Изнанка (СИ)

Он слышал об альвеймской коррекции и знал, что угрозы Рихарда — совсем не пустые. Но невозможно было поверить, что сейчас он потеряет Лонгдаль, что родина перестанет что-либо для него значить, что Эрчер будет способен ее предать. Зачем Рихард это с ним делает, неужели готов унижаться сколько угодно сам и унижать Эрчера ради своей болезненной страсти? Нет, такого не бывает, наверняка это был лишь процесс вербовки, должно быть, коррекция требует предварительной обработки.
  
Охранник толкнул его в в спину, заводя в какой-то кабинет.
— Лонгдалец, как занятно, — сказал врач и закрепил зажим у его челюсти.
“Нет, нет, нет, я не сдамся”, — думал Эрчер, и ему казалось, что в голове что-то шевелится. Шлем начал ровно гудеть, и этот шум все усиливался, в нем слышались обрывки слов и музыкальных фраз, чьи-то вскрики. Врач смотрел на него изучающе, и глаза у него нездорово блестели, как у пьяного. А потом Эрчеру закрыли лицо экраном, и он почувствовал, что тонет в мешанине образов, на которые был вынужден смотреть, не имея возможности сомкнуть зафиксированные веки.
Он закричал и забился, не в силах выносить бесконечной, засасывающей его спирали, сейчас он бы сделал что угодно, лишь бы вырваться. Но, конечно же, спираль не отпустила его, она состояла из множества серых шестеренок и углов, которые медленно наматывали его сознание на свои оси.
Где-то посреди этой спирали, в одной замкнутой клеточке его разума, к нему вышел человек без лица и сказал:
— Ну, вот и все. Как ты себя чувствуешь?
Он никак себя не чувствовал и поэтому не ответил. Кто-то стукнул его в живот и громко приказал говорить. Он слегка согнулся, пережидая боль, а потом снова выпрямился, плечи разведены, спина прямая, как его учили когда-то. Надо было говорить, но слова с трудом собирались, не хотели цепляться друг за друга своими выступами и зубчиками.
— Все серое, — сказал он.
— Прекрасно! — обрадовался человек без лица. — Твое имя.
— Триста шестьдесят два, — сказал он, именно из стольких шестеренок состоял безликий.
Окружающие его люди перестали радоваться и даже пару раз его стукнули. Он отошел от них подальше, сквозь шестеренки ходить было трудно, но он не намерен был сдаваться, шел все дальше, пока не наткнулся на стену. Она была плотная, никаких зазоров между серыми зубчиками, дальше не пройти. И он пошел вдоль нее, ведя рукой в поисках проема, и почти нашел его, но был грубо схвачен и приведен назад.
— Твое имя Эрчер Велле.
— Как это мило, — отозвался он, почему-то эти слова не надо было составлять, они вылетели из него уже сцепленными.
И его ударили по щеке:
— Твое имя Эрчер Велле. Повтори, как тебя зовут.
— Никак, — ответил он, ведь имена и слова скользили серыми тенями, а разве можно удержать в сомкнутых руках тень.
Его куда-то тащили и что-то спрашивали, и сначала он все пытался различить их лица, у людей же бывают глаза и лица, а не одинаковые гладкие болванки. Но это оказались вовсе не люди, и он перестал на них смотреть. Только их прикосновений было не избежать, и они были отвратительны, резиновый пластик и холодный металл, шевелящиеся зубчики и шестеренки.
Но ко всему отвратительному можно легко привыкнуть. И он почти забыл об их присутствии, когда его привели в комнату, наполненную цветом. Ярко горели мониторы, разноцветно перемигивались индикаторы, и сияли датчики. Кресло навигатора мягко спружинило под его весом, а кубы управления закружились стройным скоплением шестеренок, и на этот раз у каждой них были и цель и смысл. Изображения врагов вспыхивали оранжевым, и он тоже кружился вместе со всеми углами и шестеренками в этом летном тренажере, в рубке истребителя звездного класса 30-Т. Оказывается, военным летчиком быть легко и приятно, зря он потерял столько времени.
А потом враги закончились, и тренажерная рубка начала выцветать. Он посидел еще немного в этой комнате, в ней было двенадцать экранов, 569 индикаторов состояния, группы по 16-37, 213 переключений, 11…
Он встал и направился к выходу, серое пространство распадалось углами, э т и его не трогали. Э т и были, кажется, чем-то довольны. “Отличный истребитель получился, хоть это удалось сохранить”, говорили они. И он почувствовал тошноту, проходя мимо них.
— Стой, — приказали ему, и он послушно остановился, вскинул подбородок и заложил руки за спину, как его учили когда-то, а о разведенных плечах и прямой спине можно было не беспокоиться. Он всегда ходил очень прямо, ходил и стоял.
— Сейчас отправишься к своему хозяину, — сказали ему, приведя опять куда-то. — Ясно? Будешь исполнять все, что он тебе прикажет. А на приказы всегда отвечать: да, хозяин. Повтори. Ну же, повтори, тупица: да, хозяин.
Его снова стукнули, и он почти не обратил на это внимания, привыкнув к отвратительному.
— Да, хозяин, — повторил он, понимать, что от него хотят, было трудно, постоянно отвлекали шестеренки, надо было держать замкнутыми все клетки своего сознания, шестеренки грозили их прорвать.
А еще труднее было сосредоточиться на никому не нужных желаниях э т и х, но он очень старался. Все, что угодно, лишь бы поменьше их присутствия и прикосновений.
— Привет, Эрчер, — сказал вошедший человек без лица.
— Да, хозяин, — ответил он.
И человек без лица долго молчал, а потом разозлился. “Что это значит”, сказал человек без лица, и еще: “саботаж”. Но он не ответил, ведь обращались явно не к нему. Э т и напряженно говорили о чем-то, он перестал их слушать, потому что серое вокруг слоилось и шевелилось с такой угрозой, которую невозможно игнорировать.
А потом один из них взял его за плечо, и прикосновение это было теплым, как у настоящего. И он вздрогнул, почувствовав это тепло, и попробовал вглядеться. Ведь настоящий человек должен отличаться от э т и х, у него должно быть лицо, и глаза, и, наверное, улыбка. Но взгляд соскальзывал, не находя на чем задержаться, а человек все вел его куда-то, шагая очень быстро. И он решил, что это и есть его хозяин, раз его отпустили с ним. Жалко, что у хозяина тоже не было лица, он смог запомнить только две мохнатые звезды на его погонах и маленькие черепа в петлицах. Что ж, в любом случае хозяина будет легко отличить от всех остальных: надо лишь потрогать и ощутить тепло вместо тошнотворного отвращения.
Рихард Терге
— Итак, ваша группа отправляется на Центральную.
Рихард оглядел своих будущих товарищей, прежде никто из них не был ему знаком, и опять вспомнил об Эрчере. Может, зря он его забрал из Управления, но тот вчера так цеплялся за рихардову руку и просился идти с ним, что Рихард не выдержал, отвел его в свой гостиничный номер. И сегодня запер там одного, а теперь беспокоился — вдруг что случится. Пожар, например, а Эрчер не сможет позвать на помощь или выбраться наружу.
  
— Путь до Центральной займет всего семьдесят часов, — руководитель их группы, полковник Гроск, так явно гордился этим достижением отечественной науки. — Это совсем новая база, возведенная рядом с Альвеймом, возможно, ее перебросят потом.
— Семьдесят часов? — удивился кто-то.