Юрий Долгорукий

– Не придет, значит, забыла. Тогда и я не стану ее тревожить. Ну что, сможешь?
Иван лихо сдвинул шапку набекрень.
– А то!
Иван нырнул в ворота, а Юрий остался возле частокола.
Был октябрь, по небу неслись серые рваные тучи, капли дождя шуршали по сплошному ковру глянцевых желто-коричневых листьев. В близко стоящем лесу заметно прибавилось золота. Желтыми стояли все березы, багряными – клены, даже липы тронул цвет увядания. Матово серела дорога, которая вела к мосту через реку Москву.
Ждать пришлось недолго. Она вдруг выпорхнула из ворот (Юрию так и показалось – не вышла, а выпорхнула, будто птичка), огляделась торопливо, увидела его и, только глядя на него, рванулась к нему, кинулась на шею и замерла, тесно прижавшись. Юрий почувствовал, как глаза его защипали слезы, он гладил ее по щекам, волосам, веря и не веря, что она рядом с ним.
– Приехал, приехал, – вдруг стала говорить она, обратив к нему сияющие от счастья глаза. – А я-то так просила, так взывала к тебе: хоть на мгновение появись, чтоб одним глазком на тебя посмотреть, одним пальчиком потрогать!.. И вот ты здесь, передо мной. Значит, не забыл, значит, любишь, любимый мой, ненаглядный, желанный…
– Но как же так все получилось, Листава? Как все произошло? – говорил он, обнимая ее трепещущее тельце…
– Это все Кучка и Агриппина сделали. Я случайно подслушала их разговор, когда они похвалялись, как ловко все обстряпали…
– Но Агриппина потом появилась…
– Заранее они договорились. Чтобы Агриппина заполучила тебя, а я бы досталась Кучке. Зельем она тебя напоила, сонным зельем. Разум из головы вышибла, к себе заманила. А я не разобралась, глупая, вгорячах такого натворила!
– Но хоть ласков с тобой боярин?
– Куда там! Не любил он меня и не любит.
– Но он тебя так добивался…
– Не он добивался, а самолюбие его. Не любит он никого, кроме себя.
– Обижает?
– Всякое бывает. Да что там говорить!..
– Тогда бежим! Ничего не бери с собой. Сядем на моего коня, в пути прикупим еще лошадку и – в Суздаль! Я все кину к твоим ногам – и дворец княжеский, и наряды заморские, и яства самые лучшие!
– А ребеночек? Разве я могу жить без моей дочки?
– Выкради! Скажи, что гулять пойдешь, а я тебя здесь встречу!
– Там столько нянек и мамок! Шагу не дают сделать, в десятки глаз следят, куда не понесешь, куда не поведешь, так оравой и сопровождают. Все-таки боярская дочка!
Она замерла на некоторое время, потом добавила тихо:
– Да и венчаны мы. Все-таки перед Богом соединяли свои судьбы. Как можно рушить обет?
Он порывался что-то сказать в ответ, но она приложила пальчик к его губам, проговорила ласково:
– Повидала я тебя, это главное. Теперь знаю, что не забыл меня, что продолжаешь любить. Теперь будет легче жить. Ну, я пойду, а то спохватятся, бед не оберешься. Поцелуй меня напоследок.
Она с трудом оторвалась от него и, согнувшись, побрела к воротам. Прежде чем завернуть за частокол, Листава обернулась и взглянула на него неестественно блестевшими глазами. Она смотрела на него недолго, какое-то мгновение, смотрела прямо, строго, словно хотела вобрать в себя его облик или сказать что-то важное напоследок. А потом пропала за воротами.
  
XI
 
Зима оказалась снежной, вьюжной. Но зато весенние деньки порадовали ярким солнцем, ранней зеленью. В мае 1123 года прискакал из Киева гонец от Владимира Мономаха. Звал великий князь своего сына с дружиной в западные окраины на войну. Еще шесть лет назад, в 1117 году, Черниговский князь Ярослав Святополчич вознамерился отделиться от Киева и стать независимым государем. Более того, соединившись с польскими войсками, он напал на Киевское княжество, собираясь отнять у Мономаха земли по реке Горыни. Тогда великий князь усмирил строптивого князя, простив его прегрешения.
Однако это ему не пошло впрок. Весной 1119 года Ярослав Святополчич нарушил договор, разорвал все свои обещания, отослал в Киев свою жену – Мономахову внучку, нанеся тем самым тяжкое оскорбление Мономахову роду, и перестал платить дань. Тогда Мономах двинул войска, князем на Волыни был посажен сын Роман, а Ярослав бежал в Польшу к своему зятю, польскому королю.
  
И вот теперь Ярослав Святополчич вновь на Волыни. На сей раз с ним шли польские и венгерские войска. Внутренняя феодальная смута перерастала в международный конфликт. Юрий понял, что надо торопиться с дружиной на помощь отцу. Почти тут же пришла весть от племянника Всеволода, княжившего в Новгороде. Он со своей дружиной находился рядом с Торжком, предлагал соединиться в этом городе и совместно двигаться на Волынь.
Всеволоду недавно исполнилось лишь тринадцать лет, поэтому новгородским войском командовал Ставка Гордятич, старый, заслуженный воевода, помогавший своими советами еще сыновьям Мономаха.
Юрий обнялся с племянником, поручкался с воеводой, спросил:
– Прибыли в полном составе?
– Да, готовы отправиться в поход хоть завтра.
– А я разослал приказ боярам, все прибыли, только Кучка почему-то задерживается. Уверен, не сегодня завтра прибудет.
– Не подведет?
– Не думаю.
Но вечером того же дня прискакал нарочный от купца, отца Листавы, который рассказал, что боярин в поход не собирается и всем говорит, что служит он великому князю Мономаху и только ему подчиняется, а Суздальского князя Юрия слушаться не намерен.
– И еще купец просил передать, – приблизившись к Юрию, добавил нарочный, – что Кучка как-то сумел дознаться о твоей, князь, встрече с Листавой, посадил ее в поруб (подвал), держит под охраной, а есть совсем не дает, хочет уморить голодом.
Точно жаром обдало все тело Юрия. Он вскочил на коня, бросил на ходу Симоновичу:
– Иван, бери десятку дружинников и вслед за мной в Кучково!
В бешеной скачке загнали коней, пришлось покупать у селян. Наконец ворвались в ворота селения, подскакали к терему боярина. Юрий вихрем слетел с седла, взбежал по крытой наружной лестнице на второй ярус, распахнул дверь горницы и увидел Степана, сидящего за столом. Боярин был пьян и поэтому не особенно удивился появлению князя.
Юрий схватил его обеими руками за рубаху, приподнял над креслом, прохрипел:
– Отвечай, где Листава?
– А на что тебе она? – лениво ответил Степан.
– Говори, иначе придушу!
– Чего шуметь? Ну в поруб я ее посадил, а что такое?
– Какое ты имеешь право издеваться над человеком?
– Она моя жена! При чем тут человек…
Юрий оттолкнул боярина от себя, грохоча сапогами, сверзся по лестнице на нижний ярус, ухватил за руку какого-то слугу:
– Где у вас поруб?
– Там… в сарае, – пролепетал тот испуганно.
В сарае Юрий увидел в земле решетку, под ней – холодная тьма. Караульный по-медвежьи ткнулся ему в ноги, замер.
– Там она? Открывай!
Мужик застонал, покачиваясь из стороны в сторону:
– Ой беда мне! Неживая она!
– Как неживая? Что ты мелешь?
– Спустился я сегодня утром к ней, а она лежит бездыханная…
– Уморил? Голодом уморил, негодяй?
– Не я! Боярин приказал не кормить. Но я, батюшка-князь, тайком пищу ей носил. Только не брала она ничего, как есть сама себя голодом уморила…
Подняли решетку, Юрий спустился в прохладный, пахнущий плесенью поруб. Там, на какой-то драной подстилке лежала Листава. Он тотчас приник к ее груди, стал слушать сердце. Оно не билось. Тогда он бережно поднял худенькое тельце и вынес наружу. И только здесь при свете разглядел ее лицо. Оно исхудало настолько, что казалось, что кожа просвечивает насквозь. Выражение его было спокойное, умудренное, будто она знала такое, что не знали все окружающие.
Юрий положил на свежую майскую травку, сел рядом, стал неотрывно смотреть на нее. Собрался народ, прибежали родственники, начался женский плач, причитания. Не выдержав стенаний, Юрий поднялся и ушел к дружинникам. Они с молчаливым сочувствием глядели на князя.
Юрий поднял полные боли глаза, проговорил с трудом: