Миндаль

Сам не пойму как, но мое тело оттесняло разум на второй план, и для меня это ощущение было таким же неуместным и тягостным, как летом ходить в зимнем пальто, — хотелось побыстрее от него избавиться. Будь у меня такая возможность.
57
Дора стала чаще заходить ко мне в книжный. Какого-то четкого графика не было: она могла прийти и на выходных, и в будний день вечером. Но всякий раз перед ее приходом у меня по позвоночнику прокатывалась колющая дрожь. Как звери чувствуют приближение землетрясения или черви вылезают на поверхность перед бурей, так и у меня в теле появлялся какой-то зуд, и можно было не сомневаться, что она где-то поблизости: я выходил на улицу, а на горизонте уже маячила ее макушка. После чего я стремительно, будто увидев что-то зловещее, возвращался в лавку и продолжал работать, делая вид, что все идет как обычно.
Дора сказала, что будет помогать мне приводить в порядок лавку, но когда она натыкалась на какую-нибудь понравившуюся книгу, тут же усаживалась и начинала ее листать, подолгу рассматривая каждую страницу. Больше всего ее интересовали иллюстрированные издания о природе, зверях или насекомых. Она во всем могла разглядеть красоту. И в узорах панциря черепахи, и в кладке яиц аиста, и в тростнике на осеннем болоте — Дора всюду могла отыскать поразительную симметрию, созданную мастерской рукой природы. Она очень часто говорила слово «красиво». Я, конечно, умом понимал его смысл, но ощутить во всем великолепии не мог.
Осень уже полностью вошла в свои права. И за то время, пока мы с Дорой разбирали книги, мы успели поговорить о всякой всячине: о космосе — насколько он большой; о цветах — что они могут ловить и переваривать насекомых; о природе — зачем рыбам плавать на спине.
— А ты знал, что динозавры были не только огромными, как мы их сейчас себе представляем, но и маленькие, размером с контрабас? Компсогнаты — так они называются. Такие миленькие! — На коленях у Доры лежала раскрытая яркая детская книжка.
— Я знаю эту книгу. Мне ее мама в детстве часто читала.
— И ты это запомнил?
Я кивнул. Гипсилофодон был не больше обычной ванны, микроцератопс — размером с собаку, рост микропахицефалозавра — сантиметров пятьдесят, а мусзавр — где-то с плюшевого мишку. Все эти длинные и странные названия я знал наизусть.
Уголки ее губ чуть приподнялись в улыбке.
— Ты маму часто навещаешь?
— Угу. Каждый день.
Дора чуть замялась.
— А можно мне с тобой пойти?
— Да! — Ответ выскочил прежде, чем я успел обдумать эту неожиданную просьбу.
У мамы в палате на подоконнике появилась маленькая фигурка динозавра. Это Дора купила его по дороге в больницу. Впервые я приходил проведать маму не один. Я знал, что доктор Сим тоже периодически ее навещает. Но ни он, ни я никогда не предлагали друг другу навестить ее вместе. Дора с улыбкой на лице подошла к маме, склонилась над ней и осторожно погладила руку.
— Здравствуйте! Меня зовут Дора, я подружка Юн Чжэ. Вы очень красивая. У Юн Чжэ все в порядке, он здоров, в школе тоже все нормально. Вы сами все это обязательно увидите. Поправляйтесь быстрее.
Дора отошла от кровати, ее улыбка начала постепенно угасать.
— Теперь ты давай, — прошептала она мне.
— А что нужно делать?
— То же, что и я.
— Она ж все равно ничего не слышит.
В отличие от Доры я говорил не шепотом, а как обычно — своим нормальным голосом.
— А тебе что, трудно? Просто подойди и поздоровайся. — Она легонько подтолкнула меня в спину.
Я медленно приблизился к матери. Она выглядела точно так же, никаких изменений за эти месяцы не произошло. Мне с непривычки сложно было подобрать какие-то слова.
— Я тебе не мешаю? Может, мне лучше выйти?
— Не надо.
— Я не давлю на тебя, если не хочешь…
Именно в этот момент я обронил:
— Мама…
И тут из меня полилось. Я тихим голосом рассказывал ей обо всем, что случилось со мной за это время. Оказалось, что много чего накопилось и много о чем можно было рассказать. Оно и понятно, если раньше я с ней вообще не общался.
 
Я говорил медленно, не торопясь. Рассказал о том, что бабули больше нет и что я остался один. Что продолжаю ходить в школу, теперь уже в старшие классы. Что зима, весна и лето прошли и наступила осень. Что как я ни старался, но книжную лавку придется закрыть. Но об этом не жалею и извиняться за это не буду.
Закончив рассказ, я тоже чуть отступил назад. Дора улыбнулась мне. Глаза у мамы по-прежнему безучастно смотрели в потолок. Но, поговорив с ней, я понял, что, возможно, это не было так уж бессмысленно. Мне подумалось, что в этом я чем-то схож с доктором Симом, который пек булочки ради своей умершей жены.
58
Чем сильнее я сближался с Дорой, тем больше у меня росло чувство странной неловкости за то, что у меня есть секреты от Гона. Может, и совпадение, но они всегда приходили в разное время и никогда не пересекались в лавке. Тем более что и Гон стал появляться у меня заметно реже — видимо, сам был занят какими-то другими делами. Но если приходил, все время как-то странно принюхивался:
— Что-то запах у тебя тут подозрительный какой-то.
— Что за запах?
— Да какой-то непонятный. — Он пристально посмотрел на меня: — Скрываешь что-то?
— Ну… Не знаю даже, что на это сказать…
Если бы он продолжил допытываться, я бы признался ему во всем и рассказал про Дору, но он почему-то ответил лишь:
— А, ну ладно тогда. — И все дальнейшие расспросы прекратил.
Примерно тогда же у него появились приятели из других школ. В округе их знали, это была местная шпана, многие сидели в той же колонии, что и Гон: кто-то вместе с ним, кто-то раньше или позже. Среди них особо выделялся один, по кличке Колобок, он был у них за главного. Я как-то видел его, они разговаривали с Гоном после школы. Несмотря на свое прозвище, Колобок был тощий как жердь — такой же высокий и сухощавый. Да вдобавок и руки-ноги у него тоже ветки деревьев напоминали. И только на концах этих веток выделялись пухлые колобки кулаков: словно к деревянной кукле с руками из прутиков прилепили комки сдобного теста. Но Колобком его называли не только за это. Я слышал, что, если ему что-то или кто-то не нравился, он своими огромными кулачищами отбивал противника словно тесто, превращая его лицо в кровавое месиво.
— Мне с ними по кайфу тусоваться, сразу общий язык нашли. А знаешь почему? Потому что они на меня ярлыки не навешивают, как другие. И не говорят: «Раз на тебе такой ярлык, то и поступать должен так-то и так-то».
Гон рассказывал мне о подвигах Колобка и его корешей. Он считал эти истории прикольными, мне же они такими совсем не казались, так что Гон один хохотал над ними и продолжал нести свою околесицу дальше. А мне больше ничего не оставалось, как просто молча его слушать.
В школе к Гону по-прежнему относились настороженно. Обеспокоенные родители других учеников продолжали названивать учителям, и я понимал, что, если Гон даст еще хоть один малейший повод, его немедленно исключат.
Но он больше никаких безобразий не устраивал и ни в какие истории не попадал, просто спал на всех уроках, положив голову на руки. Тем не менее его репутация с каждым днем становилась хуже и хуже. Я часто слышал, как дети тайком бросали ему вслед всякие ругательства.
— Может, мне им реально веселую жизнь устроить? Все равно ведь ничего другого от меня никто не ждет, — размышлял Гон, нарочито громко чавкая жвачкой, словно давая понять, что это его нисколько не задевает.
Тогда я подумал, что это он, как обычно, просто для красного словца ляпнул — Гон любил побахвалиться. Но оказалось, что это была не пустая угроза. Где-то в середине второго семестра [43] Гон действительно стал вести себя по-другому. Он сам старательно закапывал себя глубже и глубже, все словно вернулось в начало учебного года. Стоило кому-то посмотреть ему в глаза, как Гон тут же разражался потоками отборной брани. На уроках он сидел откинувшись на спинку стула, закинув ногу за ногу. Учителей он не слушал и демонстративно занимался своими делами. Если кто-то из преподавателей делал ему замечание, он поднимал взгляд и, всем видом показывая: «ладно уж, так и быть», нехотя садился нормально. В конце концов учителя вообще перестали ему что-то говорить, чтобы не тратить время и не прерывать спокойное течение урока.