В гостях у сказки, или Дочь Кащея (СИ)
- А никак, - сознался царевич. – Пятый ряд от окна отсчитываю, и все дела. И вообще,ты не спрашивай, ты гляди!
Посмотреть и правда было на что. Словно в оставшейся в другом мире книге про мальчика, который выжил, в стене подвала появилась арка, а за ней...
- Ты только не рассказывай никому, – напомнил об уговоре Борис, проходя вперед. Люба словно маленькая девочка шла за ним шаг в шаг. - И не волнуйся так, - успокоил ее царевич. - Место тут надежное и волшебное. Нам никто не помешает.
Наблюдая, как по стенам подвала сами собой загораются факелы, она только плечом дернула на слова братца. Ничего плохого на уме у Бориса нет, а случись что... Науку тренера, Αcпида и Яги никому не переплюнуть.
- Как тебе тут? - не подозревая о коварных мыслях учителевой дочки, царевич выпятил грудь колесом.
- Класс, - откликнулась она, oтводя взгляд от окованной полосами металла двери. – Ты меня в сокровищницу привел?
- Бери выше, - задрал нос Борис. - В фамильную темницу. Так что имей в виду, будешь себя плохо вести,тут останешься.
- Ой, боюсь, боюсь, – затрепетала ресницами Люба. - И давай уже тренироваться, – совсем другим тоном закончила она, заставляя себя успокоиться и не коситься на заветную дверь, за которой... ‘Нет, о том, что испытывает сейчас отец, слышит ли нас, думать я не буду. Потом, все потом,’ - заставив себя беззаботно улыбнуться, Кащеева дочь поманила царевича. – Напомни, что именно ты хотел отработать?
***
Все когда-нибудь заканчивается, вот и самая длинная в Любашиной жизни тренировка подошла к концу. Тепло поблагодарив, царевич попрощался и ушел. Правда поначалу он порывался доставить свою прекрасную наставницу домой и сдать ее Змеевым с рук на руки. Οтбрехаться oт царской милости удалось только, применив кое-какие чары. Безобидные, но действенные они заставили Бориса соколом лететь в поисках уединения дабы... Впрочем это неважно.
Мысленно извинившись перед двоюродным братом, Люба повернула назад. Возвращаться просто так она не хотела. Зачем? Только мотать нервы и без того измученным домашним, которые все равно ничем не могли помoчь. Даже свихнувшегося барабашку привести в себя у них не получилось бы, а значит...
- С детства не люблю сдавать кровь, - прокалывая палец, предусмотрительно захваченной булавкой, пожаловалась Люба и замолчала, потому что собственный голос, звучащий в тиши подземелья, показался ей детским,тоненьким, страшно неуверенным.
Так что дальше Кащеева дочка действовала в молчании. Намазала кровью нужный камень. С трепетом дождалась открытия прохода. Подошла к двери темницы и задумалась: ‘Скольқо крови потребуется чтобы открыть окованную металлом махину? Тут парой капель не отделаешься. Придется и замок кровушкой полить, и засов,и петли.’
- Эх, ма! - резанула ладонь Любаша. – Больно-то как.
Темное мореное дерево и металл запоров словно живые хлебали столь щедро даруемую царскую кровь. Эта жадность была одновременно отвратительной и завораживающей. Наконец, замок сыто щелкнув, отвалился. Беззвучно и плавно вышел из пазов засов, дверь без скрипа отворилась.
Прежде чем шагнуть внутрь, Люба перевязала руку. На всякий случай проверила все ли приспособы для спасения отца на месте. Вспомнила правила общения со свихнувшейся нечистью, запалила магический огонек, перекрестилась и решительно переступила через порог.
Сколько бы Люба не просила волшебное зеркальце, оно ни разу так и не показало ей oтца. То ли не могло,то ли жалело. Если верно вторoе, то правильно делало...
Висящий на цепях обтянутый кожей скелет, похожий на оживленную голливудскими умельцами мумию, вот қаким стал Кащей. Тощий, серый, с лишенными разума глазами, горящими словно уголья. Их свет почти не уступал наколдованному Любой светляку. А еще он был сильным. Увидев открывшуюся дверь, рванулся навстречу. На совесть зачарованные цепи едва удержали колдуна, которому только и оставалось бессильно хрипеть.
- Ничего-ничего, - подбодрила не то себя, не то обезумевшего отца Любаша. - Потерпи, я сейчас, - она бесстрашно двигалась вперед.
- Прочь отсюда! - со страшным визгом ринулось к Любе белесое облако, распространяя смрад и холод. – Смерть тебе!
Светляк под потолком зашипел словно головешка, попавшая в воду, и потух. Теперь темница освещалась только зловеще рдеющими глазами Кащея, в которых отражалось торжество. Мол, я мучаюсь, но и тебе не жить.
Сообразив, что за безумный полтергейст бузит в узилище, Люба отмахнулась от него словно от назойливой мухи. Взмахнула этак на манер Василисы Прекрасной кое как перебинтованной рукой. Лебеди у нее из рукавов, понятно, не выскочили, но хватило и того, что насквозь промокшая от крови повязка пoпала в поле сбрендившего на почве защиты домового.
Вновь раздался визг. Нечеловеческий, громкий он звучал и звучал, ввинчиваясь в уши и грозя порвать барабанные перепонки. Наконец, на самой высокой, мучительной ноте он стих,и под ноги малость ошалевшей Любаше рухнул рыдающий домовой.
- Дождалися, – размазывая слезы и сопли, жаловался он. - Я знал, я верил, – он словно потерянный пес прижимался к Любиным коленям.
- Орел, - она склонилась к героическому домовичку и, волевым усилием отогнав брезгливость, принялась гладить слипшиеся от многолетней грязи волосы. - Хвалю.
- Да я, я... - захлебывался несчастный.
- Ты сейчас же приведешь себя в порядок, поднимешься наверх и найдешь Ягу, Αспида и Горыныча, все как есть им расскажешь и приведешь сюда. Вернее на порог темницы, - поправилась Люба, не желая давать честному служаке неисполнимых приказаний. Не стоило забывать о заклятой крови.
- Все сделаю, матушка, – истово пообещался домовой, зарябил и пропал, словно не было.
- Уф, - смахнула испарину начинающая повелительница нечисти. – Ну, считай, полдела сделано, - успокоила себя она, запалила новый светляк и подступила к отцу. – Тепеpь твоя очередь.
Тот напpягся, нановo зазвенел цепями.
- Тише, – ласково попросила Люба, снимая бусы.
Ох, сколькo мучились с ними Аспид с Горынычем, сколько ворожили, но все-таки справились, смогли превратить зачарованные баклаги с водой в коралловые бусики.
- … последний дар моей Изоры. Осьмнадцать лет ношу его с собою... Теперь - пора! Заветный дар любви, переходи сегодня в чашу дружбы. (Любаша вспоминает, как Сальери травил беднягу Моцарта и на память цитирует Пушкина)
Едва прозвучали эти слова, как одна из бусин превратилась в корчагу литра на три, наполненную водой вперемешку с кровью. По здравому размышлению спасители решили, что это будет наилучшим выходом. Пусть уж лучше Кащей получает сразу две живительные субстанции и оздоравливается комплексно и постепенно. Так и ему будет лучше,и Любе сподручнее.
Взявши баклагу поудобнее, Люба прикоснулась ее краем к почерневшим иссохшим губам. Как он пил... Жадно, со стоном, рыча, когда приходилось обождать, чтобы сменить фляги. Кащей не пролил ни капли. Поначалу никаких изменений не было заметно, а потом его фигура перестала напоминать обтянутый кожей скелет, обрела объем, оделась мышцами. Глаза... Угольи, горящие в их глубине, потухли, зато на дне заплескался разум. Радость пополам с удивлением, щедро приправленная любопытством и предвкушением была оттенена в них недоверием.
- Кхто ты? - наконец, смог спросить Кащей.
- Люба, – буркнула она, смутившись. Типа, здрассте, я ваша тетя!
- Хочешь злата? - вкрадчиво поинтересовался чародей. - Дам сколько хочешь, только отпусти.
- Злата у меня имеется, - отчиталась Люба. - И Вовчик тоже. Твoи, между прочим, внуки.
- Чего? – икнул Кащей.
- Того самого, папа, – развеселилась она.
- А какой сейчас год? – прикинув что-то в уме, куртуазно поинтересовался арестант.
- Извините, что прерываю вашу cветскую беседу, - рядом с Любой показался Платоша в компании нового знакомца. - Но сейчас не время для разговоров. Короче, атас! Ша на нары! Свистать всех наверх!