Кикимора и ее ёкай (СИ)

Каукегэн Шарик был не прям чтобы сильным, но осторожным: на рожон не лез, берегся, из-за чего часто недоедал. Кикимора, являющаяся постоянным источником питания, стала для него спасением.
Сейчас Тотошка подкачался, стал мощным, крепким каукегэном с хорошей сильной аурой. Он, можно сказать, был уже даже не Тотошкой или каким-нибудь банальным Дружком, а Рексом или, там, Гераклом.
  
Не сказать, чтоб ему было легко протащить кикимору сквозь толщу Небесной горы, но ему повезло. Небесная резиденция богов находилась не небольшом уступе, через который несложно было просочиться. Каукегэн сам испробовал путь, по которому собрался провести хозяйку, был уверен в хорошем исходе дела, но, по японскому обыкновению, сомневался, немного трусил, опасался неудачи и переживал. А вдруг он угробит свою хозяйку? В таком случае он подведет ее, и тогда останется надеяться, что харакири или там сэппука какая-нибудь помогут ему искупить страшный позор.
Но он решился. И теперь нужно было делать то, что должно — помогать своей госпоже.
…Кикимора всерьез подумала, что вот тут ей и конец. Останется в толще Небесной горы под резиденцией богов, застынет в породе, и спустя многие века люди-археологи, которые доберутся однажды и сюда, будут цокать языками, складировать ее тело во музей и давать ей разные странные имена. Типа, «женщина-демон с чокнутой собакой», «горная королева с ручным фамильяром», «загадочная незнакомка, которую прокляли боги». Это было так, навскидку. Перепуганное сердечко трепыхалось как безумное, в голову из-за паники лезли разные дурные мысли. Впрочем, было от чего. Во-первых, гора прямо таки давила на нее со всех сторон. Во-вторых, дышать было нельзя и нечем, а кикимора, хоть и могла несколько минут обходиться без воздуха, все же была живая. В третьих, было просто страшно, хоть тоненькая полоска ауры каукегэна опутывала ее и давала ей некое подобие надежды.
Проход сквозь толщу горы был небыстрым — было ощущение, что тело передвигается на миллиметр в минуту. Очень хотелось сделать усилие и рвануться вперед, к воздуху, к свету, к солнцу. Но было нельзя.
Но все кончается, кончилось и это.
Тяжело дышащая кикимора, оплевывая песок и камушки, держалась за грудь. Туда, казалось, напихали земли и глины. Каукегэн виновато мел хвостом землю.
— Ничего, Шарик, ничего. Ты умница у меня, хороший каукегэн. Пойдем, мой молодец, поскорее, нам надо как можно быстрее найти Дзашина. Нужно предупредить.
И она, спускаясь вниз, в город ёкаев, почуяв, что священная Небесная гора с ее богами осталась позади, рассказала Шарику в подробностях все, что услышала от них. Каукегэн тоже был шокирован вероломностью семи великих богов счастья. Это ж надо — взять и развязать войну, уничтожить руками сведенного с ума бога тех, кто неугоден. И ради чего? Ради власти? Силы? Как будто у семи великих богов ее и так недостает.
— Надо найти Ямаубу. Она уже однажды отправляла господину Дзашину весточку, когда просила вас, моя госпожа, спасти.
— А что он? Сразу пришел? — с внезапным интересом спросила кикимора. У нее даже лицо разгладилось и посвежело.
— Ну, как весточку отправили, считай, часов через восемь…
«Ну, и на том спасибо», — подумала кикимора. Сам-то перемещаться может за какие-то восемь часов, а ей пришлось столько дней топать на своих двоих не казенных. С другой стороны, она и страну повидала, и знакомства завела, так что не в обиде.
— Ладно, поищем Ягу… Ямаубу. Где ты ее видел в последний раз? Только нам поторопиться надо. Чую, времени у нас немного, а нам надо успеть хоть весточку передать.
  
Глава 36. План на грани жизни и смерти
 
Ямаубу каукегэн нашел близ города на том же самом месте: в торговых рядах. Похоже, у нее был интерес к торговцу рисом и лососем, потому что терлась как раз возле него в своем третьем облике. Облик этот был для особых случаев, для свиданий, например, или когда требовалось заманить какого-нибудь красавчика в свою избу. Сейчас Ямауба была очень даже ничего: миленькая такая, молоденькая, рот всего один и очень даже очаровательный. Только рот этот она кокетливо прикрывала ладошкой, чтобы не было видно острых треугольных зубов.
В руке она держала леденец. Судя по всему, зардевшийся продавец расщедрился на гостинец.
— Опять вы на мою голову, — сказала Ямауба, недобро глядя на каукегэна и кикимору. — Нечего ко мне как в изякая шастать, у меня тут личная жизнь.
— Ямаубочка, ты уж прости, помощь твоя нужна, — сказала кикимора, глядя серьезными, поблекшими без болотных огоньков глазами. — Беда будет большая.
— Одну минуточку, — мило улыбнулась Ямауба торговцу и развернулась к возмутителям ее личной жизни. На ее лице пробежала сетка морщин, прорезался под носом второй рот. Но на кикимору это не произвело большого впечатления. Она с Ягушей не первый год была знакома, знала, как с такой публикой разговаривать.
— Ямаубочка, дело серьезное, вот, Шарик подтвердит. А я за помощь тебя награжу как следует. И когда ты ко мне на помощь пришла, ну, помнишь, когда Ю-баба меня забрала, я тоже не забыла. Отплачу честь по чести. Только послушай, дело уж больно серьезное, тайное, кроме меня, Шарика и семи богов, никто не знает. Поможешь, родная?
«Родная» Ямауба заинтригованно кивнула, пряча любопытные искорки в глазах.
И кикимора, отведя Ямаубу в сторонку и поставив Шарика сторожить, рассказала, что знала. Ничего не утаила. Ямауба сама у подножия горы Камияма живет, с Омононуси по соседству, она под ударом Дзашина может оказаться. Если, конечно, кикимора все правильно поняла. Это она и спросила у Ямаубы. Та, чай, лучше понимает, чего тут происходит.
На Ямаубе лица не было. Бледная — ни кровинки. Только зубы острые скрипнули.
Посмотрела Ямауба по сторонам, прищурила желтые, круглые, как у совы, глаза. Схватила вдруг кикимору крепко за руку, каукегэна за шкирку, подняла подол красного своего кимоно. Крутанулась на месте — и раз! — оказалась вместе с гостями рядом со своей избушкой (ну или как они там в Японии называются) у подножия горы Камияма.
— В дом иди, бедовая, на полчаса тебя скрою, потом уж не обессудь. Водница ты, болотница, Бензайтэн тебя найдет, только время дай.
— А как… — спросила было кикимора, удивляясь тому, как легко и быстро переместилась Ямауба. Но осеклась, присмотревшись к горной ведьме.
Она выглядела прямо-таки удивительно плохо. Обычно в Ямаубе кипела колючая злая энергия, но теперь от этой энергии ничегошечки не осталось: перед кикиморой стояла скрюченная, больная, страшная, как атомная война, старуха. Ее красное кимоно разваливалось от тлена, лохматилось нитками.
— Иди, иди в дом, — сказала она, с трудом открывая дверь в свою развалинку-избу.
И кикимора повиновалась, проглотив все вопросы. Поняла, что Ямауба за перемещение дорого заплатила. Теперь восстанавливаться будет долго, очень долго, если вообще восстановится когда-нибудь до прежних сил. Но, с другой стороны, кикимора в ней не ошиблась. Если бы Ямауба переместилась сама, одна, то была бы куда бодрее, а она даже каукегэна с собой перенесла, позаботилась о бедном духе мора и неудач. Кикимора расчувствовалась, шмыгнула носом.
Ямауба тем временем зажгла соевую свечку. «А ничего тут у нее, атмосферно даже», — подумала кикимора, бегло оглядывая жилище японской горной ведьмой. В ее доме было аскетично, чисто до скрипа, уютно, но как-то иначе, не как кикимора привыкла. Что у нее, что у Ягуши дома пучки трав сушеных по стенам висят, печь стоит большая, пузатая, с полатями, с ухватами по бокам, с чугунками да сковородками, половички плетеные всюду, кружевные салфеточки — зимой, когда делать нечего, вяжется хорошо. А у Ямаубы было по-другому. Соломенные циновки, большой очаг посередине одной-единственной комнаты, по стенам не травы развешаны, а амулеты какие-то да рисунки на гравюрах. Рисунки, правда, сплошь занятные: не кривые японские деревья, а японские мужчины, женщины и ёкаи, тоже, на взгляд кикиморы, кривоватые. Но это она к японской гравюре непривычная. Так-то ничего было, красиво.