Книга воспоминаний
Размытые дождями овраги, куда скатываются, гремя, галька и мелкие камешки, пологие лощины, где дождевой поток расстилает перед собой раскрошенные комья земли, ковровые дорожки мягкого мха и такие завалы палой листвы, что в их прели задыхаются даже грибы; пройти здесь можно, но вовсе не беспрепятственно, потому что естественный ход неожиданно преграждает то вымахавший на теплом солнечном пятне куст, то кряжистый ствол упавшего дерева, а то и огромный и скользкий черный подкидыш, как метко называют гладкие ледниковые валуны, которые, как гласят предания, великаны северных морей расшвыряли по всей прибрежной равнине, где после того, как утихли их битвы, и выросли эти молчаливые леса.
Темно-зеленый полумрак.
Иногда что-то прошуршит, упадет, обломится, треснет.
Никому неизвестно, как течет и проходит здесь время, но пока ты слышишь, как хрустят у тебя под ногами ветки, и чувствуешь, что каждый хруст нарушает твое безмолвие, ты еще не совсем здесь.
Пока ты стремишься найти себе какое-то место, о котором ты, правда, не знаешь, какое оно, пока не позволишь лежащему перед тобою пути самому вести тебя за собой, ты еще не совсем здесь.
За неплотной завесой кустарников шевельнулся ствол дерева, как будто кто-то, стоявший за ним, сдвинулся с места, точно так же и ты постоянно из-за чего-то выглядываешь и снова скрываешься в чаще.
До тех пор, пока лес будет казаться тебе красивым.
Здесь ты у всех на виду, точнее, у всех на виду и одновременно скрыт.
Описание леса не удавалось мне, как бы мне ни хотелось передать ощущение леса.
Пока ты помнишь развилки и повороты, препятствия и скрещения оставленных позади путей, чтобы иметь возможность вернуться туда, откуда ушел, пока ты в страхе глядишь на растения, будто на лица людей, пока считаешь их указателями, наделяешь их формой, историями и свойствами, чтобы они в благодарность помогли тебе вернуться обратно, ты еще не совсем здесь.
Ты еще не совсем здесь, даже когда уже знаешь, что ты здесь не одинок.
О лесных существах мне хотелось рассказывать так, как рассказывал об улитках Кёлер, хотелось позаимствовать у него стиль.
Ты больше не осознаешь себя или, точнее, спохватываешься вдруг, что прошло какое-то время, и ты не знаешь сколько, может, много, а может, мало, но тебя это ничуть не волнует.
И ты стоишь, не зная, что ты стоишь, ты смотришь на что-то, но не знаешь, на что, и руки твои почему-то раскинуты в стороны, как будто ты тоже дерево.
Нет, рассказать об этом мне все-таки не удастся.
Ты можешь чувствовать то, что, по-видимому, не чувствует дерево.
До слуха твоего донесся какой-то шорох, эти шорохи здесь всегда, но ты не знал, что их слышишь.
Ты знаешь еще, что ты здесь, но уже не знаешь, когда ты сюда попал, потому что ты уже растерял все знаки.
Но пока ты еще наблюдаешь за окружающим, пока помнишь о потерянных знаках, ты еще не совсем здесь, потому что ты думаешь, что за тобой тоже наблюдают.
Скользнув меж двумя деревьями, что-то исчезает, синее в зеленом.
Ты двинулся за ним, сам не зная, что двинулся, но не нашел.
Пока ты различаешь деревья и цвета, пока ты перебираешь в уме названия вещей, ты еще не совсем здесь.
Тебе еще кажется, что это тебе привиделось, это мелькнувшее в зелени синее, и ты осторожно пускаешься вслед за ним, а потом уж не разбираешь дороги, по лицу тебя хлещут ветки, ты не слышишь хруста под ногами, не замечаешь, что ты упал, поднимаешься и бежишь, кожу обжигает крапива, обдирают и рвут колючки, ты хочешь догнать существо, вечно исчезающее и вновь являющееся тебе, но при этом ты все еще думаешь, что не должен уступать искушению.
Но пока ты желаешь принимать решения, желаешь мыслить, у тебя ничего не получится, они будут все время прятаться от тебя, уже издали ощущая твой кислый запах.
Вот оно, это существо, замерло в ложбинке, и если не шевелиться, то можно в подрагивающей молча листве увидеть его глаза, устремленные в трепете зелени на тебя, хотя это уже не оно, а другое, третье, некое, любое, потому что взаимный блеск ваших глаз длится вечность, и ты замечаешь, что оно обнаженное, а следовательно, обнажен и ты.
Но до тех пор, пока тебе хочется дотянуться до его наготы, пока хочется разглядеть его лучше и поэтому ты раздвигаешь ветки, пока тебе хочется, чтобы его нагота наконец-то коснулась твоей и, таким образом, стала принадлежать тебе, для чего ты готов сдвинуться со своего места, хотя ты как раз наконец обрел его, до тех пор ты еще не совсем здесь.
Оно исчезает.
И пока ты их ищешь, тех, кого ты отпугивал своей неуклюжестью, своим кислым запахом, пока ты надеешься снова встретиться с ними и ворчишь про себя, что ты должен был быть более ловким и более осторожным, ты все еще не совсем здесь, и никто тебя здесь не найдет.
Но на помощь к тебе спешит прихотливый случай, потому что пускай еще не совсем, но ты уже здесь.
Ты оборачиваешься, и то, что до этого видел перед собою, ты видишь сейчас позади себя: она лежит ничком на пологом склоне, растянувшись на зеленом мху, твой взгляд скользит вдоль ее спины, огибает округлый зад и спускается по ногам; положив голову на руки, она куда-то смотрит, и от этого ты испытываешь такое блаженство, что в ухмылке расплывается не только рот, но ты чувствуешь, как улыбаются пальцы ног, как смеются даже колени, и ты уже, разумеется, никуда больше не порываешься, ты нашел свое место здесь, этот смех и есть твое место на этой земле, а потом ты вдруг замечаешь, что глаза ее смотрят не в твои глаза, что есть в этой сцене еще и третий, он стоит чуть поодаль, тот, о котором ты думал, что он уже окончательно потерялся из виду; они глядят друг на друга, и ты думаешь, что ты мог бы у них научиться этому взгляду.
За тобой они тоже следят, точно так же, как можешь следить за ними и ты.
Но ты все еще пытаешься заменить себя мыслями, и пока ты считаешь, что должен чему-то учиться, ты еще не совсем здесь.
Своим подглядыванием ты вспугнул их, они вскочили и скрылись в зарослях.
Точно так же и ты укрылся от глаз того, кто следил за тобой.
И потом очень долго не мог никого найти.
До тех пор, пока ты кого-то желаешь найти для себя, лес будет безмолвным.
Но это уже иное безмолвие, это молчание впитывается уже в твою кожу, и смех должен дойти до твоих костей.
И даже твой запах тогда изменится.
ПОЖАРИЩЕ, ПОРОСШЕЕ ТРАВОЙ
Чтобы нарушить этот покой, достаточно было малейшего движения, поэтому мне совсем не хотелось открывать глаза, не хотелось лишиться того, что тогда, в нашем общем тепле, сделалось в нас окончательным, а еще не хотелось, чтобы она заметила по моим глазам, как я боюсь того, что должно произойти, так будет лучше, страх пусть будет моим! в своем теле я чувствовал только то, что ему передавалось от ее тела: на липкой поверхности своей обнаженной кожи – липкую поверхность ее обнаженной кожи под задравшимся шелковым платьем, ее бедро было моим бедром, дыхание мое смешивалось у ее шеи с душным тягучим запахом, поднимавшимся от ее подмышки, жесткий край ее таза ощущался как жесткость своей кости, плечи и спину я чувствовал только благодаря весу ее тяжелой руки, а когда она очень осторожно отвела руку, то спина и плечи не перестали ее ощущать, словно отнятый вес странным образом все же впечатался в плоть и кости, когда же она приподняла и голову, чтобы получше рассмотреть след укуса на моей шее, я был рад, что существует возможность смотреть, даже не открывая глаз, через слегка приподнятые ресницы; так она может заметить только подергивание век и трепет ресниц и не догадается о моем страхе, хотя мы еще даже ничего не начали, я же почти совершенно отчетливо могу видеть, как она разглядывает мою шею, я могу обмануть ее; она долго смотрела на это место, даже потрогала его осторожно пальчиком, губы ее приоткрылись, приблизились, поцеловали еще немного саднящую рану.
Как будто поцеловала оставшийся на моей шее рот Сидонии.