Тафгай 2 (СИ)

— Да, детские мечты, это как первая любовь — безответны, — вдруг выдал глубокомысленный тезис капитан самолёта. — А твоя-то мечта сбылась?
— Мечта — пока нет, — я тяжело вздохнул. — Но работаю сейчас по специальности. Веселю людей, махая клюшкой на хоккейном льду.
— А что ж ты, Иван, из «Торпедо» уходишь? — Спросил второй пилот.
— С «командиром экипажа» не сработался, — ухмыльнулся я. — Не буду вам больше мешать. Пойду, посплю перед посадкой.
«И здесь уже, в самолёте, все всё знают! Сейчас ещё в Горьком каждый будет интересоваться — а почему? — подумал я. — Ничего, у меня нервы крепкие!»
* * *
К родимой общаге на проспекте Ильича из аэропорта «Стригино» меня доставил наш клубный «ЛАЗовский» автобус. На выходе я в сотый раз уверил начальника команды Михал Дмитрича, что в понедельник в 18.00 буду как штык «на ковре» у директора завода. Тем более без баула с хоккейной формой и экипировкой, которую я должен был сдать завтра в понедельник в профком предприятия, мне не подпишут обходной лист.
А когда автобус отчалил, я покрутил головой по сторонам. Листья с деревьев практически все опали, и больше никаких перемен, вокруг одна стабильная на долгие годы стабильность. Я взял в руки пробитую бандитским ножиком сумку, клюшки, баул с формой и попёрся в общежитие. В девять часов утра жизнь в нашем общем доме уже помаленьку закипала. И пока я тёмкал свои объёмные вещи по лестнице на четвёртый этаж со мной даже кое-кто успел поздороваться. На стандартный вопрос: «Как сыграли?» Я отвечал по-простому: «Зае…ись».
А вот в комнате меня ждал сюрприз. Сначала в нос удар стойкий запах перегара, а затем я различил две скрюченный фигуры. Одна покоилась на кровати соседа, а другая прямо в одежде нагло завалилась на мое законное койко-место. Весь стол был изгажен остатками еды, открытыми консервными банками и заставлен бутылками разного литража, цвета и конфигурации. Под столом я заметил пять пустых трёхлитровых банок из-под томатного сока. На полу тоже что-то было разлито и что-то из бывшей закуски безжалостно раздавлено.
Поэтому, не снимая ботинок, я прошёл к соседской койке, и убедившись, что эта белобрысая башка принадлежит именно ему, громко прокашлялся. Эффект от звука, который я издал ртом, оказался нулевым. Василёк всё так же дрых, что-то бормоча во сне. И как мне не хотелось применять грубую физическую силу, всё же пришлось, откинув одеяло, одной рукой приподнять за майку своего, потерявшего человеческий облик, соседа.
Затем я легонько, так чтобы случайно не сломать нос, шлёпнул его по щеке. Потом встряхнул и ещё раз отвесил слабенькую пощёчину. Наконец веки Василька медленно разомкнулись, в бессмысленной и глупой улыбке растянулся рот, и я услышал глухой малознакомый хрипловатый голос:
— Иван? Ты же должен же через два дня… появиться… в воскресенье…
— А это не я, это смерть твоя геройская, — еле сдерживая накатывающую злость, сквозь зубы процедил я.
— Ну, тогда я ещё посплю, — Василий хотел было нырнуть обратно на подушку, но не тут то было.
Я его схватил одной рукой за трусы, другой за майку и, приподняв над грязным полом, понёс в угловую комнату с умывальниками.
— Это куда мы летим? — Прохрипел Василёк, беспомощно дёргая ногами.
— Мыться! — Выпалил я и открыл первый попавшийся кран с холодной водой.
Светловолосая голова соседа, подчиняясь насилию, которое оказывала на неё моя здоровенная рука, нырнула под струю. Первый этап купания я ограничил десятью, может пятнадцатью мучительными секундами.
— Лучше? — Спросил я, придерживая Василия за шею.
— Хуже, — промямлил он.
— Значит, сейчас точно полегчает, — я опять согнул паренька буквой «г» и продолжил водные процедуры. — А сейчас как? — Спросил я, вынув соседа из-под струи примерно через тот же промежуток времени.
— Сейчас хорошо, — чуть-чуть заикаясь и постукивая от холода зубами, соврал Василёк, которому больше не хотелось заниматься оздоровительным закаливанием. — Неужели сегодня уже воскресенье? — Спросил он, заметно протрезвев. — Вроде вчера только был четверг. Это куда же два дня пропали? А, Иван?
 
— Значит так, слушай сюда, Герберт Уэллс, — я показал свой кулачище. — Сейчас хватаешь веник, ведро и тряпку, и чтобы они в руках у тебя мелькали, как кегли у циркового жонглёра во время премьеры. Комнату привести в идеальный показательный порядок, — я выдохнул, чтобы немного успокоиться. — Кто на моей кровати дрыхнет?
— А это подчинённый мой, Семён Натанович, мастер золотые руки, — ответил Василек, приплясывая босиком на бетонном полу.
— Просил же директора, чтоб выделили для работы непьющего, — махнул рукой я, и, осознав, что моя просьба была из разряда фантастических, обречённо пошёл приводить в чувства второго клиента.
Однако второй клиент, мастер золотые руки исчез, пока я купал под краном его непосредственного начальника. Ни записки не оставил, ни открытки. Но вряд ли его похитили. Ведь что можно взять с работяги, кроме профессиональных болячек? Значит, Натанович вовремя сообразил, что в гостях, если там задержаться и напакостить, может быть очень плохо.
— Ты меня Иван извини, — бормотал Василёк, натянув трико и ползая по комнате в поисках веника и тряпки. — Я виноват, но я не виноват. Прикрыли мой экспериментальный цех по производству хоккейных шлемов. Главный экономист заявил, что эта затея глупая и нерентабельная. Вот мы с Натановичем с горя и… Так уж вышло.
Василий наконец-то разыскал поломанный до половины веник и начал выметать продукты нетрезвой и нездоровой жизнедеятельности.
— У меня иногда возникает мысль, что нашу страну кто-то проклял, — сказал я, следя за усердной работой соседа. — Сначала в ней был дефицит колбасы и свободы, затем дефицит логики и порядка, а потом в дефиците оказались разум и совесть. Вот кого всегда было в избытке, так это идиотов. В общем, я в гастроном. Приберёшься, пастельное бельё смени!
— А ты сейчас про что говорил? — Не понял меня Василий, остановив в дверях.
— Я говорю веником рабой активней, Герберт Уэллс доморощенный.
Гастроном, который я больше всего любил посещать находился в трёх минутах ходьбы от общежития в желтых Бусыгинских домах. Назвали квартал в честь первого жильца и зачинателя стахановского движения в машиностроении, кузнеца с Автозавода Александра Бусыгина.
Наверное, потому что в них квартировалась местная элита, а так же учителя, врачи и инженеры, в магазине можно было хорошо отовариться. Купить дефицитную куриную тушку или «охотничьи колбаски», которые можно было грызть. Неожиданно из дверей гастронома выпорхнула до боли знакомая миниатюрная женская фигурка. «Если ошибусь, то хотя бы познакомлюсь», — подумал я, подкрадываясь к незнакомке, похожей на дочку физогра Самсонова.
— Девушка, а вы верите в комсомольскую дружбу между мужчиной и женщиной с первого взгляда? — Спросил я перепугавшуюся Светку Самсонову. — Привет, как папа?
— Ты с ума сошёл! — Взвизгнула она, отскочив от меня на три метра. — Я тебя чуть авоськой не огрела! А в ней, между прочим, две банки тушёнки и банка сгущённого молока. И я с посторонними на улице не знакомлюсь, — пробурчала она и ускорила шаг.
— Даже не хочешь попрощаться? — Я своими длинными ногами в полсекунды нагнал Светку и, пристроившись рядом, взял нужный темп. — Я ведь скоро уезжаю.
— Куда опять? — Бросила девушка не глядя на меня.
— В Антарктиду, — почему-то вырвалось у меня, и Светка, наконец, остановилась и уставилась большими зелёными глазами. — По методу академика Бреденко будем переселять белых медведей с северного полюса на южный, а пингвинов наоборот на север.
— Ты, Тафгаев, врун и лгун! — Выпалила дочка физорга. — Весь Автозавод знает, что ты в Москву намылился. В эти… в «Советские крылья».
— Давай хоть на прощание поцелуемся, — растерялся я от скорости распространения слухов.
— Кикимор своих из общаги целуй! — Бросила Светка и припустила как на уроке физкультуры при пересдаче зачёта по бегу на средние дистанции. Большей скорости мешала тяжёлая авоська, которая не давала грамотно по классике работать руками, и периодически стукала девушку по правому бедру.