Проклятие Ильича (СИ)

Ну… точно с ума сошла. Обычно дементным старухам мерещатся цыганские таборы или соседи, что через розетку газом травят, а у Левиной на старости лет — вон, магия, ядрить кадрить её налево. И ведьма-целительница с горящими то ли от гнева, то ли от восторга глазами. Или это её сознание так само себя проецирует?
Нет, серьёзно, а можно какие-то другие галлюцинации, пожалуйста? Санаторий в Крыму, например. Или там, турбаза на Волге. Да хоть уральские леса и палатки, а не вот этот мерзкий смрад, въевшийся уже и в кожу, и в волосы!
Зловонный дым от подпалённой трухлявой соломы поднимался к потолку. Марьяна так и замерла, стоя на нарах, и таращилась на сокамерницу.
— Подь сюды и слушай внимательно, — внезапно деловито и собрано приказала старуха. — Бери свои кандалы и выплавляй из них острый тонкий кусок. Отрежешь мне кисти, снимем мы эти цепи.
— В смысле отрезать вам кисти? — возмущённо спросила Марьяна. — Совсем из ума выжили?
— Ой, да не голоси ты, а то охрану выкликаешь! — азартно улыбнулась Дукуна. — Огневичка она, глянь! Вот свезло так свезло! А что дура — так это ничего, просто меня слушай и делай, что говорят. Поняла, молодка?
— Нет! Не буду я вам кисти отрезать!
— Балбеска, прости Господи. Да приращу я их, когда кандалы-то спадут. И уж обезболю себя. Да и сама порежу, коли ты не насмелишься, только не голоси.
Как из кандалов сделать нож, Левина, естественно, не знала. И Ора не знала. Расплавленного металла Марьяна Ильинична инстинктивно опасалась — это было настолько рефлекторно, что стоило даже подумать о раскалённых докрасна кандалах, как руки сами норовили за спину спрятаться. Но выбора особого не было.
Марьяна села на грязные нары, взяла в руки кандалы и попробовала вновь окунуться в пламенное озеро, которое недавно огненным штормом бушевало в груди. Словно она была не человеком, а вулканом, и держала в себе бурлящую лаву. Колдовство охотно откликнулось и ринулось туда, куда ему указали — накалило кандалы до рыжины. Не веря глазам, словно погрузившись в странный, пугающий сон, Левина держала в руках искрящие от перегрева цепь и два прикреплённых к ней заклёпанных браслета. Словно пластилиновый, она оторвала один от сцепки и повертела в руках. Цепь и второй браслет упали на пол с шипением, а старуха опасливо отскочила в сторону. Причём очень даже бодро для своего-то возраста.
Левина держала в руках сочащийся жаром кусок железа и не верила себе. Разуму своему больше не доверяла. Невозможно это! Никак невозможно держать в руках мягкий от огня металл и не испытывать ни боли, ни страха.
— Дык тебя и не сожжёшь, — вдруг радостно пояснила старуха. — Да не сиди ты! Шевелись!
Марьяна Ильинична словно из ступора вышла — распрямила браслет, словно из воска вылепила из него подобие ножа. С ручкой и не очень острым, но вполне пригодным лезвием. Такое можно об остатки кандалов попробовать наточить. Несколько искр упали на ветхое платье, прожгли прорехи в подоле, но его это не особо-то испортило. Горелые дыры затерялись среди пятен болотной грязи, потёртостей и сальных потёков.
— Режь давай! — радостно протянула Левиной свои запястья целительница. — Не боись, кровищи не будет. Так, малёха покапает. В обморок не грохнешься?
— Не должна, — выдавила Марьяна и решительно схватила старуху за руку.
Нож у Левиной получился отвратный. Слишком тупой. А пергаментная, тонкая кожа, покрытая старческими пятнами, лишь проминалась под подобием лезвия. От бессилия и отвращения хотелось взвыть, но Марьяна Ильинична взяла себя в руки и сказала:
— Сначала наточить.
И с остервенением принялась за дело. Надо отдать старухе должное — та не пискнула и с особо ценными советами под руку не лезла. Сама попробовала правой рукой левую отрезать, да не смогла. И потом, даже отрежь она себе одну кисть, вторую-то всё равно придётся Марьяне от тела отделять. А пока кандалы на старухе, вылечить она себя не сможет. В общем, патовая ситуация. Что бы сделал Владимир Ильич? Оттеснил бы жену плечом от страшной картинки и сказал бы: «Ты, Дюймовочка моя, погуляй сходи, а я пока тут сам справлюсь». На глаза даже слёзы навернулись. Левина плакать себе не запрещала. Хочешь? Плачь! Но дело делай. Толкай, вставай, иди, тяни, добивайся. Легче тебе оно даётся, когда слёзы на глазах — да хоть обревись.
 
Вот и сейчас полутупым ножом она таки смогла отрезать старухе руки. А потом держала их, пока целительница колдовала. Белый свет залил окровавленные запястья, слепя обеих пленниц, и вгрызся в истерзанные руки. Старуха смежила набрякшие веки и что-то невнятно бормотала, шамкая морщинистым ртом. Марьяна Ильинична напряжённо сидела рядом, борясь с давно подступившей к горлу дурнотой. Камера выглядела, как поле битвы, проигранной хаосу и смраду. На полу — жжёная солома, куски кандалов, капли окалины, ошмётки болотной грязи и бурые пятна крови, которой было вовсе не так мало, как Левина надеялась.
— Ты не Ора, — сказала старуха, открыв глаза.
Её руки вдруг воинственно сжались в кулаки, на предплечьях под загорелой кожей проступили зеленовато-голубые вены.
— Ты не Ора! — обвинительно повторила она, и сощурившись посмотрела в глаза Марьяне Ильиничне.
 Событие двенадцатое 
 Негативные ожидания порождают негативные результаты. Позитивные ожидания также порождают негативные результаты.  Взаимонезависимые законы ожиданий  
— И спасибо скажите, что не Ора. Она предпочла тихонечко сдохнуть, погасив свою Искру.
— Твоя правда, — спокойно кивнула старуха, сжимая и разжимая кулаки и шевеля пальцами. — Ну как старые!
Она обрадованно посмотрела на свалившиеся на пол кандалы и предвкушающе улыбнулась:
— Ох и наведём мы сейчас шороху. Звать-то тебя как?
— Марьяна, — честно ответила Левина.
А смысл теперь-то скрывать правду?
— И как ты тут оказалась? — с любопытством вгляделась в неё старуха.
— Сама не знаю. Меня… притянуло сюда, что ли. От Оры воспоминания остались, но какие-то сумбурные, нечёткие. Ничего толком не разобрать. Вот я думаю — где я и кто теперь?
— Дык огневичка ты. Да какая могучая, диву даёшься, откуда такая силища в эдакой тщедушной девке. Не боись, Марья, выберемся мы теперь с тобой, как пить дать. А коли не выберемся, дак хоть порезвимся напоследок. Мож, кого из инквизиции этой святой на тот свет с собой заберём. Томятся небось, олухи церковные, в ожидании свидания с Господом-то, — целительница предвкушающе потёрла руки и неожиданно закончила: — Пожрать бы только. Я как поворожу, так такой голод накатывает, хоть волком вой.
Есть действительно хотелось, и очень. Нутро скрутило в голодном спазме, а во рту аж слюна набралась от одного лишь упоминания о еде.
— Не Марья, а Марьяна. Дверь, кстати, можно поджечь, — просипела Левина, сглатывая вязкую слюну. — И пить тоже хочется.
— Дверь нету смысла трогать, она снаружи листами жестяными обита. Ты, вестимо, можешь дыру проплавить, но потом в голодный обморок рухнешь. А я, коли попытаюсь тебя поднять, рискую рядом прилечь. Недалеко убежим. Иное что-то измыслить надобно. Целительский дар — он супротив людей да зверей хорош. А супротив остального — огненный. Нам друг друга держаться надо, — вынесла вердикт старуха и посмотрела на собеседницу почти ласково.
— И что нам теперь, ждать, пока кто-нибудь за нами не придёт? Ведь неизвестно, сколько ждать!
— Воистину то неведомо, — задумалась целительница и принялась перебирать пальцами длинные бусы, что скрывались под лохмотьями платья. — Тогда я лягу, а ты голоси, что померла я. Только стражники ко мне подойдут, тут я их, молодчиков, и шарахну. А ты, главное, сиди и трясись.
Марьяна Ильинична подняла с пола остатки кандалов и приладила на запястья, там где рваный рукав открывал тонкую руку. Второй рукав — с чудом уцелевшей кружевной оборкой — натянула пониже, до самых пальцев, а руку обмотала цепью. От соприкосновения с металлом огонь внутри словно замер, затаился. Колдовать теперь Левина если и смогла бы, то разве что совсем немного, с натугой.