Николай Гумилев глазами сына

Дул мокрый морской ветер, вдоль дороги свистели и мотались голые вербы. Выехав за город, оставили автомобили на дороге, и все пошли на голое поле, где были сваи, занесенные снегом.
Противники стояли поодаль, а секунданты начали совещаться. Никто из них не знал ни только правил дуэли, но и не умел заряжать старинные пистолеты. Старшим распорядителем выбрали Толстого, который пошел отмерять шаги. Гумилев заметил Зноско-Боровскому, что граф шагает слишком широко.
Пришлось еще раз отмерять шаги, и, поставив противников на их места, Толстой начал заряжать пистолеты. Засыпав порох «на глазок», он разорвал для пыжей носовой платок и забил его в ствол. Гумилев, вспоминает он, «стоял на кочке, длинным черным силуэтом различимый во мгле рассвета. На нем был цилиндр и сюртук, шубу он сбросил в снег. Подбегая к нему, я провалился по пояс в яму с талой водой. Он спокойно выжидал, когда выберусь, — взял пистолет, и тогда только я заметил, что он, не отрываясь, с ледяной ненавистью глядит на Волошина, стоявшего, расставив ноги, без шапки».
Толстой по правилам в последний раз предложил противникам мириться. Гумилев, не дослушав, сказал глухо и недовольно:
— Я приехал драться, а не мириться.
Отойдя в сторону, Толстой попросил приготовиться и начал громко считать: «Раз! Два!..» Кузмин, не в силах стоять, сел в снег и заслонился цинковым хирургическим ящиком, чтобы не видеть ужасов.
— Три!.. — У Гумилева блеснул красный свет, раздался выстрел. Прошло несколько секунд. Ответного выстрела не последовало.
— Я требую, чтобы этот господин стрелял! — в бешенстве крикнул Гумилев.
— У меня была осечка, — пробормотал в волнении Волошин, глядя на пистолет, который держал стволом вниз на вытянутой руке.
— Пускай он стреляет во второй раз, — опять крикнул Гумилев, — я требую этого!..
Волошин поднял пистолет, щелкнул курок, но выстрела не было. Толстой подбежал к нему, выдернул у него из дрожащей руки пистолет и, целя в снег, выстрелил. Гашеткой ему ободрало палец. Гумилев продолжал неподвижно стоять.
— Я требую второго выстрела! — упрямо проговорил он. Секунданты посовещались и отказали. Гумилев поднял шубу, перекинул ее через руку и пошел к автомобилям.
Максимилиан Волошин описывает дуэль несколько иначе: «Рано утром мы стрелялись за Новой деревней возле Черной речки, если не той самой парой пистолетов, которой стрелялся Пушкин, то, во всяком случае, современной ему. Была мокрая, грязная весна [5], и моему секунданту Шервашидзе, который отмеривал нам 15 шагов по кочкам, пришлось очень плохо. Гумилев промахнулся, у меня пистолет дал осечку. Он предложил мне стрелять еще раз. Я выстрелил, боясь, по неуменью своему стрелять, попасть в него. Не попал, и на этом дуэль закончилась. Секунданты предложили нам подать друг другу руки, но мы отказались».
Репортеры много зубоскалили о поединке «декадентов», рассказывали в фельетонах, как Волошин потерял в снегу калошу, и все вместе, даже Гумилев, искали ее. Эта выдумка отозвалась в шуточных стихах Саши Черного:
 
 
Боже, что будет с моей популярностью.
 
Боже, что будет с моим кошельком?
 
Назовет меня Бильский дикой бездарностью,
 
А Вакс Калошин — разбитым горшком…
 
 
Через три дня Гумилев в самом отвратительном настроении уехал в Киев, где с сотрудниками журнала «Остров» и «Аполлон» организовал вечер поэтов. Его первоначально предполагалось провести в престижном Купеческом собрании, но это не вышло. 29 ноября «Киевские новости» сообщали, что сегодня публика приглашается на «Остров искусств» — «вечер современной поэзии сотрудников журналов „Аполлон“, „Остров“ и др. Михаила Кузмина, графа Ал. Н. Толстого, П. Потемкина и Н. Гумилева и др. Гг. Яновские и г. Аргамаков от участия в вечере в последний день отказались и устроители долгом считают о том уведомить, прося желающих получить обратно деньги в кассе театра. Начало ровно в 8 ½ ч. вечера».
 
Б. К. Яновский, известный композитор, впоследствии рассказал, что «накануне их приезда одна из киевских газет, когда еще никто не знал ни строки из того, что должно быть прочитано этими поэтами, поместила предварительную статью, в которой поэты выставлялись не то шарлатанами, не то блаженненькими, причем делались гнусные намеки на кое-что из интимной жизни их». Статья, написанная социал-демократом Н. В. Вольским-Валентиновым, появилась в газете «Киевская мысль» и была явно рассчитана на то, чтобы спровоцировать скандал. Но не случилось. Вечер открыл Михаил Кузмин пением своих «Курантов любви». Алексей Толстой прочел свою недавно написанную сказку о ведьмаке, откусившем половину луны, о свинье и луже, о русалке, о ведьме и Хлое. Зал начал смеяться, послышались робкие аплодисменты. А когда Петр Потемкин вышел и начал читать пародии:
 
 
Застрелилась, а смеется —
 
Розовая вся.
 
Только солнце, луч кося,
 
Золотой косы коснется, —
 
Улыбнется, засмеется,
 
Розовая вся.
 
Гробик ласков, словно люлька, —
 
 
зрители поняли, что местные газетчики их попросту надули. Гумилев, выступавший в заключение вечера, чувствовал расположение зала.
Николай Степанович тщательно готовился к этому вечеру, ведь в зале сидела Аня Горенко. Выйдя на сцену, он стал читать чуть глуховатым голосом, немного шепелявя. Под конец прочел поэму «Сон Адама»:
 
 
От плясок и песен усталый Адам
 
Заснул, неразумный, у древа Познанья…
 
………………………………………………
 
Направо — сверкает и пенится Тигр,
 
Налево — зеленые воды Евфрата,
 
Долина серебряным блеском объята.
 
Тенистые отмели манят для игр,
 
И Ева кричит из весеннего сада:
 
«Ты спал и проснулся… Я рада, я рада!»
 
 
В Киеве все три дня Гумилев был с Аней Горенко. И она окончательно приняла предложение, став его невестой. Мечта Гумилева осуществилась, и все-таки он не походил на счастливого человека, был подавлен, холоден. Сразу после вечера поэтов он выехал в Одессу, чтобы сесть на пароход, идущий в Африку.
В этот же день, вечером, на лестнице Царскосельского вокзала от паралича умер тот, о ком Гумилев напишет:
 
 
К таким нежданным и певучим бредням
 
Зовя с собой умы людей,
 
Был Иннокентий Анненский последним
 
Из Царскосельских лебедей.
 
……………………………………
 
Журчит вода, протачивая шлюзы,
 
Сырой травою пахнет мгла,
 
И жалок голос одинокой музы,
 
Последней — Царского Села.
 
 
4 декабря состоялись похороны И. Ф. Анненского на Казанском кладбище. С тех пор «Аполлон» стал — при непосредственном участии Гумилева — активным пропагандистом творчества своего ушедшего наставника и вдохновителя. Со смертью Анненского кончилось время ученичества Гумилева.
  
ГЛАВА VI
 
Таинственный континент
 
Одесса встретила Гумилева пронизывающим сырым туманом, над портом висел холодный дым из пароходных труб. Хотелось поскорее уплыть туда, где светит яркое солнце.
Сидя в прокуренном гостиничном номере, он написал Вячеславу Иванову письмо, ведь еще в Петербурге они условились вместе ехать в Абиссинию, и теперь, 1 декабря, Гумилев писал: «Многоуважаемый Вячеслав Иванович, карантина в Синопе, кажется, нет. 3-го (в среду) я выезжаю в Константинополь, там — в пятницу. В субботу румынский пароход, и 9-го (во вторник) я уже в Каире. Незачем ехать в Триест. Так дешевле и быстрее. В Каире буду ждать телеграммы в русском посольстве… если не будет телеграммы, поеду дальше. Я чувствую себя прекрасно, очень хотел бы Вашего общества. Мои поклоны всем. Р. S. Море очень хорошо».