Хамелеон 2 (СИ)

— И такое не исключено, — осторожно так кивнул головой конструктор. Все же перечить главе государства, точно так же, как он перечил тому же Тухачевскому, Василий Гаврилович не решался. Тут уже некому будет пойти пожаловаться, в случае чего. Тем более что какое-то здравое зерно в высказанной тем идее действительно присутствовало. Однако, всё же уточнил, — но мне он в качестве основной называл иную причину — разницу в весе гильзы и порохового заряда патрона старого типа и примененного мною в Ф-22. Сильно он тогда сомневался, что армия и промышленность одобрят смену боеприпаса основного орудия РККА. Это ведь миллионы и миллионы новых унитаров производить и на склады отправлять потребно будет. Александр Морициевич тогда выразился в том духе, что скорее Луна на Землю упадет, нежели в Артиллерийском управлении согласятся пойти на подобный шаг.
— А что, там действительно большая разница? — в отличие от стоящего перед ним конструктора, глава СССР прекрасно знал, сколь тяжелая ситуация с производством снарядов складывалась в стране. Ворошилов не позволял об этом забывать, время от времени направляя ему письма соответствующего содержания. Откровенно панические письма! Не хватало латуни для выделки гильз, не хватало порохов, повсеместно шёл брак и повальное невыполнение плана. И так из года в год. Потому высказанные Герканом сомнения и ему тоже были близки, а также понятны. Осталось определить «величину трагедии».
— По чистому весу почти в полтора раза[6]. Ну и по габаритам, естественно, они несовместимы. Так ведь иначе никак, — как-то даже растеряно произнес Грабин в ответ на ставший очень задумчивым взгляд собеседника, коим тот и принялся сверлить «желтенькую». — На старых патронах мы никакого заметного улучшения характеристик орудий не получим. Можно сказать, что Ф-23, — он похлопал рукой по обсуждаемому орудию, — является предельной в этом плане. Её конструкция выжала все до последней капли из возможностей старых боеприпасов. Ни дополнительное удлинение ствола, ни увеличение угла вертикальной наводки хоть еще на один градус уже никак не помогут. Предел достигнут. Теперь всё упирается лишь в применяемый в пушке заряд пороха и форму с весом самого метаемого снаряда.
— Значит эта пушка лучше, чем она есть сейчас, уже не станет? — вернув своё внимание обратно к Ф-23, уточнил Сталин.
— Только если перейдем на более мощный унитар, — едва заметно развел руками Грабин, по большей части успев сдержать этот жест. Все же не на рынке торговался, а разговаривал с главой государства. — Если расточить камору до размеров таковой в Ф-22 и усилить в паре мест лафет, то она, прибавив в весе до сотни килограмм, спокойно продемонстрирует такие же показатели, как Ф-22. Ну, за исключением возможности обстреливать воздушные цели, конечно. Основа-то конструкции никуда не делась. А она изначально проектировалась как раз под куда более мощный патрон.
— И Геркан это знает? — тут же последовало уточнение со стороны секретаря ЦК.
— Конечно! — как само собой разумеющееся ответил разработчик. — Он это специально уточнял.
— Хм. И здесь этот хитрец, похоже, перестраховался на будущее, — согнав с лица былое выражение некоторой мрачности, весьма довольно кивнул головой Иосиф Виссарионович. — Вы, товарищ Грабин, держитесь товарища Геркана. Этот плохого не посоветует. Очень дельный краском и конструктор боевой техники. — С этими словами он слегка похлопал собеседника по плечу и направился обратно к замершей близ одного из орудий толпе, откуда на них уже вовсю посматривали десятки пар любопытствующих глаз. Слишком уж затянулась их беседа, что не могло не насторожить представителей «конкурирующих фирм». Да и времени на дальнейший смотр со стрельбами требовалось потратить еще немало.
Что-что, а подставлять самого себя Геркан совершенно точно не собирался и потому сделал свою ставку на Грабина только потому, что знал — на испытаниях пушка Ф-22 покажет себя куда лучше своих конкурентов. Ей, конечно, впоследствии потребуются десятки, если не сотни, изменений в конструкции. Но здесь, на полигоне, она обязана была оказаться единственной новой дивизионкой, что отстреляется вовсе без задержек или же неисправностей. Впрочем, как эти самые стрельбы и показали, не менее здорово повела себя и Ф-23, на тестировании которой настоял Сталин, когда понял, что допускать её к конкурсу никто из организаторов не желал.
 
Следом любящий манипулировать людьми глава СССР постарался столкнуть лбами Грабина и Маханова, пожелав, чтобы они, не стесняясь, высказались о недостатках изделий друг друга. Но прежде заранее заставил их примириться, дабы те не затаили друг на друга обиду, случись услышать нечто нелицеприятное. Как результат — Маханов лишь сделал акцент на совершенно неподходящей конструкции Ф-23, тогда как претензий к Ф-22 высказать не смог, поскольку та, и частично отвечала техническому заданию, и ни разу не заклинила, в отличие от его пушки, затвор которой срабатывал даже не через раз, а куда как реже. Грабин же в ответ буквально разнес представленное его учителем орудие Л-3, пройдясь, и по переутяжеленной конструкции, с которой предоставленный расчет так и не смог справиться, отчего даже пришлось вмешиваться заводским сотрудникам, и по заоблачной цене производства практически полноценной зенитки с круговым обстрелом, и по ущербности самой концепции универсального орудия. В общем, сдерживаться не стал. Но высказал всё исключительно по существу, не привирая напропалую, и не добавляя какой-либо откровенно надуманной отсебятины. За этим действом про пушку завода №8, казалось, вовсе позабыли. Никто её не обсуждал, не хвалил и не ругал. Видимо, всё еще продолжался сказываться арест бывшего главного конструктора — Беринга, отчего их пушку как бы не замечали. Впрочем, и не отстраняли от смотра.
Однако в этот день окончательного решения так и не было принято. Стрельбы стрельбами, доводы конструкторов доводами конструкторов, но окончательное слово должны были сказать представители РККА. Точнее, конечно же, Сталин при непротивлении со стороны тех же Молотова, Орджоникидзе, Ворошилова и еще ряда товарищей, некоторые из которых товарищами для Иосифа Виссарионовича уж точно не являлись. Что в Политбюро центрального комитета, что в наркоматах, что среди первых секретарей в регионах, противников и даже врагов у него всё еще хватало с избытком. А попытаться сковырнуть их, можно было не ранее чем через года два, когда в силу должна была вступить создаваемая ныне новая Конституция СССР, утверждающая совершенно иной порядок выборов в Верховный Совет — высший представительный орган государственной власти, призванный заменить собой Съезд Советов СССР и Центральный исполнительный комитет СССР. Вот через него и через Верховные Советы республик уже виделось возможным проталкивать на местах, либо собственные кадры, либо нейтральные, тем самым укрепляя личную власть. Но до тех пор предстояло терпеть необходимость прислушиваться ко многим другим и постоянно бояться предательства — ведь о единстве партии в СССР говорить не приходилось совершенно. Клубок из змей был еще тот.
Тут, кстати, дополнительными красками начинал играть именно 1938-й год, на который, так-то, как раз должен был прийтись самый критический момент грядущего перераспределения власти. «Недаром, ох недаром, покойный Калиновский указал Геркану именно этот временной период» — именно такая мысль кружилась в голове Сталина, когда он принимал решение всё же начать давить своих врагов не только в партии, но и в армии. Не резко и радикально, чтобы не насторожить раньше времени и не вызвать в ответ эффекта загнанной в угол крысы, которой остается только атаковать. А так. По чуть-чуть. На мягких лапках. И в первую очередь следовало нежно придавить каблуком того же Тухачевского с его выявленными «миньонами», у всех на виду показательно ткнув их дружную компанию носом в их же собственную некомпетентность в служебных вопросах. С последующими оргвыводами, естественно.
Сталин отнюдь не забыл, кому, среди прочих, был обязан той выволочке на одном из заседаний Политбюро ЦК ВКП(б) в прошедшем году, когда лишь заступничество Молотова с Калининым не позволило пошатнуть его партийные и политические позиции. А ведь тогда он вполне себе мог стать из «первого среди равных» просто «равным среди равных». По лезвию ножа, можно сказать, прошел. Еще и Орджоникидзе неожиданно для Иосифа Виссарионовича показал тогда себя отнюдь не его сторонником, выступив одним из двух обвинителей.