Миндаль

— Я и не знал, что мы с вами дружим.
— Ха, надеюсь, ты не хочешь сказать, что нет? — Доктор рассмеялся. — В общем, это, конечно, расхожий штамп и банальщина, но скажу так: если тебе с кем-то суждено встретиться, ты с ним все равно встретишься. Время покажет, станет ли Гон для тебя таким человеком или нет.
— А можно спросить, почему же вы напрямую не настаиваете на том, чтобы я с ним не общался?
— Я сторонюсь слишком поспешных суждений. Все люди разные, и особенно — в вашем возрасте.
Доктор Сим когда-то работал кардиохирургом в университетской клинике. Он оперировал много и успешно. Но в заботах о сердцах других не замечал, как у его собственной жены на сердце появлялось все больше ссадин. Она становилась все более немногословной, замкнутой, но у доктора по-прежнему не хватало времени обратить на нее внимание. Наконец они все-таки смогли вместе вырваться в долгожданное путешествие, которое столько времени откладывали: это был далекий остров и только синее море вокруг. Доктор потягивал кристально прозрачное вино и любовался закатом. Но мысли его по-прежнему вращались только вокруг работы и дел, которые ждали его по возвращении. Когда солнце уже почти совсем опустилось в море, он незаметно задремал. Но вскоре его разбудил хрип жены, которая задыхалась и с вытаращенными глазами держалась за грудь.
Ее сердце словно выдавало сигнал сбоя: без всяких видимых причин и предварительных симптомов ее пульс вдруг подскочил до пятисот ударов в минуту. Все произошло мгновенно, доктор не мог ничего сделать, только держать жену за руку, плакать и говорить «потерпи» и «все будет хорошо».
Внезапно начавшее биться в бешеном ритме сердце его жены так же внезапно остановилось. Рядом не было дефибриллятора, некому было кричать «Разряд!». Так что он, профессиональный кардиолог, сейчас делал то, что и любой бы делал на его месте: отчаянными толчками в грудь пытался запустить ей сердце. Когда через час до них все же добралась скорая, тело его жены уже остыло и окоченело. Доктора все время терзал вопрос: если он так ее любил, то почему не мог показать свои чувства? После ее смерти он уже больше никогда не брался за операции: ему было невыносимо смотреть, как в разрезе под его скальпелем бьется чье-то живое сердце.
Детей у них не было, так что Сим остался один. Стоило ему подумать о жене, как тут же в памяти всплывал аромат сдобы. Она всегда пекла для него домашние булочки, и их вкус тоже вызывал у него ностальгию — то ли по давно забытому детству, то ли по каким-то другим мелочам, необъяснимым образом запавшим в память. В спешке рабочего утра эти горячие ароматные булочки всегда ждали его на столе. И тогда он решил научиться печь хлеб. Доктор считал, что это единственное, что он может сделать ради нее.
Мне казалось это нелогичным: ведь жена-то все равно умерла и не могла попробовать его выпечку. Какой же в этом смысл?
Я до этого не знал, но раньше доктор Сим и мама много общались друг с другом. Сначала по вопросам аренды, а потом она стала постоянно заходить к нему в гости, чтобы посудачить о том о сем. Обычно мама ни с кем откровенных разговоров обо мне не вела, но Симу она доверяла и часто просила доктора, чтобы он помогал мне до тех пор, пока я не стану совершеннолетним, если с ней что-то случится. Мама изо всех сил пыталась скрыть от людей, что у меня имеются проблемы. И я не представлял, что у нее есть человек, с которым она могла этими проблемами поделиться. Это было неожиданно. Ей очень повезло, что у нее такой человек был.
38
Как говорила бабуля, книжная лавка — это место, густо населенное тысячами или даже десятками тысяч писателей, что живых, что мертвых, плотно теснящихся на книжных полках. Но сами по себе эти книги молчат. Они мертвы до тех пор, пока кто-то не раскроет их и не начнет читать. И тогда они поделятся своими историями: тихим голосом, не торопясь и ровно в той мере, в которой ты сам захочешь.
 
По звукам, доносящимся из лавки, я понял, что там кто-то есть. Это был щуплый паренек с поднятым воротником. Немного помявшись, он шмыгнул за книжные стеллажи, но я успел мельком заметить проплешину в виде звезды у него на голове. Немного погодя он с размаху швырнул на прилавок журнал для взрослых. На обложке журнала верхом на мотоцикле красовалась блондинка: пышная как у льва грива кудрявых волос, рот чуть приоткрыт, спина изогнута назад, грудь чуть не вываливается из едва сходящейся на ней кожаной куртки.
— Охуеть каким вы тут старьем торгуете! Специально для коллекции беру — люблю антиквариат. Чё стоит?
Это был Гон.
— Двадцать тысяч вон. Сам говоришь — антиквариат, он дешевым не бывает.
Гон недовольно крякнул, но, пошарив по карманам, сбросил-ссыпал мне мелочь вперемешку с купюрами.
— Слышь… — Гон поставил локоть на прилавок, подпер щеку ладонью и в упор уставился прямо мне в глаза. — Говорят, ты у нас робот. Вообще ничего не чувствуешь, так?
— Не совсем.
Он пошмыгал носом.
— Я тут кое-что о тебе разузнал. Точнее, о твоей башке ебнутой. — Гон постучал пальцем себе по голове, звук пошел как от спелого арбуза. — Да по-любому, по-любому у тебя с ней не все в порядке. Выходит, зря я тогда тебя так уделать старался.
— Твой отец сказал, чтоб я ему сразу звонил, если ты ко мне приблизишься.
— Это незачем. — Глаза у Гона моментально вспыхнули огнем.
— Я должен. Я обещал.
Но не успел я приложить трубку к уху, как Гон тут же сбросил телефон на пол.
— Сука, ты чё, не понял? Говорю тебе, нечего звонить, не трону я тебя!
Гон принялся нарезать круги по лавке, попутно зачем-то беспорядочно перебирая книги. Отойдя подальше от меня, он крикнул:
— Тебе было больно, когда я тебя бил?
— Было.
— Так ты ж робот — жестяной болван. Или не совсем?
— Э-э-э-э…
Я открыл было рот и тут же закрыл: объяснять кому-то свои ощущения было сложно. И в особенности — без мамы, которая всегда мне помогала подбирать конкретные определения.
— Ну, например, я чувствую холод или, наоборот, когда горячо. Голод и боль тоже ощущаю. Иначе бы я просто жить не смог.
— И это все?
— Ну щекотку еще.
— И чё, от щекотки смеешься?
— Ну да, наверное. Давно уже не щекотали, так что наверняка знать не могу.
Гон издал звук, как будто шарик сдулся. Я даже не успел заметить, как он снова оказался возле меня.
— Ничё, если вопрос один задам?
Я пожал плечами. Гон отвел глаза.
— Говорят, бабку твою убили. Это правда?
— Угу.
— А мать просто в овощ превратилась?
— Ну можно и так сказать, да.
— И это все у тебя на глазах произошло? Какой-то псих их зарезал?
— Верно.
— И ты так просто на это смотрел?
— По сути, да.
Голова Гона дернулась, он резко поднял на меня взгляд:
— Блядь, да ты реально ебанутый! У тебя на глазах бабка и мать умирают, а ты просто стоишь и смотришь? Да того пидора с ножом надо было прямо на том же месте разорвать!
— Все равно бы не успел. Он там прямо сразу сам умер.
— Знаю. Но даже если бы он был жив, ты бы все равно ничего не сделал, не защитил бы их. Потому что ты тварь трусливая.
— Не знаю, может, и так.
От моего ответа Гон лишь ошеломленно затряс головой:
— Ты что, совсем не разозлился от того, что я сейчас сказал? По лицу не понять, выражение вообще не изменилось. Ты что, о них совсем не вспоминаешь? О матери с бабкой?
— Вспоминаю. Много. Часто.
— Да как ты вообще после этого по ночам спишь? И в школу как ни в чем не бывало ходишь? Блядь, да это ж твои родные кровью истекали!
— Не знаю, я просто живу, и все. У других, возможно, просто больше времени бы на это ушло, ну чтоб к обычной жизни вернуться: есть, спать и все такое. Человек же так устроен, что все равно будет и дальше жить.
— Посмотри, какой крутой выискался! Я б по ночам заснуть не мог, всего бы трясло от обиды и злости. Да я когда про это услышал, реально пару дней совсем не спал! Да я на твоем месте этого урода своими бы руками!