Кикимора и ее ёкай (СИ)
Едва последняя капля маны оказалась усвоена, недовольно зашумело Дзюбокко. Красные гибкие ветви противоестественно изогнулись в фигуру, похожую на ладонь, и сомкнулись на чем-то, прилетевшим с неба.
Птичек в поместье господина Дзашина не водилось (Дзюбокко, кстати, было отчасти тому виной), поэтому Дзашин прищурился на дерево и протянул руку. Ветки послушно выгнулись, и на протянутую ладонь упала красная тряпочка с парой иероглифов.
«В беде и тоске
Глаза цвета зелени.
Не дай погибнуть!»
Ямауба была все ж таки японским ёкаем до мозга костей, и ей не было чуждо чувство прекрасного. Она вообще была в глубине души романтик.
— Что, опять? — страдальчески спросил Дзашин куда-то в космос. Космос молчал, только алел зачарованный лоскут старой ткани, перепачканный углем. На другой его стороне мелькнул черным адрес. Ямауба была не только романтиком, прагматичности ей тоже хватало. Ну не женщина, а сборище всех совершенств.
Правда, тревожащего хайку от Ямаубы не хватило для того, чтобы Дзашин, как прыщавый влюбленный подросток, кинулся в город ёкаев. У него, во-первых, было самоуважение, во-вторых, много важных дел, в третьих, плевать он хотел на глаза цвета зелени в беде и тоске. Он не талисман счастья и не оберег на удачу. Он воин. Не пристало воину бегать и спасать какую-то там девчонку.
Дзашин, отшвырнув подальше кусок алой ткани, отправился делать много важных дел. Чай маття сам себя не заварит.
* * *Проснулся господин Дзашин в прескверном настроении. Сделал утреннюю зарядку, распределил поступившую снова ману, подышал правильно в медитации, съел на завтрак мисо и полезные ферментированные бобы натто, напился гречишного чаю. Но на душе было как-то гаденько.
«Сидит там в беде, с глазищами своими перепуганными», — ныло где-то внутри, когда Дзашин делал зарядку.
«А если опять Они напали?», — думал Дзашин, когда медитировал. Почему-то представилось ему, как лежит она на поле боя, вокруг нее злобные Они зубы точат, а она к груди рисунок, им подаренный, прижимает, и имя его шепчет.
Медитацию пришлось прервать — никак не удавалось сконцентрироваться на полезном для ума и тела.
«Бедовая чужачка! Никакого от нее покоя!» — думал Дзашин, пытаясь насладиться вкусом традиционного японского ужина. Но насладиться не получалось. Запали в душу зеленые глаза чужеземки. Запали и мерцали там болотными светлячками, насмешливые и внимательные.
— Дзюбокко, присмотри за домом, — сказал Дзашин, облачаясь в праздничный наряд, соответствующий его статусу. Город ёкаев в период окончания о-бон — не то место, где можно пренебречь традициями и правилами. Лучше не привлекать к себе лишнего внимания.
И Дзашин, воплотив своего черного духа-оками, отправился в город ёкаев, спасать одну невозможную кикимору из беды.
Глава 30. Чутье подвело
Дзашин прибыл в город ёкаев с последней электричкой. Ну, то есть поздно.
Для богов перемещения в пространстве — дело обычное, особенно если перемещаешься в нейтральные территории, а для Дзашина, у которого последователей теперь было как шерстинок на лохматом каукегэне, так еще проще. Сил много, перемещайся сколько душе пожелается.
Уже на входе в город ёкаев было шумно и весело, несмотря на поздний час. Последний день праздника о-бон и для людей, и для ёкаев важен одинаково. В день поминовения усопших истончаются границы, и мертвые касаются живых, а живые открывают для них сердца. Это праздник силы, праздник души, время, когда можно получить сил и как следует прокутить их в самом большом городе близ Небесной горы, где сиживают во время о-бона семь великих богов счастья.
Шумели торговые ряды, набитые вкусностями прилавки изумительно пахли. Сияли оранжевые фонарики, заливали светом каменную брусчатку. Ёкаи, приехавшие со всех концов Японии на празднование, веселились от души. То тут, то там кричали, смеялись, ругались и торговались.
— Мама, мама, хочу жареные уши домарару!
— Купи мне мороженое из осьминога!
— Посторонись!
— Обсчитали! Бей гада!
Над головами носились бесплотные духи, мели дорожки длинными лисьими хвостами милые кицуне, белозубо улыбались девицы-тануки, охочие до развлечений. Таскались за ними ёкаи с рогами, клыками и клешнями, угощали лимонадом с юдзу и пенным пивом.
Праздно, вольготно тут, на улицах города ёкаев. Главное — в переулки не заглядывать. Ёкаи — демоны да сильные духи. У них своих слабостей хватает.
Дзашин шел по нарядным улицам города в черном кимоно и чужеродно выделялся силой. Его дух-оками жался к ногам, щерил клыки и испускал от шерсти черный дым.
Поначалу бога войны не замечали. Но потом толпа ёкаев как-то разом подобралась, притихла, отодвинулась вбок. Образовался ровный коридор, по которому Дзашин шел прямо. Народ на улицах понять можно: ну его на фиг, стоять на пути у чеканутого бога войны. Ёкай знает, что там ему опять в атаму стукнет. Репутация у Дзашина была неважная.
— О, господин бог Дзашин, великий покровитель войны и разрушения! Вас-то мне и надо!
Откуда-то из-за угла вынырнула Ямауба. Она теперь выглядела очень даже приятно: милая японская бабулька с гладко убранными черными волосами и улыбочкой на красных, традиционно выкрашенных губах. Она быстро-быстро шла в своих деревянных сандаликах, и из-под подола красного кимоно выглядывали ноги в белых носочках. Рядом с ней бодро трюхал каукегэн.
Ямауба поклонилась, каукегэн тоже.
— Что с Мари-онной? — спросил Дзашин, едва ответив на поклон и не размениваясь на разговоры о погоде.
— Идемте, господин, — сказала Ямауба и повела за собой, — я вам покажу.
Они нырнули в один из переулком, где какой-то вампирский ёкай бесстыдно сосал кровушку из шейки милой тануки. Уволок в уголок, как паук из сказки про Цокотуху.
— Э… — начал он было высказывать недовольство за прерванное пищеварение, но увидел отблескивающие алым глаза Дзашина и примолк.
Они вышли из переулка, прошли еще немного и оказались в квартале удовольствий.
Дзашин бесстрастно смотрел по сторонам на красивых девиц-ёкаев, но сердце его разок пропустило удар чуть менее ровно, чем обычно. «Неужели…».
— Вот тут она. Похитила нашу красавицу Ю-баба для лунного дома удовольствий, — сказала Ямауба. Она косила глазом на Дзашина и, что-то прочитав в его бесстрастном лице, продолжила:
— Мари-онна собой больно хороша, до нее Рюборо будет охоч, хозяин Рек, опять же…
Дзашин дрогнул.
— Если из темницы богов ее не спасти, то скоро тоска отравит ее, и она согласится на все, что предложит Ю-баба, — лила она отраву в сердце Дзашина.
Дзашин, сверкнув алыми глазами, направился прямо к парадному входу Лунного дома. Красивый он был, этот парадный вход. Широкая дорожка вела прямо к деревянному рёкану, украшенному с особым изыском. По двум сторонам текли свежие горные ручьи, прирученные умелой рукой. Ярко пахло ночной фиалкой, иными тонкими ароматами цветов и чуть — табаком из раскрытых, с приглушенным теплым светом, окон.
Красиво было на территории дома удовольствий. Не роскошно, а как-то изящно, и вместе с тем у случайного или (что чаще бывало) у неслучайного путника возникало чувство сладкого предвкушения. Ю-баба свое дело знала — не зря она все-таки много лет была богиней любви, потому по ее приказу высаживали растения-афродизиаки, самые яркие и привлекательные цветы. Такие же редкие «цветы» она собирала и в своем Лунном доме. Потому и тут же кикимору сграбастала: хороший цветок, заграничный, под ее крепкой рукой принесет немало золотишка. Ну, так она наивно считала.
Вообще, Ю-баба редко когда ошибалась. Чутье у нее было что надо. Только вот в этот раз оно подвело.
Глава 31. Тетушка Бентэн
Чуть шумел от шагов Дзашина серый камень, в отдалении вспыхивал смех, едва доносились крики с главной улицы города. Тут же была сонная, разбавленная криками цикад тишина. Сияла ночь, луной был полон сад, все такое.