Драмы больше нет (СИ)
Последней каплей для меня стал один-единственный вечер. Альбина вернулась в Москву, у неё образовался перерыв между съёмками, достаточно длительный, какого не случалось давно, и я тут же ощутила себя лишней, обманутой, но, в то же время, коварной предательницей. Которая долгие месяцы, во время отсутствия сестры, раскручивала свои коварные замыслы, собираясь увести её мужа. Никакие замыслы я, конечно, не реализовывала, но увести хотела, что уж тут врать. И как только оказалась в доме отца, на семейном ужине, где напротив меня за столом сидела сестра и её законный супруг, почувствовала себя в ловушке. Почувствовала, что мои моральные силы, моё терпение и понимание попросту иссякли. Я сидела и таращилась на них, а Ромка смотрел на меня. И в его взгляде мне мерещились мольба, предостережение, просьба успокоиться, а я не могла. Не могла я успокоиться. На меня свалилось понимание того, что я трачу свою жизнь зря. Ведь человек, который месяцами рассказывал мне о том, что как только Альбина вернется со съёмок, он с ней поговорит и всё окончательно решит, в данную минуту сидел рядом с ней, молчал и улыбался моей семье. И мне в том числе. А потом Альбина, прервав свой заливистый рассказ о съемках и планах на ближайшие месяцы, вдруг схватила Рому за руку, посмотрела на всех сияющим взглядом и выдала:
– Рома, я подумала, может, мама с бабушкой правы, может, мне не стоит подписывать контракт на сериал? У меня будет год, сможем родить ребенка. – И посмотрела сначала мужу в лицо, а потом почему-то на меня. И улыбнулась ещё шире.
Мне показалось, что Альбина задержала на мне взгляд на долгую минуту, но, конечно, это было не так. Каких-то несколько секунд, в которые я не дышала, наверное, даже не жила, только кровь гулко колотилась у меня в висках. У меня было ощущение, что в этот момент все родственники смотрят на меня и наверняка знают, о чем я думаю, и от чего мне так нестерпимо стыдно. А потом, в следующую секунду, когда ко мне вернулась способность восприятия мира, я перевела взгляд на лицо Федотова, и поняла, что смотрит он не на меня. Куда угодно, но не на меня, и его рука всё ещё под ладонью жены, и мой отец что-то говорит зятю ободряющее, а тот спокойно сидит и продолжает улыбаться. За ту улыбку я Федотова возненавидела. Эта ненависть всколыхнулась во мне ослепительной вспышкой, я никогда подобного не испытывала, и помню то чувство до сих пор. И от этого воспоминания мороз по коже.
Это было самое большое унижение в моей жизни. Именно из-за него, из-за Федотова, из-за его реакции. Когда он сидел и улыбался моим родственникам, а я… я, которая последнюю неделю провела в одиночестве в своей квартире, которая бесконечно уговаривала себя, что в ближайшее время что-то изменится, что всё наладится, что непременно решится, чувствовала себя непроходимой дурой. Я ведь опять поверила. Я верила не неделю, не месяц, и даже не один год. Я просто верила этому человеку, всему, что он мне говорил, чем меня успокаивал, и от осознания этого становилось непередаваемо горько. И эта горечь, казалось бы, начала разъедать меня изнутри.
– Давно пора, – сказала тем временем бабушка, и зачем-то похлопала по руке меня, хотя, взгляд её был обращён к старшей внучке и её мужу. А я съёжилась внутренне, хотя, я принялась успокаивать себя тем, что мне ободряющее похлопывание досталось лишь потому, что я сидела за столом рядом с Зоей. Кого, как ни меня, ей было хлопать? – Роме непременно нужен наследник, – продолжила бабушка. – Да и нам тоже. Кто его родит, как ни Альбина?
Я нацепила на лицо улыбку, и так просидела с ней до самого конца ужина. Понятия не имею, как смогла справиться с собой.
– Настя, разве ты у нас на ночь не останешься? – удивился отец, когда я засобиралась в город. Как только поняла, что можно бежать, так и побежала сломя голову. Мне хотелось плакать, кричать, топать ногами, а сильнее всего мне хотелось вцепиться Федотову в лицо. За все унижения, которые я из-за него пережила за эти годы.
– Не могу, – ответила я, стараясь не встречаться с Родионом взглядом. И сообщила: – я уже вызвала такси.
– Зачем такси? – услышала я Ромкин голос за своей спиной. – Тебя отвезут.
– Обойдусь, – огрызнулась я, не справившись со злостью.
– Настён, ты какая-то взвинченная. – Отцу пришло в голову обнять меня, и мне пришлось повернуться и позволить ему это сделать. И, конечно же, я встретилась взглядом с Федотовым. Тот смотрел на меня со снисходительностью, словно мне пришло в голову покапризничать.
Я освободилась от объятий отца, через силу тому улыбнулась, и с огромным облегчением вышла за двери дома. Только закрыв дверь за собой, поняла, что ни с кем не попрощалась. Ни с бабушкой, ни с сестрой, ни с Еленой. Но вернуться было выше моих сил.
Я даже не плакала в тот вечер. У меня было состояние непонятного отупения, я полночи лежала и таращилась в темноту. В душе всё рвалось на мелкие клочки, но я не пролила ни одной слезы. Приехав, отключила телефон, чтобы Федотов не мог позвонить, и теперь просто думала, находясь наедине с собой. Знала, что он не приедет. Знала, что объяснить, куда он отправляется на ночь глядя от жены и семьи, после долгой разлуки с Альбиной, ему не удастся. До утра он останется в доме Кауто, а я до утра всё решу. В этом я была уверена.
А ещё я была уверена, что моя любовь затоптана, и её уже не отмыть, не отбелить, и той самой, чистой и великой она больше не будет. И всё благодаря Роману Федотову. Я разучилась дышать, я разучилась доверять. В ту ночь я была уверена, что и любить тоже разучилась, отбили всякое желание.
– А что происходит?
Федотов приехал на следующий день, открыл дверь своим ключом и вошёл. Я знала, что он приедет, я его ждала, и поэтому была готова. К тому моменту, когда он появился в моей квартире, всё было решено. Он опоздал. Федотов опоздал, он уже ничего не мог решить. А ведь я его предупреждала, однажды я ему сказала, что он дождется того момента, когда всё решу я. И он ничего не сможет изменить. Конечно же, он мне не поверил. Помню, как усмехнулся, как протянул ко мне руку, чтобы погладить по волосам, как маленького, неразумного котенка. А я знала, знала, что случится всё так, как случится. Если он не решит предпринять какие-то шаги.
Он не решился. И вот к чему мы пришли. Когда стоим посреди квартиры, смотрим друг на друга, а изменить уже ничего нельзя.
Ромка обвел глазами собранные кучками вещи – на полу, на диване, книги стопками на подоконнике. И повторил:
– Насть, что происходит?
– Я позвонила риелтору и попросила сдать квартиру на длительный срок, – сообщила я ему. – Чем дольше, тем лучше.
– Зачем?
Я сделала глубокий вдох.
– Затем, что я уезжаю из Москвы, Рома.
Он меня разглядывал. Недоверчиво. После чего поинтересовался:
– И когда ты это решила?
– Вчера. – Я на всякий случай отступила от него на шаг. Старалась казаться уверенной. – Когда сидела напротив тебя за столом. Посидела, посмотрела, послушала. И пришла к выводу, что мне здесь не место. Как говорит мой отчим: где родился, там и пригодился.
– Ты сошла с ума, – сказал он. Не спросил, не удивился. Он заявил.
Я же в ответ безразлично пожала плечами.
Отвернулась от него, принялась разбирать учебники, которые мне необходимо взять с собой. На Федотова старалась внимания не обращать. Он меня взглядом сверлил, а я ждала, когда он уйдет. Хотя, знала, что просто так не уйдет.
– Настя, ты из-за вчерашнего, что ли?
– Нет, – отказалась я. – Не только из-за вчерашнего, а ещё из-за позавчерашнего, и из-за полугодовалой давности, и двухлетней, и, вообще, из-за всего. – Он шагнул ко мне, протянул руку, а я отскочила от него, как ужаленная. И предупредила: – Не трогай меня.
Федотов возвёл глаза к потолку. И выдохнул с мучением:
– Настя.
Я смотрела на него, оценила его мученический вид, страдание и недоверие к моему серьёзному настрою во взгляде, и сказала:
– Мне с тобой плохо, Ром.
Он моргнул, на меня уставился. Всё страдание и усталость с него тут же слетели. А я продолжила: