бегства она было уступила, согласилась на этот брак, но Лотарь еще и подослал убийц к брату своей жены! Не в силах оставаться рядом с убийцей, Радегунда приняла постриг: ее поныне чтут как основательницу монастыря Нотр-Дам в Пуатье. Итак, все, чем угодил ей перед свадьбой будущий супруг, — захват в плен, распря братьев, не поделивших добычу, преследование беглянки.
Разумеется, это крайний пример, но, похоже, ни одна из королев династии Меровингов не удостоилась ничего более увлекательного, чем сообщение, что монарх избрал ее. Клотильду попросили у ее дяди, прислав к нему с этой целью посредника, о замужестве Брунгильды тоже договаривались с ее отцом, Балтильду отдал Хловису II купивший ее мажордом. Что до любовниц, рабынь или служанок, о них говорится попросту: мол, король велел им взойти на его ложе, как, к примеру, Дагобер — Рагнетруде.
Вопреки настоятельному требованию христианских законов, следовавших здесь за римским правом, чтобы браки основывались на обоюдном согласии, в благородных семействах, оставивших нам драгоценные свидетельства, слово женщины при решении вопроса о супружестве никогда ничего не значило; впрочем, молодого человека зачастую тоже никто не спрашивал. Да и могло ли быть иначе, если брак детей служил печатью, скрепляющей семейный союз, о котором договаривались родители? Целью такого союза было приумножение богатства и могущества, утверждение легитимности династии, обеспечение безопасности территории, укрепление политических альянсов. Для подобного решения требовались веские резоны, оставлявшие личному выбору мало места.
Эта патриархальная модель не была единственно возможной. Не говоря о жизни низов, о подробностях которой у нас нет достаточной информации, следует принимать в расчет непредвиденные сюрпризы, их предостаточно в мире, где поводы для встречи двоих отнюдь не были исключением. На фоне меровингских королев служанки и рабыни представляли собой нешуточную силу, что делало возможной если не узаконенную, то фактическую полигамию и облегчало мужьям расторжение супружеских уз. Чтобы соблазнить женщину, достаточно было посулить ей брак и удаление с глаз долой возможных соперниц — так Дагобер завоевал Нантильду, красавицу скромного происхождения, ради нее отвергнув Гонатруду, в чьих жилах текла королевская кровь, и пообещав, что после нее у него не будет других жен, только наложницы.
Когда церковь настояла на единственности и нерушимости супружеского союза, личные чувства стали еще меньше приниматься в расчет. Возможно, новая волна браков с похищением, поднявшаяся в эпоху Каролингов, объяснялась именно этим изменением морали в области сексуальных отношений. Являясь составным элементом атмосферы насилия, царящей вокруг, она позволяла молодым людям, «обходя социальные и демографические препоны, — пишет современный историк, — захватывать себе жен, брак с которыми добавлял им знатности, богатства и власти». Обольщение, то есть похищение с согласия девушки, приобрело законные права, начиная с VII века, и стало восприниматься обществом весьма терпимо. Иногда за этим крылась подлинная любовная история — если не придавать этому слову слишком современное значение. Тема нашла свое отражение в приключенческой литературе — в «Рауле де Камбре», где Бернье вынужден похитить Беатрис, которую король намерен отдать Эршамбо. А конюшему Гильому довелось встретить даже девицу из хорошей семьи, похищенную монахом!
Брак по договоренности родителей и тот, что венчает похищение, по-видимому, равным образом давали возможность обойтись без тех предварительных хлопот, которых требует кадреж, или, по крайней мере, хлопоты эти считались моментом столь незначительным, что свидетельств о них не сохранилось. Есть тому и причина идеологическая: взять в жены ту, которую полюбил и обольстил, не столь почетно, как поиметь выгодную партию в качестве признания твоего высокого ранга или воинской доблести. Со времен Блаженного Августина (V век) и впрямь стали делать различие между любовью-похотью и любовью-милосердием. Первая проистекает от природы, падшей и оскверненной Адамовым грехом, не определяется ничем, кроме плотского желания и физической красоты, следовательно, она эфемерна, ей не дано длиться долго. Вторая же идет от Господа, она стойка и бессмертна, нерушима, как сам брак, а потому позволяет мужчине питать к женщине такую же благосклонность, какую Христос питает к церкви; ее основа — «супружеская привязанность». Хронисты эпохи Меровингов, сурово осуждая погрязших в распутстве королей, охотно упоминают о красоте совращаемых ими женщин: стало быть, эти монархи не смогли возвыситься над плотским соблазном, отсюда и проистекали кровавые драмы, потрясавшие их царствование.