Пол и секуляризм (СИ)

  
Супружеская пара
 
Секуляристская фиксация на репродукции делала небывалый акцент на браке и супружеской паре как его первичной единице. Это был институт, который опосредовал приватное желание и публичный интерес и даровал бессмертие, некогда обещанное религией. Брак определялся не только как локус репродукции (так было и у аристократии, которая заводила «опасные связи» вне брака), но и как единственное место для любви. Аффективная нуклеарная семья повсюду сентиментализировалась, ее представляли единственным источником эмоционального удовлетворения. Брайан Коннолли, пишущий о Соединенных Штатах XIX века, точно уловил миссию сентиментальной «ячейки общества»:
 
Будь то в браке или в сердечных отношениях между родителями и детьми, семья вносила порядок в демократическую республику, снабжала ее необходимыми добродетелями, метафорически работала по умиротворению бурных конфликтов служила тренировочной площадкой для регулирования желания и страстей посредством разума и доброжелательности… Частная, добродетельная, сентиментальная, любящая, эгалитарная, нуклеарная семья была последней надеждой демократической республики, оплотом против слишком легкого скатывания от свободы к распущенности, от демократии к анархии. Более того, в Америке до начала Войны между Севером и Югом она была дисциплинарным институтом [182].
 
В семье частное желание дисциплинировалось, наделялось рационально полезной целью. Страх смерти превратился в научную озабоченность женщинами как продолжательницами жизни и мужчинами как их юридическими и экономическими опекунами. В главе 1 я утверждала, что в дискурсе секуляризма женщины и религия отождествлялись друг с другом: и те и другая описывались как принадлежащие к сфере частного, как одновременно и утешение, и потенциальная опасность для рационализирующих сил рынка и полиса. Хотя их союз считался неизбежным (особенность врожденной чувственности женщин — их большая близость к жизни и смерти), он в то же самое время вызывал беспокойство, поскольку, если его не ограничивать, он может подорвать рациональную цель, организующую государственную власть. Опасность, которую представляли и религия, и женщины, требовала вмешательства, регулирования в интересах обеспечения будущего национального государства. Здесь ярко раскрывается неустойчивость разделения на публичное и частное: сферы не были автономными, они были иерархически взаимозависимыми. Когда речь шла о религии, условия регулирования в разных государствах были разными. И наоборот, условия регулирования, касавшиеся женщин и семьи, были примечательно схожими, сфокусированными на супружеской паре и, внутри нее, на первичной роли репродукции, а значит, матерей.
Институт брака изображался как плод цивилизации, осуществление законов природы. В XIX веке его изучали самые разные комментаторы: Энгельс, Бахофен, Дарвин, Вестермарк, Дюркгейм, Джон Фергюсон Мак-Леннан и Льюис Генри Морган [183]. Морган предложил универсальную эволюционную модель:
 
В том виде, в котором она теперь сложилась, семья основана на браке между одним мужчиной и одной женщиной. Твердо установленное родительство пришло на смену сомнительному; и семья стала организованной и индивидуализированной благодаря правам собственности и привилегиям… На такой семье, как она сейчас сложилась, основывается и организуется цивилизованное общество. Это великое учреждение стало кульминацией и кристаллизацией всего предшествующего опыта и прогресса человечества [184].
 
В том же ключе американский юрист Джозеф Стори отмечал, что «брак рассматривается всеми цивилизованными нациями как особый и благоприятный договор. По своему происхождению это договор естественного права». Он был, продолжает Стори, «родителем, а не дитем общества» [185]. В Германии Иоганн Готтлиб Фихте высказал мнение, что «отношения брака — истинный образ жизни взрослых людей обоих полов, которого требует даже природа» [186]. Фихте приравнивает цивилизацию к зрелости; процесс взросления у обществ, как и у индивида, был «естественным» процессом. Наполеоновский министр по делам религии Жан-Этьен-Мари Порталис считал, что брак — это «не гражданский и не религиозный акт, а естественный акт, привлекший к себе внимание законодателей и освященный религией» [187]. Французский социолог Фредерик Ле Пле утверждал, что «частная жизнь накладывает свой отпечаток на публичную своим характером. Семья — фундамент государства» [188].
  
Влияние западных моделей в этом отношении — юридически навязанных колонизаторами или импортированных колониальными элитами — поразительно. Хотя на не-Западе существовали явные различия в культуре и политике, важность брака как ключа к логике формирования современного государства инкорпорировала в себя западную политику. В XIX веке в Иране, которым занимается Афсанех Наджмабади, влияние Запада заставило правителей стигматизировать гомоэротические практики и настаивать на том, чтобы любовь и деторождение были отданы исключительно в ведение женатой гетеросексуальной пары [189]. Ханан Холоусси отмечает, что в Египте
 
материнство играло фундаментальную роль в построении национальной идентичности и влекло за собой образование целого ряда дискурсивных практик, которые маркировали женщину одновременно как локус «отсталости» Египта и как сферу трансформации, которая должна быть модернизирована [190].
 
В период правления Хашимитов в Ираке (1920–1958), согласно исследованию Сары Персли, модернизаторы, изучив западные институты, пытались объявить незаконным шиитский временный брак (заключавшийся ради непосредственного получения сексуального удовольствия), утверждая, что постоянные союзы с целью деторождения были единственной формой брака, которую будет санкционировать государство [191]. В 1958 и 1959 годах был принят ряд законов (среди них законы о земельной реформе, трудовое законодательство и закон о защите детей), которые были нацелены на стабилизацию института семьи — репродуктивного агента государства. Современные матери изображались освобожденными от «запутанных локализированных традиций», теперь они могли посвятить себя «гигиеничной, упорядоченной, рациональной, безопасной» домашней жизни, целью которой было обеспечение сохранения нации. «Наконец-то освободившись от прошлого, — замечает Персли, — египетские женщины оказались в ловушке будущего» [192]. Иначе говоря, женщины были инструментом, при помощи которого мужчины смогли обезопасить свое видение будущего как продолжения настоящего. Брак обеспечивал не только защиту семейного имущества, он также гарантировал (расовую, этническую) гомогенность «народа», который представлялся основой нации. Он также предлагал в секулярном контексте обещание бессмертия, которое раньше давала религия.
Гендерная асимметрия лежит в самой сердцевине определения брака. Один анонимный немецкий автор исчерпывающее это сформулировал: «Ни в коем случае равенство не должно распространяться на качества полов». Гердер выразил это более поэтично: «Для того, чтобы произвести мелодию жизни, должны быть созвучные тона, а не унисон» [193]. Либеральные теологи из Бадена вторят этим взглядам, приписывая «Природе» необходимое неравенство между полами [194]. Голландский министр юстиции из либеральной партии отмечал в 1900 году, что «характер брака не совместим с принципиальным равенством между мужчиной и женщиной» [195]. Француз Порталис предупреждал, что «супружеское общество не могло бы существовать, если один из супругов не был подчинен другому» [196]. Законы, регулировавшие национальность, отдавали приоритет отцовству, в случаях, когда мать было родом из другой страны, верх брала национальность отца [197].