Беспринципный (ЛП)

Рокко ухмыльнулся, но отнюдь не дружелюбно.
— Ты знаком с моей женой, — сказал он. — Это жена Амадео.
— Амадео, — повторил Артуро. Он, казалось, обдумывал это имя. — Сын Стеллы?
— Сегодня тебе здесь не место, — сказал Рокко, больше не подавляя раздражения в голосе. — Семья скорбит. В этот час твое присутствие семья воспримет, как оскорбление.
— Я слышал о старике, — сказал Артуро, печально качая головой. — Мне было жаль это слышать. Я надеялся лично выразить свои соболезнования.
Пожалей лучше мою задницу, — чуть не сморозила я. Я понятия не имела, кто он такой, но он был такой фальшивкой. И Ахилл не отвел от меня взгляда. Он смотрел на меня тяжелым взглядом, взглядом, от которого мне хотелось сжаться и исчезнуть.
— Я Ахилл, — медленно произнес он, протягивая руку, чтобы взять мою. Я держала руки при себе, отказываясь прикасаться к нему. Он усмехнулся моему смущению. Ахилл был из тех, кто знает и наслаждается этим. Ахилл был как копия Мерва извращенца, но куда более опасный. Он не выдохнется.
— Таких девушек, как ты, — он указал на меня, — в Америке не делают. Если бы ты не была замужем, может быть, мне было бы интересно договориться с твоей семьей. Интересно, сколько ты будешь стоить?
И тут меня осенило… он думал, что я говорю только по-итальянски. Вот почему он говорил со мной так, словно я была медлительной. Тупая задница.
Рокко толкнул меня за спину и попал в поле зрения Ахиллу. Он уставился на Ахилла так, что я съежилась. Я взяла его рубашку в руку, держась за нее.
— Тебе здесь не место, — сказал Рокко Артуро, но тот уставился на Ахилла. — Забирай своего мальчика и уходи. Если вы хотите выразить свои соболезнования лично, вы сначала должны сообщить. Семья не стала относиться к тебе с теплотой, и я сомневаюсь, что после сегодняшнего дня они изменят свое отношение. Пришли цветы. Это уместно, если чувствуешь, что имеешь право горевать вместе с нами.
Артуро с минуту стоял неподвижно. Его взгляд метался, оценивая ситуацию — между нами и церковью, и, наконец, он вздохнул. Артуро положил руку на плечо парня и потянул его назад, поблагодарив Рокко по-итальянски за потраченное время. Ахилл клацнул зубами, прежде чем последовать приказу Артуро уйти.
Глядя им вслед, Рокко сделал телефонный звонок. Он быстро заговорил по-сицилийски. Он посылал людей следить за американцами. Когда они ушли, Рокко положил руку мне на поясницу, подталкивая к дверям церкви. Он открыл одну для меня, но не сделал ни малейшего движения, чтобы войти.
— Вы идете? — вот что я сказала.
— Через минуту. Мне нужно сделать еще один звонок.
Я колебалась.
— Не бойся, Марипоса. Я не позволю им причинить тебе боль.
— Они… плохие люди?
— Sì48. Они двое из худших. Если когда-нибудь столкнешься с ними на улице, поверни в другую сторону. Все ясно?
— Яснее некуда. — Я знала, что это плохие новости, но надеялась, что он даст мне немного больше информации.
Оставив Рокко куда-то звонить, я вошла в церковь. Было тихо, и в этой тишине на меня нахлынули воспоминания о нашей второй свадьбе. Этот день принес столько радости.
Нонно.
Я никогда не забуду, каким живым он был. Несколько часов назад он был безмолвной фигурой в гробу.
В этом смысле церкви были похожи на больницы. Невидимая грань между жизнью и смертью постоянно переступала.
Мои каблуки едва издавали звук, когда я шла, но когда я вошла в настоящую церковь, я остановилась и спряталась в тени. Капо сидел на одной из скамеек, а Джиджи сидела рядом с ним, положив руку ему на плечо. Когда она заплакала, он протянул руку и сжал ее шею.
— Амадео, — фыркнула она. Потом она положила голову ему на плечо.
Я никогда не считала себя мстительным человеком. У меня никогда не было достаточно веской причины, чтобы вернуть кому-то его должок. Большую часть времени, если кто-то заставлял меня бежать, я продолжала бежать, чтобы избежать неприятностей. Но в тот день, когда так много было запечатано, чтобы никогда больше не открываться, было все еще трудно подавить внезапное желание причинить ей боль. Ранить ее так же сильно, как она ранила меня.
 
Капо был моим мужем. Не ее.
Мой недостаток опыта, особенно в утешении человека, когда он был подавлен, никогда не был так очевиден в тот момент. Она предлагала ему достаточно поддержки, чтобы он почувствовал это, но в то же время достаточно уязвимости, чтобы он не чувствовал себя слабым. И она использовала его особое имя. Амадео. Она всегда так делала. Имя, которое он никогда не давал мне возможности использовать.
Через несколько минут Рокко вошел в церковь. Увидев меня, он перевел взгляд с меня на сидящих перед алтарем. Затем он двинулся вперед и позвал Капо. Джиджи повернулась, чтобы посмотреть, но Капо этого не сделал. Прежде чем встать, она нежно поцеловала его в щеку, вероятно, оставив после себя красный след помады.
Рокко сел рядом с Капо, и его слова были горячими и тихими.
Джиджи приблизилась ко мне. Ее прекрасное лицо выглядело еще более ошеломляющим от слез. Она достала из сумочки салфетку и промокнула щеки.
— Он весь твой, — сказала она. — Позаботься о нем.
Я ничего не сказала, глядя в сторону, стараясь не дышать, когда аромат ее дорогих духов ненадолго повис в воздухе после того, как она ушла. Голоса Рокко и Капо все еще звучали приглушенно, но Рокко уже встал. Что бы ни сказал ему Капо или нет, это разозлило его.
— Хочешь, я отвезу тебя домой? — спросил Рокко, собираясь уходить.
— Нет, — сказала я. — Я останусь с ним.
Он кивнул и вышел.
Я медленно пошла туда, где сидел мой муж, одинокая фигура в огромной церкви. Я заменила Рокко, усевшись рядом с ним. Капо даже не взглянул на меня, когда я села. Его глаза были подняты, и на лице ничего не отразилось. Оно было холодным, каменным. Я задумалась, действительно ли это была пустая трата времени, чтобы продолжать пытаться избежать его печали. Сможет ли он когда-нибудь по-настоящему позволить мне или кому угодно достучаться до него?
Некоторое время мы молчали. Затем он потянулся и рукой остановил мою ногу. Я и не заметила, что она нервно двигается вверх-вниз.
— Говори, что хочешь, Марипоса.
— Капо. — Я сделала глубокий вдох, а затем шепотом выдохнула: — Жизнь коротка. Она слишком коротка, чтобы не жить и не хранить любовь после того, как ты ее нашел. Ты должен быть с Джиджи. Ты, очевидно, любишь ее. Я… я не хочу стоять на этом пути. Что бы ни было между вами двумя, вы должны сделать это.
Я поднялась, собираясь уйти, когда он произнес:
— И ты бы оставила меня так легко. — Капо даже не взглянул на меня. Он продолжал смотреть вверх, но тон его голоса остановил меня.
Легко? Так легко? Он понятия не имел, как сильно я страдала, слишком страдала. Как много значили для меня его дед и вся его семья. Как много он значил для меня. Но знакомство с его семьей, с его дедушкой, придало мне смелости произнести эти слова. Вы должны пойти на это.
Как рецепт, иногда требуется больше страха, чем чего-либо еще, чтобы обернуть его в смелость, превратить в самоотверженность. Несмотря на то, что это ранило меня в том месте моего сердца, о существовании которого я никогда не знала до него, и это приводило меня в ярость, думая о них вместе, если Капо нашел любовь, и Джиджи была той, кого он хотел… я отказывалась стоять у них на пути. Какая бы причина ни заставила его искать меня, этого было недостаточно. Сделка была недостаточно хороша. Ничто не было достаточно хорошо, если настоящая любовь нашла тебя.
 
— Это не так просто, — сказала я. — Все не так просто. Ты же знаешь, как я отношусь к любви. Верность — это основа, но любовь, любовь — это весь дом. Это превосходит все. Одна причина. Любовь. Amore. Единственная причина убраться от тебя подальше.
Любовь была и причиной остаться, и причиной уйти.
— Ты идешь по пути настоящей матери, — сказал он.