Пол и секуляризм (СИ)

  
Глава 5. Сексуальная эмансипация
 
Дискурс секуляризма вернулся в конце XX столетия, храня следы определения свободы как эквивалента одновременно и христианства, и сексуальной эмансипации женщин, данного в период холодной войны. Секуляризм стал принципом первостепенной важности во Франции в 1989 году, во время празднования двухсотлетия Французской революции. Тогда группа известных интеллектуалов, вспомнив о капитуляции нацизма, выступила с предостережениями о последствиях толерантного отношения к практикам ислама [432]. В последующие годы понятие «столкновения цивилизаций», обвинявшее ислам в тоталитаризме и сексуальном подавлении и приравнивающее демократию к христианским ценностям и правам женщин, получило широкую международную известность.
Социологи Рональд Инглхарт и Пиппа Норрис писали в 2003 году, что «истинное столкновение цивилизаций» касалось «гендерного равенства и сексуального освобождения».
 
Приверженность общества гендерному равенству и сексуальной либерализации снова и снова оказывается самым надежным показателем того, насколько сильно общество поддерживает принципы толерантности и эгалитаризма [433].
 
Эта приверженность включала доступ женщин к рабочим местам и образованию, легализацию абортов и разводов, терпимость к гомосексуализму и ценность индивидуальной автономии и самовыражения. Все это считалось плодами модернизации: «Модернизация порождает систематическое, предсказуемое изменение гендерных ролей» [434]. Ничего не было сказано об экономических условиях, которые могли бы сделать сексуальную либерализацию возможной, и о том, чем измеряется гендерное равенство.
Инглхарт и Норрис сводили определение сексуальной либерализации к таким вещам, как аборты и разводы, тогда как другие пошли дальше и настаивали на том, что исполнение сексуального желания в любой его форме является базовым человеческим правом. Утверждение универсальности сексуальных прав стало мантрой в полемике, развернувшейся вокруг столкновения цивилизаций. В ней западные женщины рассматривались как автономные, имеющие возможность свободно следовать своим желаниям, в отличие от мусульманок, чья сексуальность в буквальном смысле была закутана, ограничена одеждой, скрывавшей их красоту и символически сигнализировавшей об их подчиненности мужчинам. Западная сексуальная свобода изображалась как реализация естественных склонностей всех женщин, а ислам — как отрицание их врожденной женственности. В некоторых странах (особенно в Нидерландах) логика сексуальной либерализации также распространялась на гомосексуалов, которые, как заявлялось, могли свободно реализовывать свою истинную индивидуальность. В этом дискурсе сексуальное желание овеществляется; оно становится законом природы, лежащим за пределами истории. Поскольку это определяющий атрибут человека, исполнение сексуальных желаний — самый важный элемент человеческой свободы. Так, Марта Нуссбаум, в стремлении улучшить положение обнищавших женщин на глобальном Юге, утверждает, что «сексуальное удовлетворение» определяет «истинно человеческое начало» [435].
Но что считать сексуальным удовлетворением? И каким образом оно должно привести к гендерному равенству? Дискурс секуляризма в XXI веке основывается на противопоставлении Запада и ислама, выписанном в терминах противопоставления непокрытых и покрытых тел женщин. Непокрытые женщины по определению считаются свободными в следовании своим желаниям, а покрытые — несвободными. Но желание непокрытых женщин чаще всего представляется как решение соблюдать господствующие нормы, определяющие женственность в терминах мужского желания. Лидеры секулярной мусульманской группы из Франции под названием «Ни шлюхи, ни покорные» следующим образом определяют свою свободу: «Лучше носить юбку и принимать свою женственность, чем прятать ее от чужих взглядов за паранджой» [436]. Говоря о женщинах, отказывающихся носить паранджу, член группы пишет о том, как «они сопротивляются, оставаясь собой, продолжая носить открытую одежду, одеваясь по моде, пользуясь косметикой» [437]. Описываемая здесь женственность — не та, о которой мечтали феминистки второй волны, намеревавшиеся освободить «силу желания», избавленную от мужского взгляда; это вполне конвенциональное понимание женщины как объекта желания мужчины. Маянти Фернандо замечет, что эти женщины приравнивают «особый вид гетеросексуальной женственности к индивидуальной автономии и сексуальному равенству — ценностям, определяющим современную, секулярную женщину» [438]. Контраст между покрытым и непокрытым телом не имеет отношения к осуществлению женщиной своей независимой сексуальной агентности, он связан с рекламированием ею своей сексуальной доступности и апеллирует к старой гендерной асимметрии. Есть множество примеров продолжающейся объективации женщин в западных демократиях, среди прочего рассказы о том, как работодатели заставляют женщин соблюдать дресс-код, подчеркивающий их сексуальность [439]. В нынешнем дискурсе секуляризма «плюралистические, разнообразные феминистские протесты 1970‑х были специально отобраны» для того, чтобы служить целям глобального капитала, отмечает Хестер Эйзенштейн, и (я бы добавила) поддерживать идею столкновения цивилизаций [440].
    
Субъекты/объекты желания
 
Популярная западная репрезентация мусульманок изображает их сексуально закрепощенными, в то время как западные женщины сексуально раскрепощены («они» оказались заложницами прошлого, от которого «мы» сбежали; «они» не имеют доступа к истине, которую «мы» научились раскрывать). Акцент делается на женщинах (а в некоторых странах и на гомосексуалах) как воплощении западного освобождения, с одной стороны, и как жертвах исламского угнетения, с другой. Женщины, так как они являются «полом» и на этом основании исключены из гражданства, все так же оставаясь «полом», отныне предлагают критерий для включения, мерило освобожденной сексуальности и, по иронии, гендерного равенства. По иронии, потому, что это равенство обычно опирается не на понятие о тождественности индивидов, а на отличие женщин от мужчин, на взаимодополнение в рамках нормативной гетеросексуальности. Равенство в риторике политиков так же часто означает равенство женщин-мигранток с местными французскими, немецкими или голландскими женщинами, как и равенство женщин с мужчинами. «Давайте сделаем так, чтобы права французских женщин распространялись и на женщин-мигранток», — заявил в 2005 году Николя Саркози, в то время министр иностранных дел [441]. По его мнению, эти права включат в себя не только право на аборты и разводы, но и право на ношение сексуальной одежды и право спать с мужчинами, не являющимися их мужьями. Что примечательно, эти права не включают работу и социальную поддержку для всех классов женщин. Сосредоточение на освобожденной сексуальности (будь то гетеро- или гомосексуальной) перекликается с понятием потребительского желания как двигателя рынка и служит для отвлечения внимания от экономики и социальных бедствий, вызванных дискриминацией и структурными формами неравенства.
Дина Сиддики анализирует с этой точки зрения рекламу компании American Apparel «Сделано в Бангладеш». В качестве модели в рекламе снялась Макс, «освобожденная» бангладешская женщина, чье смуглое обнаженное тело сигнализирует о том, что она избавилась от мусульманского гнета (все это излагается в тексте к рекламе).