Пол и секуляризм (СИ)

Как и раньше, в центре домашнего очага изображалась женщина. Поэтому, хотя американский министр труда Джеймс Митчелл признавал, что женщинам, возможно, придется работать (и они выходили на работу в те времена все чаще), тем не менее он настаивал, что
 
ни одна нация не должна забывать, что самая главная, фундаментальная основа свободного общества — это семейная структура, дом, и самая главная работа делается в нем [367].
 
Во имя свободы выбора Митчелл призывал женщин посвятить себя своей домашней, материнской роли.
Никсон подчеркнул в своем ответе Хрущеву значение выбора, когда ссылался на разнообразие потребительских товаров, доступных американским женщинам, и связывал рынок с демократией: «Позвольте людям выбирать, какой дом, какой суп, какие идеи они хотят». Свободный выбор контрастировал с тем, что было у русских. Вот что говорил Никсон: «У нас нет одного решения, принятого одним правительственным чиновником. В этом разница». Его отсылка к «универсальности» позиции подразумевала, что если женщинам не мешать, они выберут дом. «Американское бюро по делам женщин» ссылалось на выбор при объяснении отсутствия женщин в политике. «Предоставление женщинам равных прав в публичной жизни — все еще вопрос будущего», — заметил один представитель в 1948 году:
 
это результат свободного выбора большинства женщин, которые явно предпочитают комфорт и личное пространство своего дома жестокому опыту политических кампаний и ответственности крупных государственных должностей [368].
 
Свободный выбор отныне объявлялся главной характеристикой демократии и, как ни парадоксально, неминуемо подтверждал «универсальную» истину о том, что место женщины дома.
Противоположные заявления касательно положения женщин при капитализме и при коммунизме были очевидны в ООН, которая в этот период вырабатывала свою позицию по вопросу прав человека. Один историк отмечает, что в ООН «положение женщин стало полем битвы во время Холодной войны» [369]. Американские делегаты делали акцент на домашних делах и потребительском выборе, то есть на частной роли женщин, тогда как русские выступали за равенство женщин с мужчинами в публичной сфере, что доказывалось количеством работающих женщин, обеспечением государственного ухода за детьми работающих женщин и равной заработной платой для мужчин и женщин. Историки показали, что эти утверждения не всегда совпадали с реальной жизнью женщин — в Советском Союзе существовала значительная гендерная асимметрия, — но риторические антитезы во время холодной войны жили на международной арене своей жизнью [370]. В 1953 году один из представителей Советского Союза в ООН указывал на отказ Конгресса США принять поправку о равных правах (впервые предложенную в 1923 году) и на отсутствие женщин на политических и судебных постах [371]. В речи перед Комиссией ООН по положению женщин советская делегатка Нина Попова отмечала, что «если считать положение женщин истинным мерилом демократии в любой стране», тогда «СССР был вдохновляющим примером для всех демократических стран» {13}. Американцы возражали в ответ, что семья является необходимым бастионом безопасности и что в США женщины счастливее, чем в СССР, счастливее и красивее советских женщин. Еженедельник US News and World Report описывал Москву как «город женщин — тяжело трудящихся женщин, которые почти лишены очарования западных женщин. Большинство москвичек, кажется, совершенно не волнует, как они выглядят» [372]. Излишне говорить, что эти комментарии не отражали сложной реальности и опыта на месте, они набрасывали картину различий между системами широкими мазками.
  
Директор ФБР Джон Эдгар Гувер призывал «домохозяек и матерей» бороться с «двумя врагами свободы — преступностью и коммунизмом». Это были настоящие «карьерные женщины», утверждал он: «Я говорю „карьерные“, потому что чувствую, что нет карьеры важнее, чем карьера хозяйки дома и матери» [373]. Гувер с подозрением относился к любой группе, оспаривавшей эти взгляды, и его антипатия простиралась от вдохновленной коммунистами организации «Международная демократическая федерация женщин» (образованной в Париже в 1945 году), которую он и другие обвиняли в использовании прав женщин как «дымовой завесы» для поддержки целей СССР, до всего, что хоть отдаленно напоминало феминизм [374]. «Политические агенты Кремля за рубежом продолжают бить в феминистские барабаны, полностью осознавая их разрушительное влияние на потенциальных врагов Советского Союза» [375]. Бдительность антикоммунистов распространялась на любых людей или организации, чье поведение ставило под вопрос нормы гетеросексуального брака. Мэй пишет, что «внебрачное сексуальное поведение во всех его формах (проституция, пары, не живущие вместе, гомосексуалы) после войны стало настоящей одержимостью для страны» [376].
 
От Сената до ФБР, от антикоммунистов в Голливуде до Мики Спиллейна, у всех моральная слабость ассоциировалась с сексуальным вырождением, которое якобы вело к коммунизму. Чтобы избежать страшных последствий, как мужчины, так и женщины были обязаны удерживать свою сексуальность в рамках брака, в котором всем распоряжались мужественные мужчины, а рядом с ними были сексуально покорные, компетентные хозяйки дома. Сильные семьи требовали два главных ингредиента: ограничения секса вне брака и традиционных гендерных роле в браке [377].
 
Историк Эмили Розенберг отмечает, что дискурсивные связи между сильными мужчинами и сильными нациями подкрепляли друг друга, поскольку патриотизм приравнивался к идеологии домашнего подчинения женщин [378]. Более того, «социальная презумпция мужского господства находила дискурсивное подтверждение в политике холодной войны», которая оправдывала вторжение (мужественных) антикоммунистических держав в страны, считавшиеся слишком слабыми (слишком женственными), чтобы противостоять коммунистической заразе [379]. Именно патриотизм, а не религиозные заветы, выступали обоснованием главного долга женщины перед семьей — да, это были секулярные доводы, которые тем не менее говорили не на языке секуляризма.
В отличие от более ранних представлений о домашней жизни, в которых источник сексуальной реализации женщин виделся в материнстве, отмечает Мэй, появился новый акцент — на супружеском удовлетворении женщины [380]. Историк Дагмар Херцог в своем обширном исследовании «Сексуальность в Европе» описывает «эротизированную модель супружеской домашней жизни» в 1950‑е. «Реставрация домашней жизни сопровождалась повышением ожиданий и стандартов удовольствия», — пишет она [381]. Сторонники контрацепции встречали более позитивную реакцию, когда формулировали свои требования в терминах риторики холодной войны. Маргарет Сэнгер, чья работа привела к основанию в 1942 году Американской федерации планирования семьи {14}, призывала к «защите национальной безопасности при помощи контрацепции» [382]. Ее последователи в США и Европе успешно доказывали, что «планируемое рождение детей», позволявшее избежать нежелательные беременности, усилит сексуальное наслаждение женщин и тем самым гарантирует устойчивость брака. Беспокойство сторонников контроля рождаемости совпало с настроениями в развивающихся странах, в которых контроль над рождаемостью виделся решением проблемы бедности и экономической эксплуатации в пику аргументу коммунистов о том, что в положении бедняков виноват капитализм [383].