История тишины от эпохи Возрождения до наших дней

  
8
 
От молчания любви до молчания ненависти
 
Молчание — непременная составляющая подлинно глубоких любовных отношений. Никто, пожалуй, не выразил этого лучше Мориса Метерлинка. Вот что он пишет: «И если вам дано погрузиться на мгновенье в вашу душу до глубин, где обитают ангелы, вы прежде всего вспомните человека, глубоко вами любимого, и вспомните не слова его и не движения, но молчания, пережитые вами вместе, потому что только качество этих молчаний определяет качество вашей любви и ваших душ» [231]. Метерлинк называет это «деятельным молчанием», подчеркивая, что существует и другое, «пассивное», которое есть «не что иное, как отражение сна, смерти или небытия».
  
Молчание — это «посланник неведомого, особого для каждой любви». В близких отношениях между людьми молчание имеет множество оттенков, и развитие любовного чувства напрямую зависит от «качества того первого молчания, которое возникает между двумя душами». Если между влюбленными не устанавливается взаимопонимания во время этого первого опыта молчания, «их души никогда не сольются, ибо молчание не перерождается [...], природа его никогда не изменится, и оно сохраняет до смерти любящих то же положение, форму и силу, как и в первый раз, входя в их комнату» [232]. А вот слова не способны в полной мере отразить значение тех особых отношений, какие существуют между любящими. Да и в целом проникновение в суть любви, смерти, человеческой судьбы «возможно лишь в безмолвии», в сокровенном пространстве молчания, существующем внутри каждого из нас. «Если я говорю кому-нибудь, что люблю его, он не поймет, что я, быть может, говорил тысяче других; но молчание, которое наступит затем, [...] — если я действительно люблю, — зародит, в свою очередь, молчаливую уверенность». Интонация Метерлинка становится вопросительной, когда он завершает свои размышления на эту тему: «Разве не молчание вызывает и определяет аромат любви? Лишенная молчания любовь не имела бы ни вкуса, ни своего вечного благоухания? Кому из нас неизвестны эти немые минуты, разъединявшие уста, чтобы соединить души? Надо постоянно стремиться к ним. Нет молчания более послушного, чем молчание любви: одно оно принадлежит только нам» [233].
Встретив наконец свою любовь и пережив всю глубину этого чувства, которого мы ждали годами, мы «начинаем говорить о том, что часы пробили, или о заходящем солнце, чтобы дать время нашим душам восхититься друг другом и постичь друг друга в некотором ином молчании, которое не может нарушить шепот губ и мысли» [234]. Метерлинк приводит слова Жана Поля, который писал: «Когда я хочу нежно любить дорогое мне существо и все ему прощать, мне стоит только несколько времени молча поглядеть на него» [235].
Как и Метерлинку, Жоржу Роденбаху близка символистская идея молчаливого слияния душ. В одном из своих стихотворений он пишет:
 
 
В твою любовь я вхожу, как в храм,
 
Где трепещет дымчатый шлейф молчанья и ладана. [236]
 
 
У Роденбаха также есть строки о влюбленном, который в темноте лежит на кровати и прислушивается, как рядом спит его любимая:
 
 
Блаженство! Ничем мы не разделены!
 
                                                   Единое и целое!
 
О тишина! Слияние в одном двух ароматов,
 
Мысль об одном и том же, но сомкнуты уста. [237]
 
 
В 1955 году Макс Пикар в свою очередь отмечает, что в любви больше молчания, нежели слов. Любящие, — пишет он, — пара заговорщиков. Между ними заговор молчания, к которому они прислушиваются больше, чем к речи. «Прошу, помолчи, — будто бы говорит она, — помолчи, чтобы я лучше расслышала тебя». Так что в любви гораздо естественнее обходиться без слов, «ведь в молчании любовь способна простираться до самых дальних далей». Кроме того, молчание всегда сопровождает крепкую, искреннюю дружбу. Макс Пикар, цитируя Шарля Пеги, пишет о друзьях, которые «испытывают радость, когда молчат вместе, друг подле друга, и они шагают рядом долго-долго, молча идут по молчаливым улицам. Двое счастливых друзей, чья связь сильна настолько, что они умеют вместе молчать. В местах, которые умеют молчать» [238].
Необходимость подлинного молчания в любви, по сути, извечная тема для рассуждений — вспомним, например, средневековую куртуазную любовь, — так что давайте отмотаем время назад и обратимся к идеям, казалось бы, банальным. В 1580 году Бальдассаре Кастильоне в трактате «Придворный» утверждает, хотя речь и не идет о молчаливой встрече двух влюбленных сердец, что человек, чья любовь по-настоящему сильна, говорит мало. Кастильоне ссылается на Лоренцо Великолепного, разделявшего мнение, что любящие «столь же неохотно ведут разговоры, сколь пылко чувствуют, и речь их часто прерывается, уступая место молчанию». Бальдассаре Кастильоне дает наставление: если придворный влюблен и хочет проявить свое чувство, он должен быть скорее сдержан на слова, нежели болтлив. Влюбленность гораздо лучше выражать вздохами, учтивыми или робкими жестами, чем «тысячью слов». Причем важно, чтобы взгляд «следовал в двух направлениях, пробегая по дороге, ведущей от глаз к сердцу», — вспомним, что в те времена взгляд был вопросом такта. Влюбленный смотрит «выразительно и ласково», и его глаза пускают безмолвные стрелы. Именно взгляд соединяет влюбленных в тишине. «Глаза устремляют свои лучи в глаза, взгляды влюбленных встречаются, потому что встречаются их души». Когда эти двое смотрят друг на друга, между ними происходит «нежное столкновение». В их глазах читается то, что «наполняет сердца». На языке взглядов они «долго и жадно беседуют о любви», и поблизости не должно оказаться посторонних, следует сохранить все в тайне и быть осмотрительными. Пока любящие молчат, их глаза выражают то, что по-настоящему важно.
Значимость молчания в любовных отношениях подчеркивается и в романе классической эпохи. В «Астрее» Оноре д'Юрфе совместное ложе — это пространство «нежной близости, разделяемой тайно и в молчании» [239]. Знаменателен образ молчания, которое в поэме Джона Мильтона сопровождает любовь Адама и Евы в раю: Мильтон пишет, что «радости полно было молчанье» в момент их ласки. Блез Паскаль полагает, что «в любви молчание ценится выше слов |...| и обладает гораздо большим красноречием, чем речь» [240].
Романтизм в этом смысле служит связующим звеном между нравственными наставлениями классической эпохи и прихотливым ходом мысли символистов. Находясь перед умирающей Элеонорой, разлюбивший ее Адольф из одноименного романа Бенжамена Констана понимает, что та по-прежнему питает к нему чувство. «Она была настолько слаба, — повествует нам Адольф, — что могла лишь изредка говорить со мной; молча она обращала на меня взгляд, и тогда казалось, что глаза ее молили меня о жизни, которой я уже не мог ей дать». В повести Констана «Сесилия, супруга рассказчика любит другого человека. В один из вечеров, проведенных «в весьма глубоком молчании», муж замечает «влюбленные взгляды, которыми они обменивались, и схожесть их хода мысли — все это выдавало обоих, равно как и прочие детали; их выдавало счастье, выражавшееся во всем, когда они находились вместе; они молчали, поскольку любой их разговор был бы неминуемо услышан мною; все это заставило меня погрузиться в раздумья». В данном случае молчание, словно купол, накрывает влюбленных, которые обмениваются взглядами и стремятся сердцами друг к другу. После того как муж-рассказчик прервал этот безмолвный диалог, он в изумлении заметил слезы на глазах своей жены Сесилии, продолжавшей сидеть «молча и неподвижно».