Среди падших (Из Киевских трущоб) (СИ)
— Господи, смилуйся! Дай пожить! — молил Павлюк… — Пошли хотя бы год светлой, радостной жизни! Госп…
Голос его прервался. Страдалец хотел вздохнуть и не мог…
— Воздуху, — хрипел он, — никого нет… один… Батько милый, где ты?! Хоть раз взглянуть… Батько!
Павлюк, точно мешок с костями, хрустнул на пол.
— Темно, — шептали его губы, — ишь, только свечка ярого воска горит… мигает… гаснуть хочет… Ох!
Павлюк вытянулся… Десница смерти коснулась его… Еще раз тряхнула его кожу и кости и, испуганная сходством мертвеца с собой, скрылась из гнезда горя и печали…
Через час времени вернулась Уля с отцом. Увидев на полу Павлюка, они оба замерли… Первая пришла в себя Уля и бросилась к трупу. Схватила за руку — она холодная, бессильно опустилась на пол… Посмотрела ему в глаза, они тускло, мертво смотрели в одну точку… На губах показалась пена со струйкой крови…
— Умер, — глухо сказала Уля…
Старик затрясся… но не заплакал, не простонал, он разом почувствовал, что связь его с этим миром порвалась… Его пьяные старческие глаза тупо смотрели на дорогой прах, и в груди тихо-тихо переливалась не то водка, не то мокрота…
С трудом они подняли тело Павлюка и положили на кровать.
— Чем хоронить? — спросила Уля.
— Похоронят, — глухо отвечал старик.
— Сиротами остались, — сказала Уля и заплакала.
* * *
Старик не плакал и молчал. Он решил пить и знал, что более месяца не протянет…
* * *
Через две недели в хибарке уже были другие жильцы. С ними так же, как со старыми, ругалась хозяйка. Старик умер и по счастливой случайности был похоронен рядом с сыном…
Первый раз им повезло…
А где же Уля? Уля!! Где ты, Уля?!!
Настала весна… Растаял снег… Потекли грязные ручьи… Пригрело солнышко… Заизумрудилась травка… Привольно разлился Днепр широкий… И…
Глава XV
ЗАКЛЮЧЕНИЕ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
Мадам Завейко продолжала жить припеваючи. Невзрачный образ сына довольно скоро испарился из ее памяти. Добрые знакомые за спиной перешептывались, злословили, но в присутствии Евгении Ивановны молчали, как будто никогда не видали грустного, не сказать более, факта. В ее птичий мозг не проникала мысль, что сын умер на соломе, в убогой конуре, на руках пьяницы отца, тоже прикончившего свое существование. Веселые вечера, картежная игра, пикники по-прежнему туманили голову, а черствое глупое сердце не билось ни для чего, кроме любовника. Тщательно следилось за гигиеной лица, тела; брались благовонные ванны в бассейне, устроенном дома, и Евгения Ива-
новна любовалась сама собой в большое трюмо, и принимала соблазнительные позы, и распускала по-русалочьи длинные, чудные косы. Затем облекалась в тонкое белье, пропитанное запахом корня фиалки, надевались вычурные шелковые юбки, производившие приятный шелест; надевалось модное платье и жизнь текла полной чашей среди пустоты, тунеядства и пошлости.
В один прекрасный день, любовник посоветовал ей, во избежание повторения сцены с сыном, послать или даже отвезти ему двести, триста рублей с тем, чтобы он более не показывался к ним. Это предложение напомнило ей о случившемся и на несколько минут омрачило ее красивое лицо… Затем, по здравом размышлении, ехать сама не пожелала, а послала человека. Тот отправился в адресный стол, где уже было помечено о смерти отца и сына. Когда об этом узнала Евгения Ивановна, в первую минуту ее как бы ошеломило, но потом…. потом какая-то затаенная радость пробудилась в ней и настало удовлетворенное спокойствие. И потекли дни праздности еще и еще празднее, а затем все затянуло флером забвение.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава I
ЗАГАДОЧНОЕ УБИЙСТВО
В средних числах июля месяца стояли жаркие, ясные дни. Думские часы показывали шесть часов утра.
Взошедшее солнышко еще не нагрело землю, не насытило полным теплом воздух, а только красиво позолотило и деревья, и дома и переливалось в гордо текущем Днепре… Весело щебетали пташки в довольно густой листве Цар — го сада. Особенно суетились и перекликались воробьи. Какой-то предмет занимал их.
Пернатые крикуны то подлетали к откосу, то вдруг кидались в листву и там еще озабоченней, еще тревожней чирикали, покачивая головками справа налево, и удивленно рассматривали красивыми черными глазками беспокоящий их предмет…
Легкий ветерок шевелил листья деревьев и они, трепеща, таинственно перешептывались.
Кроме голосов расшумевшихся птиц и шелеста листьев, кругом дарила тишина, изредка нарушаемая ранним свистком пароходов и шумом одиноких запоздалых дрожек. Кой-где на травке сверкала пузатенькая, красная с черными точками божья коровка, то зеленовато-черный жучок; а под корнями деревьев шмыгали ящерицы, тысячи мух и мошек беззвучно роились в воздухе; особенно много их было у откоса. Они то массами опускались к земле, то подымались, усиленно перетасовываясь в воздухе.
Сад еще не был убран и на аллеях валялись обрывки цветов, остатки конфетных коробочек, корки апельсинов, ленточки и разный сор.
После оживления, искусственной жизни, искусственного света настало спокойствие.
Воцарился свет утренний и прохлада ночи еще не успела унестись в неведомые края…
За железной решеткой, которой обнесен Ц — ий сад, идет низенький откос, покрытый запыленной травой. За этим откосом дорога, ведущая к «Шато», а дальше откос повыше, на котором растут деревья, затем третий откос, покрытый деревьями и свежей травой. От этого третьего откоса ведут дорожки к двум водокачкам и скамейке. На самом нижнем откосе выстроена будочка для продажи зельтерской воды. Вся трава на ближайших откосах в это утро было сильно потоптана. Недавно был пожар и публика с возвышенностей смотрела на грозную, но красивую стихию огня. Жаркие дни жгли траву и не давали возможности оправиться ей, а еще более лишали ее жизни. Мальчишки, да и взрослые для удобства влезали на деревья. Многие сучки были поломаны и на многих деревьях кора была попорчена.
Попадались сучки довольно большие, которые за несколько дней подсохи представляли из себя довольно увесистые дубинки, которые могли быть хорошим оружием для летних жильцов сада, жильцов, появляющихся после двенадцати часов ночи на ночлег, когда публика, собирающаяся в довольно большом количестве послушать оркестр «Шато», расходилась домой и ночные хозяева сада, ищущие уединения и безопасности от преследования полиции, располагались на травке под ветвями гостеприимных деревьев. Ужинали там, пили, вели беседы, ссорились, мирились и дрались. Тут же встречались любовники с любовницами. Любовники-сутенеры отбирали деньги у своих возлюбленных; шли пропивать их в другие места и возвращались снова в таинственную тьму и снова отбирали деньги — нажитые позорным образом. В редких случаях кутеж происходил сообща, а чаще с другими временными «предметами» сердца.
Отношения между подобными парочками самые своеобразные. Давая друг другу полную свободу в добывании денег каким бы то ни было путем, все они безгранично ревнивы, мстительны и требовательны друг к другу в «своем» кругу. Падшая женщина, дошедшая до крайней ступени падение, не останавливающаяся ни перед каким гнусным, безнравственным подвигом, возмущается, если ее избранник внимателен и кокетлив с подобной ей. Две соперницы или цепляются друг к другу в остатки волос и начинается драка, или оскорбленная начинает ругать и бить своего злодея, или обе соединяются и тогда горе субъекту, на которого обрушится гнев этих гурий. Мужчины — те еще более зверски расправляются за измену и часто его подруга, избитая, окровавленная, едва волоча ноги — скрывается несколько дней и ночей в самых темных уголках до того времени, когда возможно показаться на свет Божий. Почти все подобные ссоры — кончаются миром, выпивкой, закуской, а затем снова согласие до новой ссоры.