Хороший сын (СИ)

Пчел вокруг море. Смотрю на одну, большую и толстую, которая перелетает с цветка на цветок. Поняла, что я ее заметил, поэтому я отвернулся — мне, мол, до тебя никакого дела. Ты только сядь вон туда. Банку я держу от себя подальше, на случай, если промахнусь. Главное, чтобы не укусила. Джимми Карвил рассказывал, что его один раз укусила пчела и у него распухла башка. Пришлось делать операцию, а то голова бы лопнула. Факт!
Бросок. Поймал ее в банку. Пчела громко жужжит, совсем офонарела. Аккуратно подсовываю под банку крышку, поднимаю, быстро завинчиваю крышку. Когда здоровенная пчела ударяется о стекло, банка вздрагивает. Однажды один парень ходил у нас по улице с банкой, в которой сидело шесть пчел. Вблизи шесть пчел в стеклянной банке жужжали так, что меня замутило. Было ясно, как их злит, что они в ловушке, что им там тесно вместе. Было понятно: рано или поздно они друг друга поубивают.
Ставлю банку рядом с распятием, раскладываю вокруг одуванчики.
— Ну вот, Киллер. Хорошо, да? — Он не отвечает. — Будет тебе компания, пока меня нет. Давай ее как-нибудь назовем. Пчела Билли? — Нет, Билли нельзя, только протов зовут Билли. — Подумаем, ладно?
Срываю травинку. Острые края. Как у меча. Вот если бы я был супер-героем, это было бы мое оружие. И никто бы этого не знал. «К бою!» говорил бы я. Злодеи бы смеялись, когда я ее вытаскивал. А я бы смотрел, как у них вытягиваются физиономии, когда травинка превращается в мой специальный меч, которым можно рассечь что угодно. Впрочем, мечами уже давно никто не пользуется. Пользуются огнестрельным оружием. Я мог бы вступить в ИРА и научиться стрелять.
Интересно, может, и нашего Пэдди обучают в каком-нибудь тайном специальном лагере в Армаге? Если я вступлю в ИРА, я смогу пойти в их тир и пострелять в картонных бритов. Мне очень понравится. И получаться будет хорошо. Некоторые вещи про себя знаешь заранее.
Живи я в Америке, мне бы даже не пришлось для этого вступать в ИРА. Я просто пошел бы на ярмарку, как в филимах. В Америке все есть. Вы только представьте. Заплатил в тире — и стреляй себе, сколько влезет.
Когда я приеду в Америку, я пойду работать на ярмарку, чтобы можно было стрелять по ночам, когда посетители уйдут. Я здорово наловчусь, и владелец тира скажет:
— Эй, Микки, никогда я еще не видел, чтобы кто так метко стрелял — провалиться мне на этом месте! Сколько живу, ни разочка не видел. Опа-на, здорово!
А потом он приведет специального мужика, чтобы тот посмотрел, как я стреляю. И мужик скажет:
— Хочу включить тебя в состав олимпийской сборной.
А я скажу:
— Да без проблем, мистер, только я буду стрелять не за Америку, а за Ирландию.
А он скажет:
— Ну и ладно, нельзя же, чтобы такой талант пропадал, а кроме того, мы очень любим ирландцев, так их и растак.
И я завоюю для Ирландии первую золотую олимпийскую медаль. Про меня снимут филим. Особенно, если я в последний момент упаду без сознания, потому что на самом деле смертельно болен. Всем страшно понравится филим про мальчика — олимпийского чемпиона, который болел раком и умер, когда всадил последнюю победную пулю прямо в сердце картонному человечку.
Когда я попаду в Америку.
— Ой, прости, Киллер, опять я ворон считаю. Я скоро опять приду. Я люблю тебя. Аминь.
Встаю, иду в сторону старой фабрики. Раньше я думал, что на яичной фабрике куча куриц и все они несут яйца, но потом мне кто-то сказал, что яйца сюда привозят, а на фабрике их просто упаковывают в коробки. Но как вы привезете яйца на яичную фабрику, кроме как уже в коробках? Готовый сюжет для «Загадочного мира» Артура Кларка.
Иду к дыре в стене фабрики — раньше там было окно. Через дыру можно заглянуть внутрь. Мне и на Яичное-то ходить не разрешают, а в здание старой фабрики — вообще ни под каким видом. Залезаю внутрь, спотыкаюсь на кирпичах. Воняет разломанной стеной, мочой и клеем.
Шум. Замираю. Призрак? Я слышал, что тут водятся привидения. Пробираюсь чуть дальше в помещение, по обломкам упавшего потолка — прямо как персонаж филима, которому хочется крикнуть: «Не лезь туда!» В задней стене пробита дыра. Через нее видно далеко вперед. Вообще-то там темно, но с крыши попадали некоторые куски шифера, сквозь них полосками падает свет — такой же, какой прорывается через облака на церковных картинах с изображением Небес.
 
Клей нюхают. По запаху понял. Три тени на сломанной стене приобретают форму. Две девчонки и парень. Парень и девчонка в короткой пышной юбке целуются. У другой девчонки на лице полиэтиленовый пакет. Даже через него воняет омерзительно. Наверное, от нюханья с тобой происходит что-то совершенно замечательное, иначе зачем это терпеть? Про нюхальщиков говорят, что они идиоты, но их это не останавливает. Наверное, когда ты понюхал клея, тебе уже все равно, как тебя обзывают.
Та, что с мешком, передает его той, что в юбке. Вот уж не думал, что нюхальщики будут чем-то друг с другом делиться. Может, они на самом-то деле хорошие. И про них говорят неправду. Парень опускает ладонь на попу той, что в юбке, и елозит там вверх-вниз. Она запускает руку между его ног и начинает там тереть. Мне нравится подглядывать. Тем более что они ничего не знают. Чувствую, как делается тесно между ног, в том месте, про которое я все время забываю, между животом и хвостиком. Там будто медленно бьется пульс, и хвостик подпрыгивает.
Вертолеты. Низко летят, шумно. В них есть такие специальные приборы, с помощью которых тебя могут увидеть сквозь стену, потому что твое тело излучает тепло, я это видел в «Мир завтра». Хочется подглядывать дальше, но страшно, что меня обнаружат с бритского вертолета. Я же не должен здесь быть, они могут приземлиться и арестовать меня. На цыпочках отхожу, вылезаю через пустое окно на тропинку.
Шагаю через Яичное поле, вертолеты гудят в небе, шпионят. В Ардойне за тобой постоянно кто-то следит. Ну, по крайней мере понятно, что с фабрики я ушел и ничего плохого не делаю. Они улетают над Джамайка-стрит.
Иду по полю в сторону Брэй. Вспоминаю тот день, когда мы ходили туда с Папаней. Папаня, я и Киллер. Из троих я один остался.
Слышу голос, оборачиваюсь. Тереза Макалистер. Она больная на голову. Ее никто не любит. Я и подавно. Она живет в дальнем конце нашей улицы, а мы с тамошними не водимся. На ней короткая пышная юбка, вроде как у девчонки, нюхавшей клей. Не вроде — в точности такая же. Тереза Макалистер и есть нюхальщица клея в юбке, которую лапал парень-нюхальщик. Вот я теперь всем расскажу. Парням. Пойду и расскажу. Может, ко мне тогда лучше будут относиться. Хотя мне наплевать.
— Привет, Микки, чего делаешь? — спрашивает.
— Ничего, — отвечаю, пиная травинки.
— Иди, посидим вместе, — говорит она и садится на бугорок. Там может быть мертвый пес.
Больше мне играть не с кем, а сейчас никто не видит. Я никому не скажу, что играл с ней. Сажусь рядом, но не на бугорок. Она сползает ко мне поближе.
— Хочешь? — спрашивает, протягивая мне мешок с клеем.
— Я этим не занимаюсь, — говорю, потирая колени руками.
— А чего?
— Не нравится.
— Спорим, ты никогда не пробовал.
— А вот и пробовал, — говорю.
— Докажи. — Пихает мешок мне в руки.
Теперь не выкрутиться. Не могу же я позволить, чтобы она оказалась храбрее меня, она же девчонка.
— Ладно, давай. — Пытаюсь, чтобы голос звучал, как у заправского нюхальщика. — Только ты первая, — говорю и отдаю ей мешок обратно, чтобы посмотреть, как надо.
Она хватает мешок за верхнюю часть и протаскивает ручки через кулак — как фокусник носовой платок. Разжимает кулак, накрывает нос и рот мешком, вдыхает, а второй рукой выталкивает из мешка воздух. Вонь страшная. Передает мне.
— А что от этого будет? — спрашиваю.
— Говорила ж: никогда не пробовал.
— Просто очень давно, — отвечаю.
— Голова закружится, улетишь отсюда, далеко-далеко. — Она смеется, откидывается назад, на бугорок. — Попробуй, не пожалеешь. — Передает мне мешок.