Записки нечаянного богача 2 (СИ)

На палубе меня поприветствовал бармен. Вот же суровый график у людей — это тебе не «пять-два» с девяти до шести. Я залез на высокий стул с на редкость удобной спинкой и попросил черного чаю с имбирем. И пепельницу. И чего-нибудь жирного и соленого на завтрак. И сладкого тоже, но отдельно. Организм, видимо, насладившись в полной мере мертвым безглазым ключником, требовал срочно поднять уровень сахара, калорий и серотонина. И я не стал ему мешать. Буквально через несколько минут передо мной дымилась гора сэндвичей с мясом, сыром и каким-то удивительно вкусным луковым соусом, большой чайник с крепким и острым имбирным чаем и отдельно — торт. Определенно, утро начинало добреть прямо на глазах, и я вместе с ним. Глянул на часы — начало девятого. А я уже сытый и перехожу к десерту! Просто замечательно. И пусть не врут те, кто говорит, что «кто рано встает — тому все время спать хочется».
Позже стали подтягиваться остальные гости. Последними на палубу, щурясь как упыри, поднялись, или даже восстали, банкир с режиссером. Вид у них был — краше в гроб кладут. Казалось, что они всю ночь выясняли, где чья спутница, но ничего так и не выяснили, поэтому женщин убили, съели и запили всем спиртным на яхте. И прикуривать рядом с ними я на всякий случай не стал — отошел с пепельницей к борту, откуда наблюдал, как один из них пытался найти человеческий облик при помощи большой «Кровавой Мэри» с перепелиными яйцами и табаско, а второй — понадеявшись на минеральную воду. С газом. Бедняга. В общем, через минуты три их обоих с палубы как ветром сдуло по каютам. А я пошел будить своих. Скоро должна была показаться Тверь, а на нее — чудный вид с воды. Бармен сноровисто собрал мне на подносе, уж не серебряном ли, большую чашку кофе с молоком и несколько тех самых вкусных сэндвичей для Нади, и миску шоколадных шариков с кувшинчиком теплого молока — Анюте. И пару кусков торта в довесок. Хороший парень, с понятием. Или дрессированный.
Завтрак в постели обеих девчонок потряс. Они как раз находились в том утреннем состоянии, когда решаются сложнейшие женские вопросы: с какой ноги встать, и вставать ли в принципе. А тут — дверь настежь, и я с тортом. Визгу-то было! И это второй раз за всё время, что я знаю Надюху, когда ей безоговорочно понравился кофе, сваренный не ей самой. Вот что творят речной простор, неземной комфорт и нечаянное богатство. Девчата остались умываться-одеваться, а я пошел сдавать поднос бармену. Судя по клейму снизу, он действительно был серебряным. Хотя, тут я уже и платиновому, пожалуй, не удивился бы.
На палубе, за ближним к носу столиком сидел с чашкой кофе и корзиночкой какой-то выпечки Михаил Иванович, и он приглашающе махнул мне рукой. Я кивнул, взял за стойкой ещё чернющего имбирно-чайного настоя, и сел рядом со Второвым, пожелав доброго утра. А оно, видят Боги, пока именно таким и было.
— Знаешь? — внезапно спросил меня старик, сопроводив вопрос своим фирменным острым взглядом.
— Что именно? — на всякий случай уточнил я. Конкретика никогда не повредит, это я уже начал понимать.
— Место. Где клад Андрея Старицкого? — проговорил он раздельно и как-то особенно весомо.
— Знаю. Оба места. И где казна, и где те пять сундуков, про которых царевы люди прознали. Там и оружие, и хоругви, и грамоты кое-какие, коли не спрели вконец, — так, надо на нормальный язык переходить. Мысли о кладе как-то автоматически переключали меня на старинный лад.
— Как? — ох и глаза у доброго «деды Миши». Тут не сразу и поймёшь — порежешься о такой взгляд, вспыхнешь и осыпешься пеплом, или током убьёт. Как бы не надумал он из меня вместо джокера выездной парадный металлоискатель сделать. Из тех, что пока не нужны — в темных чуланах лежат.
— Страж клада во сне явился, он и рассказал. В моей личной новейшей истории — это второй случай. Первый был результативным, всё сошлось точно. Так что шансы у нас — как динозавра встретить на Манежной площади, пятьдесят на пятьдесят, — ровно ответил я и, не удержавшись, вопросительно кивнул на корзинку с пирожными. Второв проследил за моим взглядом — он, видимо, вовсе про них забыл. Подвинул ко мне поближе. Я взял профитроль и сунул в рот целиком. Разговаривать почему-то не было ни малейшей охоты. Казалось, мертвый ключник вытянул за ночь мне все нервы наружу, и теперь, чтобы чуть успокоиться, нужно было тянуть сгущенку прямо из банки, запивая ее настойкой пустырника или каплями Морозова. Из стакана. Большого.
 
— Папа! — плачущий вскрик Ани резанул по ушам. Я одновременно обернулся всем телом, подобравшись, как перед прыжком, и ощутил на плечах такую тяжесть, будто само небо навалилось на меня. Неосознанно дернул головой вправо и клацнул зубами над плечом, да только ни до куда не дотянулся. Вслед за дочкой по лестнице поднималась Надя, успокаивающе отмахивая мне рукой, дескать, все нормально, ничего страшного. Но, приглядевшись, подхватила плачущую дочь на руки и сделала шаг назад.
— Отпусти его, Федор — голос Второва прошелестел, как летящее вниз лезвие гильотины, — все в порядке. Дима, с Аней и Надей все хорошо. Ты меня слышишь? — я выждал неимоверно долго, секунды полторы. За это время каким-то непонятным образом успел охватить взглядом всю палубу, знал, кто и где стоит, и что возле жены и дочери на виду совершенно точно никого нет. И кивнул в ответ. Небо свалилось с плеч, обошло меня слева и село на соседний стул, оказавшись помощником старика, тем самым, невысоким, с пузиком. А чем он только что на меня давил — противовесом от башенного крана? Хрипло извинившись, я выскочил из-за стола и в два прыжка был у своих. Краем глаза заметил выражение лица бармена. Оно, полагаю, встревожило бы даже врачей.
Оказалось, Маша Второва оторвала лапу Аниному любимому мишке. Об этом дочь рассказывала, рыдая взахлеб, а жена — дрожащим голосом, глядя на меня, как на ожившего покойника или Киркорова в собесе, с испугом и недоумением. Сказала на ухо, что у меня опять пожелтели глаза, перед тем, как пухлый прижал меня к стулу. Я взял Анюту на руки, и мы пошли играть в Айболита. Горничную не нашли, и оказавшийся рядом Федор провел нас к яхтенному медпункту. У дочки враз высохли слезы, а Надя замерла на пороге, не решаясь шагнуть внутрь. Тут можно было оперировать, притом на самом профессиональном уровне, как мне показалось. Оснащению позавидовала бы не только районная больница, но и, пожалуй, институт Склифосвофского. Помощник старика молча протянул мне стерильный пакет с шовным материалом.
— Смотри, Ань, сейчас будем делать мишке операцию. Ты будешь давать наркоз. Нужно держать у него на мордочке, — Федор тут же сунул мне в руку стерильную салфетку. Серьезный мужик, ориентируется мгновенно, — вот эту наркозную маску. — Я положил марлю на медведя, а на марлю сверху — ладошку обалдевшей дочери.
— Руку убирать нельзя, иначе наркоз не подействует, и мишке будет больно. Удержишь? — Аня кивнула резко, отрывисто, как разведчица перед смертельно опасным заданием. Я взял полумесяц иглы с уже вдетым шелком или кетгутом, не знаю уж, что там было, и быстренько приметал медведю лапу. Да, чинить плюшевого было не в пример проще, чем разбирать обыкновенного. Потом заметил на столе у стены стерильный пакет с одеждой, вопросительно кивнул на него Федору, и, с его молчаливого согласия, достал одноразовый халат, маску и шапочку.
— За твою помощь и успехи в медицине назначаю тебя младшим медицинским работником, — торжественно произнес я. Глаза дочери вспыхнули, как будто я подарил ей минимум Алмазный фонд. В шапочке, подвязанной, но все равно чуть великоватой маске и закатанном халате она выглядела, как привидение Каспер или ночной кошмар акушера-неудачника, но ей до этого не было никакого дела. С криком: «Машка, смотри, я теперь работник!» она вылетела из операционной. Хорошо хоть, спасенного медведя не забыла.
Жены с детьми предсказуемо играли в «больницу» у бассейна. Детям — веселье, а в халатах с шапочками пришлось щеголять и матерям. Но ветерок на стремнине как раз посвежел, поэтому им вряд ли было особенно жарко в этих коконах из нетканого полотна. Мы с Михаилом Ивановичем стояли у борта, ближе к носу. Я снова курил, стоя от него с подветренной стороны. Дым шел на Федора, вставшего в полуметре с другой стороны от меня, но ничем ему, кажется, не мешал. Тверь прошли молча.