Долина забвения

Его звали Боссон Эдвард Айвори Третий. Верный сказал мне, что ему, скорее всего, лет двадцать пять, но выглядел он старше. Худой, с типичным костлявым лицом англосакса. Голова его формой походила на брюкву — лицо от высокого и широкого лба сужалось к вытянутому подбородку. Глаза были светло-карие, песочного цвета волосы беспорядочно завивались в кудри, а усы были из тех, что напоминают пыльную метлу, в которой застревают крошки и кусочки еды. Одежда хорошо сидела на нем, но выглядела такой же помятой и неухоженной, как и он сам. Неопрятный вид всегда был признаком неуважения — если, конечно, вы не голодный уличный попрошайка.
— Прошу вас, называйте меня Эдвард, — сказал он и поцеловал руки всем куртизанкам в шутливой аристократической манере.
— Имя Эдвард для китайца тяжело произнести, — заметила я. — Боссон гораздо проще.
— Боссон — фамилия моих давних предков, которая ассоциируется с успехом и упорным трудом. Я не обладаю ни одним из этих талантов.
Я знала, что он сказал это в шутку, но перевела его слова так, будто он говорил это всерьез.
— Он слишком откровенен, — заметила Волшебная Горлянка.
— Конечно же, если им так будет проще, — продолжил чужеземец, — я буду рад, если меня станут называть Боссон.
Я перевела его имя на китайский: в китайском «бо» означает «редька», а «сен» — большая. «Бо-сен» — гигантская редька! Сестрам понравилась моя шутка.
Нам принесли чай с маленьким молочником и тарелкой с печеньем и джемом. Мадам Ли сказала, что ей пришлось сходить на рынок для иностранцев, чтобы купить молока к чаю.
Мы с ним поговорили о том, как давно он в Китае и что успел увидеть. Время от времени я кратко переводила для остальных то, что он говорил. Он сообщил, что приехал год назад, но мало успел увидеть из того, что хотел. Он планирует остаться здесь надолго, возможно, на несколько лет.
Наш гость откинулся на спинку дивана и сел, широко расставив ноги, будто в пивной. Он совсем не казался застенчивым, каким описывал его Верный. Вообще говоря, он вел себя довольно развязно.
— Мне нравится посещать места, которые люди обычно не видят, — заметил он. — Большинство американцев не решаются нырнуть в глубь чужеземного мира.
— В Китае вы чужеземец.
— Ха! После года, проведенного здесь, я знаю, как тут и что. Но, возможно, за последующие пять лет я смогу приспособиться к этой жизни.
— Пять лет — долгий период для гостя. Или вы решили здесь жить?
— Я приехал сюда без каких-либо планов. Но я знаю, что не скоро отсюда уеду.
— Вам комфортно в том месте, где вы остановились? В случае длительных визитов это всегда важно. Иначе вы не сможете сказать о Шанхае ничего хорошего, и это большая жалость, когда так легко обнаружить, что он похож на рай.
— Я превосходно устроился. Я живу в гостевом доме неподалеку от улицы Бурлящего Источника. Он принадлежит старому другу моего отца, китайцу, мистеру Шину. Во время обучения за границей он жил у нашей семьи в северной части штата Нью-Йорк. Я был слишком мал, чтобы хорошо его помнить, но он производил впечатление пришельца из Старого Света, древнего и таинственного, хотя в то время он был довольно молод и дружелюбен. Я думаю, именно благодаря ему я так давно интересуюсь Китаем.
Мы продолжали беседовать, и я переводила его речь другим красавицам, все больше сокращая фразы. Его семья владела торговой компанией, основанной восемьдесят лет назад его прадедом.
— Мне стыдно признаться, что семья Айвори сделала свое состояние на опиуме. Сейчас мы занимаемся импортом товаров промышленного производства, вроде чашек и блюдец Верного Фана.
Семья отправила его в Шанхай, чтобы он поближе познакомился с бизнесом, который однажды унаследует. Я перевела эти слова красавицам, и они стали слушать внимательнее.
— Да, он так и сказал, — добавила я. — Но американцы известны тем, что могут насочинять всякого, особенно там, где их некому уличить.
— Но на самом деле я ничего не узнал о нашем бизнесе, — продолжил гость. — Я сбежал от ответственности, и лучше всего могу описать себя как бродягу без особых планов. Я хотел бы исследовать Китай спонтанно, без четкого графика и планов посетить определенные святилища и пагоды. Мне не хочется читать путеводитель, который сообщит мне, где и что я встречу, заверив в том, что у меня возникнет чувство, будто я переместился в древнюю эпоху первых императоров.
 
Он вытащил из кармана пальто тетрадь в кожаной обложке:
— Я пишу путевые заметки, состоящие из серии отдельных сцен, которые иллюстрирую карандашными набросками.
— Собираетесь ли вы их опубликовать? — вежливо поинтересовалась я.
— Да, если отец купит книжное издательство.
У этого мужчины в голове не было ни одной серьезной мысли.
— Я пишу для себя, — добавил он. — И не хочу навязывать свой сырой материал окружающим. Это было бы жестоко.
— У вас есть название для книги, которую вы пишете для себя?
— «К дальним рубежам Дальнего Востока». Я придумал его на прошлой неделе. Вы первая, кому я его сообщаю. Конечно, до этого я уже сменил с десяток названий, и позднее у меня может появиться новое. Вот в чем беда, когда у писателя нет ни цели дописать книгу, ни сроков, ни читателей.
— Как далеко на восток вы уже продвинулись?
— Вообще не продвинулся. Только до юго-западных границ Шанхая. Однако под далями я имел в виду не расстояние, а состояние ума. Знаком ли вам сборник Уолта Уитмена «Листья травы»?
— У нас в Шанхае много диковинок со всего света, но, увы, есть не все когда-либо опубликованные книги на английском.
— Мистером Уитменом восхищаются все вокруг. Его стихи стали, можно сказать, моим путеводителем. Например, это:
@
Ни я, ни кто другой не может пройти эту дорогу за вас,
Вы должны пройти ее сами.
Она недалеко, она здесь, под рукой,
Может быть, с тех пор как вы родились, вы уже бывали на ней,
сами не зная о том,
Может быть, она проложена всюду, по земле, по воде.
@
Я никогда не читала это стихотворение, но у меня от его слов защемило сердце, будто я оказалась непонятно как в неизвестном месте в полном одиночестве. Стихотворение — словно картина с горной долиной, где темные и бело-розовые облака и сияющий просвет между горами, будто ворота рая или горящее озеро.
— По выражению вашего лица я могу судить, что стихотворение вам не понравилось, — заметил Эдвард Айвори.
— Совсем наоборот. Когда-нибудь я хотела бы прочитать продолжение.
В разговор вмешалась Волшебная Горлянка:
— Спроси его, планирует ли он включать в книгу историю о том, как он посетил цветочный дом.
Он ответил, обращаясь прямо к ней, будто она понимала английский:
— Если я напишу о вас, то, скорее всего, продам больше экземпляров книги только благодаря этой истории.
Я перевела, и Волшебная Горлянка отрезала:
— Скажи этому вруну, чтобы сделал меня в книге молодой и красивой!
Эдвард Айвори рассмеялся. Сияние и Спокойствие улыбнулись, хоть и ничего не поняли.
— Какие замечательные девочки, — заметил он, — Та, которая слева, выглядит чуть старше подростка. Такая юная — и уже попала в эту среду.
У меня в горле застрял комок. Кто он такой, чтобы нас жалеть?
— Я не считаю себя падшей женщиной, — холодно сказала я.
Он поперхнулся печеньем.
— Я просто не так выразился. И разумеется, я не имел в виду вас лично. Вы не одна из них.
— Разумеется, я «одна из них», как вы выразились. Но вам не нужно нас жалеть. Как видите, мы живем довольно неплохо. Мы свободны, в отличие от американок, которые даже из дома не могут выйти без мужа или старой горничной.
 
Он снова посерьезнел:
— Прошу прощения. У меня есть особенность ненамеренно оскорблять людей.
Я решила положить конец этому неудачному знакомству:
— Думаю, на сегодня разговоров достаточно, не правда ли?
Я поднялась, он тоже поднялся, и я надеялась, что сейчас он попрощается и уйдет.