До захода солнца (ЛП)

Поэтому я заботилась, чтобы большую часть времени своей жизни находиться в отношениях.
Это означало, что я вступала и выходила из отношений с тех пор, как получила право на свой первый Отбор в восемнадцать лет.
От отчаяния, хотя мне не нравилось так о себе думать, что я идиотка, но, скорее всего, так оно и было, я выбирала совсем не тех парней. Джастин, мой последний, был самым не тем из всех. И была с ним в отношениях дольше, чем следовало, чтобы обезопасить себя от вампиров.
Может, просто возможно (я не придавала большого значения этому «возможно»), я ошибалась.
Что означало две вещи.
Во-первых, мне пришлось бы извиниться перед Люсьеном за то, что я его осудила, как последняя сука. А, во-вторых, мне пришлось бы попросить его ускорить наши занятия, чтобы я лучше понимала его жизнь и традиции, раз уж мне суждено так жить.
Тогда я приму решение.
Единственное, что я знала наверняка, как бы ни сложились мои отношения с Люсьеном, я не позволю ему сломить себя.
Я готова идти на компромисс.
Если он не готов сделать шаг навстречу, тогда мы будем все время возвращаться к исходной точке.
Даже спокойная гладь озера не мешала мне думать о Люсьене.
Я поднялась и направилась обратно по тропинке. Добравшись до дома, приготовила маринад, положила в него куриные грудки и убрала в холодильник.
Затем я решила провести остаток дня, топя свои печали в еде и заглушая свой разум звуком телевизора.
Мое расфокусированное зрение прояснилось, царапины Катрины с груди Люсьена полностью исчезли, когда мои мысли обратились к прошлой ночи.
Почему я так среагировала на то, что он кормился от другой, почему так среагировала на запах ее духов, я не могла понять свою реакцию. Но отрицать было невозможно. Реакция была.
Из всего отвратительного, что мне пришлось испытать в течение последних двух недель, прикосновение Люсьена ко мне с запахом другой женщины, которую он пробовал на вкус, безусловно, было самым худшим.
Это было больно. Слишком больно.
Я знала, что это неправильно, у меня не было на него никаких прав.
Но это произошло.
И тогда я поняла. Почему в глубине глаз моей матери всегда был намек на печаль. И в ту минуту, когда он мне сказал, что я не понимаю обычаев его народа, я поняла, что не смогу жить такой жизнью.
Не как Лия Бьюкенен.
Я должна была стать Бьюкенен из Главной Семьи Наложниц Вампиров. А не нетерпеливой, не вспыльчивой, не упрямой, не взбалмошной, не такой, какой была на самом деле.
Я должна была стать хорошей, идеальной, послушной наложницей, как моя надоедливая кузина Мирна.
Похоже, что в течение многих лет мне предстояло стать паинькой, копией моей кузины Мирне.
И эта паинька совершенно, однозначно, ужасно воняла.
Но, сказала я себе, я могла бы жить в этом прекрасном доме, рядом с прекрасным озером, с красивой одеждой и, надо сказать, с Люсьеном, который дарил мне ошеломляющие, потрясающие, невероятные оргазмы, если прошлая ночь была чем-то особенным, и кормился все время от меня, что должна была признать, было на самом деле возвышенно.
И он будет делать все, что захочет, что он и делал.
А когда он отпустит меня, и я смогу наладить свою жизнь.
Но без разбитого сердца. Он не ставил перед собой цели — влюбить меня в себя (или еще хуже), а затем сломить.
Я даже до конца не могла ответить на вопрос — нравился ли он мне, но боль, что он прикасался ко мне, заставляя так чувствовать мое тело, с его большим, твердом теплым телом, окружающим меня, при этом заставляя меня чувствовать себя драгоценной и хрупкой и в безопасности, а потом я уловила запах и вкус другой женщины, все это было очень плохо.
Если бы он мне действительно нравился, то я действительно облажалась.
К счастью, он мне не нравился, так что, надеюсь, мое сердце в этом направлении будет в безопасности.
Именно при этой мысли его рука, лежавшая у меня на бедре, скользнула вверх по спине и запуталась в моих волосах.
— Ты не спишь, зверушка? — спросил он сексуальным, хриплым, сонным голосом.
Я старалась не вздрогнуть, но мне это не удалось. Я просила его не называть меня «зверушкой», чувствуя, как эта кличка разрывает мне сердце, и в этом тоже потерпела неудачу. Затем я попыталась не задаваться вопросом, называл ли он безымянную, безликую ту другую смертную прошлой ночью «зверушкой», в этом я тоже потерпела неудачу.
 
Я кивнула, щека скользнула по его коже. Рука сжалась в кулак в моих волосах, и он слегка потянул их. Я посмотрела ему в глаза, его глаза встретились с моими.
— Я голоден, — пробормотал он.
Он не говорил о яичнице с беконом на завтрак, я почувствовала, прилив тепла между ног, и мои соски сжались.
Его глаза стали ленивыми, и он прошептал:
— Иди сюда.
Я и так уже была здесь, насколько это вообще возможно, лежа щекой на его груди, но поняла, что он имел в виду. Я скользнула телом вверх, сильнее прижимаясь к нему, он обхватил меня рукой, подтягивая еще выше, притянув к себе, я была уже сверху.
Он направил мою голову, чтобы мои губы коснулись его губ и поцеловал меня.
Я закрыла глаза, и внезапно мне отчаянно захотелось заплакать.
Он очень хорошо целовался, и сейчас не было нашей откровенной борьбы за превосходство, голодной, сексуальной дуэли. Его поцелуй был мягким, сладким утренним поцелуем, был приятным и чудесным.
Именно тогда я увидела недостатки в своем новом плане.
Его губы оторвались от моих, прошлись по щеке, вниз к подбородку, затем к шее. Мои ноги сами по себе беспокойно задвигались, по телу разлилось приятное тепло.
Его рука с моей талии скользнула вверх по спине к плечу, затем, используя только свой средний палец, касавшийся мягким ласковым шепотом, медленно, невероятно медленно, он спустился вниз по моей руке. Я почувствовала, как у меня по коже пробежали мурашки, и они тоже были действительно хорошими.
— Ты хочешь кончить, пока я буду кормиться? — пробормотал он мне в шею, и ответом на его вопрос было большое старое «да». Но я не могла поверить, что он решил меня спросить.
Может это какая-то новая проверка с его стороны?
— Мы можем посмотреть, как все пойдет? — спросила я, голос звучал хрипло.
Его рука в моих волосах оттянула мне голову назад, чтобы он увидел мои глаза. Пальцы другой его руки обвились вокруг моего запястья, пока он изучал выражение моего лица, его глаза были задумчивыми, возможно, даже немного настороженными.
— Если ты хочешь, — ответил он, и я кивнула, а он продолжил, улыбка тронула его красивые губы, — я знаю, как все пойдет.
Он не стал дожидаться моего ответа. Он поднес мое запястье ко рту, не сводя с меня глаз. Я почувствовала, как его язык прошелся по пульсу на моем запястье, так чувственно, что у меня перехватило дыхание.
Его длинные пальцы скользнули вниз, сжимая мою ладонь, мою рука была такой маленькой в его огромной руке. Его губы шевельнулись, и я почувствовала поток моей крови, когда он начал кормить.
Невозможно объяснить, насколько прекрасным было это чувство. Если бы я сама его не чувствовала, то не поверила бы. Возможно, это было связано с тем, как дать другому существу кормление, питание, жизнь. Возможно, это его сомкнувшиеся губы на моей коже и сосание. Возможно, это прикосновение тел и частей тел, связь, как физическая, так и эмоциональная, интимная.
Что бы это ни было, это было великолепно.
Его черные глаза держали меня в плену, пока он втягивал мою кровь себе в рот, я извивалась, огонь разгорался, потребность становилась все сильнее.
Я увидела, как его язык скользнул по моей коже, а затем он отпустил мою руку. Ничего не могла с собой поделать, почувствовала и услышала свое жалобное мяуканье, вырвавшееся из горла.
 
Он ухмыльнулся, перекатил меня на спину, его рука потянулась к завязкам на моих пижамных штанах.
— Я хочу, чтобы ты кончила, пока буду кормиться. — Он произнес эти слова так, словно бросал нежный вызов.