2147...(СИ)

– Проходите, мистер Ксавьер. Присаживайтесь. Выпьете со мной чаю или предпочитаете что-нибудь покрепче?
У врача все плывет перед глазами, он едва стоит на ногах, но не намерен показывать свою слабость. Ему сложно сосредоточиться, собрать мысли в кучу и заставить голову работать, поэтому ему непонятно, что за игры затеял Леншерр, чего он добивается, и какой реакции ждет от Чарльза.
  
– Благодарю вас, герр комендант, но я вынужден отказаться от столь щедрого предложения.
Ксавьер облизывает сухие губы распухшим языком, и чувствует, как холод поднимается все выше по телу, подбирается к внутренностям, в то время как голова горит в лихорадочном жаре. Кажется, Леншерр недоволен его ответом и говорит что-то раздраженно, но Чарльзу уже все равно, все силы он тратит на то, чтобы стоять прямо, не шатаясь. Повышенный голос коменданта раздается словно сквозь вату, слова бьются о черепную коробку, а в пылающий мозг никак не хотят попадать. Последнее, что видит Чарльз, это как Леншерр откидывает от себя салфетку и встает из-за стола. И после сознание Ксавьера погружается в благословенную темноту.
***
– Но почему он его не убил тогда, вместе с той женщиной или мужчиной? Из жалости?
– Из жалости? – старик насмешливо смотрит на девушку. – Таким людям, как Эрик Леншерр было незнакомо такое чувство, как жалость. Он убил больше тысячи человек. Только представьте: ставил людей в шеренги – мужчин, женщин, стариков – и отстреливал. Наугад. Первого попавшегося. Вы можете себе это представить? Те люди ничего не сделали, кроме того, что родились евреями.
– Но если он был таким монстром, то почему Чарльз Ксавьер остался жив? Если это была не жалость или милосердие, то что тогда?
Рассказчик неторопливо достает еще одну сигарету, затягивается, расслабленно прикрывая глаза, выпускает облако дыма и отвечает:
– Он хотел показать, у кого из них власть.
***
Чарльз бредил. Метался по постели, то выныривал из забытья на короткое время, то снова проваливался в бессознательное состояние. Первые три дня температура никак не хотела опускаться ниже 39°C. Простыни под ним мгновенно пропитывались потом, скручиваясь жгутами, что заставляло его вертеться еще беспокойнее.
Ему снились кровь, боль и гнойные раны, в которых копошились жирные белые черви. Мольба и крики тех, кому он должен был помочь, спасти, удержать жизнь в умирающем теле, но снова и снова опаздывал, находил на больничных койках вместо людей лишь горстки пепла, который просачивался сквозь пальцы, взмывал вверх полупрозрачным облачком. И Чарльз словно в лабиринте метался от койки к койке, путаясь в кровавых простынях, надеясь найти того, чьи стенания отражались эхом от каменных покатых стен, но находил только прах. Метался до того момента, пока прохладные пальцы не легли на пылающий лоб. О, эти пальцы. Для Ксавьера, находящегося в полусознательном состоянии, они были самым успокаивающими, самыми живительными, они обещали покой и облегчение. Будто он был скитальцем, который, влачась по пустыне, умирал от жажды, но вдруг, когда уже практически исчерпал все силы, наткнулся на родник с чистой, прозрачной студеной водой, и жадно приник к нему, до конца не веря в то, что смерть, пусть на время, но отступила. Чарльз вздохнул счастливо и провалился в глубокий сон.
Он пришел в себя только на пятые сутки. За окном моросил дождь, свет прожекторов с трудом пробивался сквозь частые капли и туман, который опускался на крыши бараков. Чарльз лежал под тонким покрывалом, спину и голову подпирали взбитые пуховые подушки. Англичанин чувствовал страшную слабость во всем теле, голова была тяжелой и мысли лениво ворочались, не желая восстанавливать всю картину случившегося. Его внимание отвлекла тихонько отворившаяся дверь; в комнату торопливо, но бесшумно проскользнула Марта – экономка-еврейка, которая следила за порядком в доме коменданта – держа в руках тазик, о железные стенки которого плескалась вода.
– Доктор Ксавьер, вы очнулись! – она слегка суетливо опустила ношу на табурет около кровати, и склонилась над больным, – вы так нас напугали, все очень за вас переживали, доктор! Думали, что вы уже не придете в себя.
– Все хорошо, Марта, не стоит волноваться. Что это со мной? Неужели подхватил что-то серьезнее простуды?
– А сколько дней вы провели в карцере? – старая еврейка обеспокоенно покачала головой, смочила полотенце в тазике, и принялась обтирать лицо и шею Ксавьера. – Простоять столько под ледяной водой, не мудрено продрогнуть до костей.
– Я провел там весь уикенд, милая Марта. Но вам не советую, препаршивейшее место.
Женщина с испугом оглянулась на дверь, поджала губы, неодобрительно глядя на Чарльза.
– Побойтесь Бога, доктор. Не нужно говорить такие слова.
– Ну-ну, будет вам, Марта. Никто не может лишить меня права шутить, и пусть мои шутки убоги, признаю, но не всем же нам блистать комедийным талантом. Да и вы неверно выразились, здесь не Бога нужно бояться.
– Вам стоит поберечь силы, перестаньте болтать, – экономка отжала полотенце, вернулась к кровати.
– Если мне не разрешено говорить, то послушать-то я вас могу? Вы так и не ответили. Что я подхватил? Дышится тяжело, только не говорите, что это…
– … пневмония, – она невесело усмехнулась в ответ на разочарованный стон Ксавьера.
– Просто восхитительно. Требуется не меньше трех недель больничного режима для выздоровления. С чего такая добродетель? На моих глазах герр комендант убил человека, который смог бы работать через гораздо меньшее время.
– Благодарите Бога за то, что он вызвал своего личного врача и тот осмотрел вас. Вы кричали в бреду, герр Леншерр был крайне раздражен шумом…
– Как неловко вышло, непременно принесу ему свои извинения.
– … потом он не выдержал и пришел сюда, словно поколдовал над вами и вы успокоились.
– Невероятно. Сам Гитлер поделился с ним секретами волшебства и магии?
– Доктор Ксавьер! – прошелестела испуганно женщина, – однажды вы договоритесь! Помяните мои слова, ваш язык вас до добра не доведет.
Ершистый доктор Ксавьер не успел ответить, дверь снова распахнулась, и в комнату неторопливо вошел Леншерр.
– Герр комендант, – экономка тут же почтительно опустила голову, после подхватила таз с водой и засеменила к двери, беззвучно прикрыв ее за собой.
В наступившей тишине, которую не торопился нарушить ни один, ни второй, немец подхватил стул, поставил его ближе к постели больного и уселся, оперевшись локтями о колени. Окинул комнату беглым взглядом и, наконец, сосредоточил все внимание на Чарльзе.
– Я должен поблагодарить вас, герр комендант.
– Это вам сказала Марта или вам так подсказывает совесть? Всегда нужно благодарить за благие дела, не так ли?
– Будь то ваша экономка или мое старомодное воспитание, факт остается фактом – вы спасли мне жизнь. И вы, безусловно, правы: за благие дела необходимо благодарить, пусть их и можно пересчитать по пальцам.
Леншерр смотрит в глаза Чарльзу, выпрямляется и тянется к внутреннему карману кителя. У Ксавьера мелькает мысль, что сейчас он достанет свой “Вальтер” и пристрелит его прямо здесь, а Марте потом придется отстирывать белье и соскабливать его мозги со спинки кровати. Видимо паника проскальзывает по лицу англичанина, потому что взгляд Леншерра становится насмешливым, но не менее опасным. Он вытягивает портсигар, открывает его, не спеша извлекает сигарету, по-прежнему не отрываясь от лица Ксавьера, и уже было подносит зажигалку, чтобы закурить, но спохватывается:
– Вряд ли сигаретный дым будет благотворно влиять на ваше здоровье, доктор Ксавьер, – капитан слегка улыбается, обеспокоенно покачивая головой, и убирает портсигар обратно, – а ведь нам нужно, чтобы вы как можно скорее пошли на поправку.
Он встает, одергивает китель, разглаживает складки на рукавах, ставит стул на место, и, не попрощавшись, идет к выходу. Уже берется за ручку, когда Чарльз все-таки задает вопрос, который все это время вертится у него на языке: