Беспринципный (ЛП)

Я сжала букет, мои нервы были на пределе.
— Это то, о чем ты пришла поговорить со мной прямо перед моей свадьбой? Скарлетт совсем другая. Она хороший человек. И семья Капо тоже. Это нормально, что теперь у меня есть еще люди, которых я могу назвать семьей. К тому же, ты до сих пор — моя семья, Ки.
Она махнула рукой
— Знаю. Может быть, я немного ревную.
— А тебе и не нужно. Я всегда буду твоей сестрой. Скарлетт и другие девочки — двоюродные сестры.
Кили повернулась ко мне и оглядела с головы до ног. Она улыбнулась, ее глаза наполнились слезами.
— Мари, я знаю, что уже говорила тебе об этом, но ты… выглядишь… ты такая красивая. Серьезно. И от тебя приятно пахнет.
Я улыбнулась.
— Это все цветы апельсина.
— Ты как бабочка, всегда тянешься к сладкому. — Потом Ки отвернулась от меня. — Я знаю, что должна немного подождать, чтобы сказать тебе, но я просто обязана сказать тебе это сейчас. Мне очень жаль, Мари. Мне так жаль, что мама так с тобой обошлась.
Я судорожно выдохнула, стараясь держать себя в руках. Кили хотела как лучше, но я не хотела говорить о том, что сделала ее мать. Поскольку у меня не было отца, чтобы проводить меня к алтарю, я по глупости поинтересовалась на репетиционном ужине у отца Кили, не согласится ли он. Его лицо просияло, и он уже собирался ответить, когда заговорила Катриона.
— Нет, — сказала она. — Очень мило с твоей стороны, но он не может согласиться. У него только одна дочь, и он должен сначала проводить к алтарю ее. А это лишит Кили шанса.
Я не была уверена, почему это причинило мне такую боль. Может быть, потому что я всегда считала их своей семьей и думала, что было бы неплохо, если бы кто-то знакомый проводил меня к алтарю. Кто-то, кто знал меня, когда я еще была ребенком.
Все, что я могла сделать, это кивнуть, скорее, бесконтрольно покачать головой, прежде чем уйти и задвинуть свои оскорбленные чувства. Я отказывалась демонстрировать их Капо. После того, что он фактически признался в том, что случилось с Мервом, я боялась показать ему, как эмоционально Катриона заставила меня бояться того, что он сделает с ней или ее семьей.
О том, чтобы просить об этом Харрисона, тоже не могло быть и речи, учитывая его отношение ко мне. Это было бы неприлично.
Но это не имело значения. Я даже не хотела думать об этом снова.
— Кили, — сказала я. — Не извиняйся за то, чего не делала. И я понимаю, почему она так думает.
— Не совсем, но все же. Это неправильно. Тебе должно быть известно, что я не чувствую ничего подобного.
— Верно, — я выпрямилась и поцеловала ее в щеку. — А теперь иди и займи свое место. Я думаю, мы вот-вот начнем.
Перестань нервничать. Перестань нервничать. Перестань нервничать. Перестань нервничать.
После того, как Кили ушла, это было все, что я могла делать. Я все вертела в руках крестик перед букетом.
Дядя Тито вошел в комнату и, увидев меня, остановился. Он приложил руку к сердцу и сымитировал его биение. Быстро. Я влюбилась в него так же сильно, как и в Нонно.
После того как мы с Капо вернулись с прогулки по рощице, он сказал, что у него есть дела и что мне нужно хорошенько выспаться. Я не могла. Поэтому я сидела с семьей и наслаждалась очередным часом или около того с ними.
Прежде чем я встала, чтобы уйти, дядя Тито присел рядом со мной. Он взял мою руку, прижал ее к сердцу и спросил, не окажу ли я ему честь, позволив проводить меня к алтарю.
У меня отвисла челюсть.
Как он узнал?
Вдалеке я уловила очертания Капо. Он казался почти синим от всех факелов, окружавших нас. Капо наблюдал за нами.
— Это было бы честью для меня, farfalla38, — сказал дядя Тито, называя меня бабочкой по-итальянски. — Поскольку мы с женой так и не узнали, что значит иметь детей, у меня никогда не будет шанса проводить дочь к алтарю. Для меня это будет очень много значить.
Я ответила на его вопрос, заключив его в крепкие объятия, на которые только была способна. Он был ангелом, переодетым в доктора.
 
— Farfalla, — выдохнул он, возвращая меня к действительности. — Я благодарен Богу за одно благословение в этот день. За то, что у меня есть глаза, которые видят тебя в этот момент. — Он взял мою руку и нежно поцеловал костяшки пальцев. — Для меня большая честь быть рядом с тобой.
Никто никогда не касался меня так глубоко, чтобы заставить плакать от счастья. Я не могла не задаться вопросом, было ли это потому, что этот маленький человек коснулся меня так глубоко, или я начала смягчаться, потому что мои чувства не были похоронены так глубоко, как раньше. Я не так боялась, что они будут в синяках и побоях, использованные и изодранные, скрученные во что-то мерзкое и ужасное. Я кое-что задолжала.
Время, проведенное в Италии, изменило меня.
Время, проведенное с ним, изменило меня.
Тихий голос в церкви запел.
Время пришло.
Я сделала глубокий вдох и медленный выдох.
Дядя Тито опустил мою фату, прежде чем предложить мне руку. Я переплела свою руку с рукой дяди Тито, используя его силу, чтобы удержаться на ногах.
Сотни людей.
Сотни.
Все смотрят.
В ожидании.
Чтобы увидеть меня.
Двери церкви открылись, и сотни людей встали. Когда мы сделали шаг вперед, воздух, казалось, наполнился коллективным тихим вздохом.
Все взгляды были устремлены на меня.
Но была только одна пара глаз, чей взгляд я искала.
Его.
Свечи освещали путь, вечернее солнце уступало место темноте, и мягкий свет проникал прямо сквозь ткань моего платья, как свет свечи проходит сквозь мозаику в церкви. Он подчеркивал все линии на ткани. Все усилия, через которые проходит бабочка, чтобы достичь состояния жизни.
Капо встретил нас прежде, чем мы добрались до алтаря. Он пожал руку дяде Тито, но прежде чем тот отпустил ее, дядя Тито сказал Капо:
— Я взял на себя ответственность за эту прекрасную девушку; ты будешь нести ответственность за эту прекрасную женщину до конца своей жизни. — Капо ухмыльнулся и похлопал его по спине. Дядя Тито приподнял мою фату и нежно поцеловал в щеку, прежде чем сесть рядом со своей женой, тетей Лолой.
Капо протянул мне руку, и я пожала ее, как никогда радуясь физической связи с ним. Его уверенность подпитывала мою, позволяя мне идти ровно. Я держала голову высоко, но больше всего на свете мне хотелось вытереть слезу со щеки. Я понятия не имела, когда это произошло, но это произошло. Я не хотела, чтобы кто-нибудь видел.
Взглянув на Капо, я подумала: «Пусть увидит».
Пусть он увидит хорошее и плохое, грязное и чистое, уродливое и прекрасное, счастливое и печальное.
Пусть он увидит меня. Всю меня.
Осмелившуюся жить.
Это была моя смелость жить, показать кому-то, кто я на самом деле. Позволить им пройти мимо поверхности и проникнуть в тайные глубины, которые раньше принадлежали только мне.
— Бочелли, — прошептал Капо, когда мы подошли к ожидавшему нас священнику.
— И Паузини, — ухмыльнулась я, сжимая его руку. Я хотела держать голову прямо. Чтобы мои мысли были в порядке.
Когда мы остановились перед священником, я повернулась к Капо, а он ко мне. Капо взял обе мои руки в свои ладони.
Все слова были сказаны. Все обещания были даны.
Он надел мне на палец новое кольцо с бриллиантом и сапфиром. Я же снова надела его обручальное кольцо, которое подарила ему в Нью-Йорке. Il mio capo.
Прежде чем священник объявил нас мужем и женой, Капо наклонился и губами собрал еще одну слезу, упавшую с моего глаза, а когда священник произнес последние слова, он дотянулся до моих губ и поцеловал их, скрепляя вечную сделку поцелуем.
 
Tutto suo. — Все его. Tutto mio. — Все мое. Per sempre. — Навсегда.
Все его. Все мое. Навсегда.
***
Тысячи бабочек порхали вокруг нас, маленькие цветные вспышки взрывались в ночном воздухе. Все цветочные композиции, тысячи цветков апельсина, были покрыты нектаром бабочек. Может быть, они все выпьют, прежде чем расправят крылья и полетят туда, куда направлялись. Голубая бабочка села мне на плечо, прежде чем улететь в другое место.