Охотник за головами (ЛП)

Тени сгущались вокруг них, рассказывал он, и вьетнамские мальчишки тут ничем не отличались от американских, английских или африканских. Он начал травить Лину байку про двух пацанов, которые сгинули в джунглях — их утащила ведьма и зажарила на костре. О том, как их призраки до сих пор шастают по лесу и по ночам выходят на охоту, воняя палёным мясом, пытаясь поймать зазевавшихся мальчишек для старой ведьмы и её котла. Лину было не по себе от этой истории, но он смеялся, пытаясь свести всё к шутке. Однако когда тьма навалилась на них, джунгли наполнились звуками ночных хищников, а здоровенная луна выкатилась над ними, ему стало по-настоящему жутко. Чангу, если честно, тоже, но он уже не мог остановиться. Когда-то другие, старшие пацаны изводили его такими же историями про тигров-людоедов, одичавших людей и голодных призраков. Теперь пришёл его черёд передавать эту жуть дальше.
Наконец Лин взмолился о том, чтобы брат прекратил. Хватит, говорил он, но Чанг уже не мог заткнуться. Он расписывал брату, как у этих призраков нет глаз, их рожи обожжены до самых костей, а тела — как чёрные узловатые деревья. Чанг признался мне, что просто гнал, что в голову взбредёт. Он слышал похожую историю от других пацанов, но большую часть насочинял сам.
Лину надо было передохнуть — больная нога совсем разнылась. Он начал смеяться, хотя было видно, что ему страшно, и заорал этим старым призракам, мол, давайте, тащите меня, если хотите, всё равно нога болит. Чанг рассказывал, как этот крик разнёсся по джунглям эхом. Как прокатился сквозь тёмные, жуткие заросли, словно раскалываясь на тысячу осколков в потаённых местах... а потом вернулся к ним: злобной, нечеловеческой насмешкой. Ни капли не похожей на голос Лина... это был голос чего-то другого, чего-то кошмарного, притаившегося в этих зелёных, непроглядных глубинах.
— Хватит, хватит, умоляю, перестань, — снова взмолился Лин.
Но Чанг вдруг так перепугался, что не мог выдавить ни слова. Может, Лин и думал, что это его старший брат дурачится, искажает голос, но это было не так. Джунгли будто разом наполнились злобной, затаившейся жизнью. Они втянули воздух в свои лёгкие и дышали, зная, чувствуя присутствие двух мальчишек. Ветки трещали, отовсюду доносилось странное шипение. Пузатая свинья, которую они вели на верёвке, обвязанной вокруг шеи, занервничала. Она забила копытом, захрюкала, принюхалась и начала тихонько повизгивать.
— Потому что она знала, — сказал Чанг. — Она знала, что мы там были не одни. Животные чуют такие вещи.
Чанг больше не мог этого выносить.
Он потащил Лина прочь, ухватив за руку, а в другой сжимая верёвку от свиньи. Он говорил, что обернулся всего раз, и ему почудилось, будто сами джунгли поднимаются на ноги, заметают их следы, подкрадываются всё ближе. Лин орал, что призраки, эти жуткие призраки идут за ними, а Чанг пытался втолковать ему, что это просто байка, дурацкая детская страшилка, которую пацаны друг другу травят из поколения в поколение, но Лин и слышать ничего не хотел. Луна нависала над ними гниющим, светящимся шаром, а джунгли были живыми и текли тенями. Со всех сторон неслись звуки — громкие, суетливые звуки отшвыриваемых гнилых деревьев и трещащего подлеска, и...
Лин заорал.
Чанг тоже.
Они думали, призраки впереди, но тут верёвка от свиньи натянулась струной, резко дёрнулась и чуть не вырвала Чангу плечо. Свинья завизжала, и тьма будто поползла по ней. Потом верёвка обвисла, и мальчишки рухнули в траву. В лунном свете, рассказывал Чанг, верёвка была чёрной от крови, и не успели они это осознать или хотя бы подумать о том, что всё это значит, как раздался дикий, оглушительный рёв, и что-то вылетело из теней и ударило Чанга, сбив его с ног. Он весь был в кровище. В него попала отрубленная, всё ещё кровоточащая башка свиньи.
Он заорал, и что-то огромное... что-то похожее на человека, но размером с великана, окутанное чёрными кожистыми лохмотьями, развевающимися на ветру... схватило Лина и одним мощным движением вздёрнуло в воздух. Чанг увидел, что это было. В мертвенном лунном свете он разглядел жуткую морду, которая и мордой-то не была — безглазая маска из белой студенистой плоти, заросшая зелёной и чёрной плесенью. Казалось, будто она движется прямо по кости под ней, но это всё потому, что она кишела червями.
  
Тут он замолчал, тяжело дыша, дрожа, глаза намокли от слёз. Достал платок и вытер пот с лица. 
— Да. Что было дальше, спросите вы? — он с трудом сглотнул, кадык дёрнулся. — Помню только обрывками... как эта тварь схватила моего брата за голову, срезала её когтями, острыми как лезвия кос. Хлынула кровь и... всё, довольно. Больше не могу об этом говорить. — Он тяжело вздохнул, уставившись в пустоту остекленевшим взглядом. — Меня нашли на следующий день — я блуждал по джунглям. Ничего об этом не помню. Был сильный жар. Впал в кому и очнулся уже во французском миссионерском госпитале. Рассказал свою историю священнику, потом отцу и старейшинам деревни. Помню их лица, помню, что они говорили: Ак куи ди сан дау — дьявол-охотник за головами. Кон куи тхау дау нгыой — дьявол-собиратель голов. В детстве я слышал об этом — просто страшилка, ничего больше. Но старейшины? Мой отец? Французский священник? Они отнеслись к этому с пугающей серьёзностью.
Чанг замолчал, собираясь с мыслями.
Куинн, похоже, был очень близок с этим парнем, раз тот рассказал такое совершенно чужому человеку. И думаю, если бы эта тварь не охотилась за мной, о чём я рассказал Чангу, он бы никогда не стал ворошить всю эту жуть. Ему было тяжело. Это читалось во всём. Я хлебнул своё во Вьетнаме, но я был сопляком и маменькиным сынком по сравнению с этим мужиком, который прожил в этой стране каждый чёртов день своей жизни. И именно поэтому я верил ему безоговорочно. Он выворачивал душу наизнанку, чтобы рассказать мне это, и для такого человека, как Чанг, это было чертовски непросто — раскрыться перед другим, особенно перед чужаком-круглоглазым, позволить увидеть своё горе, свои муки, своих демонов.
Он прикурил сигарету и выдохнул дым в мою сторону. 
— Мой брат Лин был, наверное, лучшим человеком из всех, кого я знал. Я скорблю по нему каждый день. По тому, кем он был, и кем мог бы стать. И, наверное, по самому себе. Видите ли, с того дня, мистер Маккинни... Мак, верно? Мак, моя жизнь пошла под откос. Все эти годы я жил только местью, хотя знал — это бесполезно. Мне никогда не найти логово охотника за головами, потому что не мне это суждено. Вы понимаете?
Я покачал головой. Признался, что ничего не знаю и понимаю ещё меньше.
— Да, может быть, — сказал он, и горькая усмешка тронула его губы. — Только отмеченные могут найти его, как и он может найти их. Я верю, что человеку суждено стать его жертвой, и если уж суждено — охотник за головами найдёт тебя хоть на краю земли. Не спрячешься. Не сбежишь, потому что тропа всегда упрётся в тупик. Но как он может найти тебя, так и ты можешь найти его. А я? Нет, у него нет до меня дела, поэтому он навсегда останется неуловимой тенью, за которой я гоняюсь впустую.
Я допил остатки пива. 
— Ради всего святого, Чанг, почему я? Что, чёрт возьми, я сделал? Кому перешёл дорогу?
Но он только покачал головой. 
— Не знаю. И ты никогда не узнаешь.
После этого Чанг заговорил о другом. О своей службе в полиции, о том, что он был создан для этой работы и больше ни для чего. Что политические системы для него ничего не значат. Сегодня он работает на демократическую республику, а может, завтра — на коммунистов. Без разницы. Он был настоящим безжалостным сукиным сыном, и я бы не хотел оказаться у него на мушке. Но я знал, чёрт побери, знал, что где-то глубоко внутри него прячется маленький мальчик, который никогда не переставал страдать и тосковать по младшему брату. Будь он американцем, я бы, может, похлопал его по плечу, но он был азиатом. Он воспринял бы это как оскорбление, как намёк на то, что я считаю его слабым.
— Чанг, — сказал я с отчаянием. — Как мне убить эту тварь?