Проект "Веспасий" (СИ)

Причина у него была. Правда, отсутствовала уверенность, но всё же…
Перед уходом Шнеерсон достал из внутреннего кармана чёрное зеркальце и посмотрел в него. Так, наверно, истолковал бы его жест любой житель Далласа тысяча девятьсот шестьдесят третьего года. А Глеб усёк, что человечек сделал снимок на смартфон.
Но в шестьдесят третьем году не может быть смартфонов! Как, впрочем, и путешественников во времени. Они — нонсенс.
Среди людей, стремившихся ближе к Элм-стрит, следить за объектом было крайне неудобно, и, наверно, тот оторвался бы, не знай Глеб примерной цели его движения.
На травянистом холме ждал грузовой фургон. Достаточно высокий, оборудуй в нём место для стрельбы с бойницей в секторе обстрела — и даже самый подслеповатый киллер не промахнётся.
Еврей открыл дверцу и скользнул внутрь.
Глеб лихорадочно соображал. В принципе невозможно, чтоб пришелец из будущего вмешался в столь знаковое событие. Или ошибка вышла, в руках Шнеерсона — не смарт?
Он решил оставить раздумья на потом.
Издалека донеслись звуки кортежа, в которых выделялся треск мотоциклов полицейского сопровождения.
Вот сейчас…
Одна из камер снимает травянистый холм, она установлена высоко, если за опоясывающей его оградой сидит стрелок, он наверняка захвачен объективом. Часовой механизм, многократно проверенный, запустил плёнку…
Издалека донеслись хлопки выстрелов, три или четыре. Из автобуса никто не пальнул, из-за ограды — тоже. Шнеерсон выбрался из автобуса и пошлёпал к своему «олдсмобилю», припаркованному далеко, ближе не позволили другие машины.
Окончательно ломая план, Глеб метнулся наперерез. Когда открылась водительская дверца, и человек опускался на сиденье, вырубил его прямым в голову и пихнул на правое пассажирское место. Вместо привычных в XXI веке анатомических сидений в этом авто стояли два широченных дивана — передний и задний.
Сев за руль, Глеб наскоро обыскал пленника, забрал у него ключи и смартфон. Да, это был «самсунг» с диагональю дюймов шесть, работающий, но запароленный.
Разобравшись с коробкой передач, её ручка торчала на рулевой колонке справа, включил D и покатил не более тридцати миль в час к выезду из города, с большего изученный за пару месяцев.
Шнеерсон очнулся раньше времени, но моментально успокоился при виде ствола «кольта».
— Шолом. Хороший смартфон у тебя. Год эдак две тысячи двадцать второй?
— Двадцать третий… Ты кто?
— Просто турист. Купил билет в прошлое, хотел посмотреть, кто и как шлёпнет Кеннеди. Тут срисовываю кадра со смартфоном. Прости за грубость, там вся полиция на ушах. Не при них же разводить беседы.
— Какой мне смысл с тобой сотрудничать?
— Ну, хотя бы мой «кольт», чем не аргумент? Я не могу застрелить местного, природа времени не позволит. Тебя — без проблем, потому что и так не должен находиться здесь и сейчас. Расслабься. Ты откуда, Мордухай, из Штатов? Из Израиля?
— Да. Израиль.
— То есть там построили машину времени? Занятно. Я из России.
— Правда — из России? — переспросил тот по-русски. — Мои родители смылись из неё в восьмидесятых.
— Причём в СССР их дразнили евреями, а в Израиле обзывали русскими. Знакомая история.
Пассажир стрельнул глазами.
— Ты когда нырнул в прошлое?
— Второго августа двадцать четвёртого.
— А я из августа двадцать третьего… И что стряслось за год?
Случилось седьмое октября, подумал Глеб. Если начнёт говорить, скорее всего, горло перехватит спазм. А не сдавит горло, значит, Мордухай не вернётся в Израиль двадцать третьего года и не предупредит власти о теракте ХАМАСа.
— Не скажу. Иначе аппаратура тебя не пропустит назад. Ты передашь мои предостережения и изменишь историю до того момента, как я убыл в Даллас. Смекаешь, почему такое невозможно? Цени, о тебе забочусь.
 
— Твою мать… Верно. Заботливый гой — что добрый самаритянин. Оксюморон.
Да, согласно библейской легенде самаритяне отнюдь не слыли белыми и пушистыми, особенно по отношению к евреям. Соответственно, единственный акт гуманизма с их стороны запомнился на тысячелетия.
За окнами простиралась уже пустынная равнина. Дорога уходила на юг. Глеб остановил авто и выключил мотор.
— Хорошо тут в ноябре, не жарко. Пошли, посекретничаем. В Далласе, я так понимаю, всё сложилось без нас.
Еврей держался полубоком, смотрел искоса.
— Ну, пошли. Давай так: один секрет от меня, другой от тебя. Только пушку спрячь, не делай мне нервы.
— Замётано.
Можно вывалить сколько угодно секретов в обмен на один-два, если точно знаешь, что визави ни с кем ими не поделится. Тогда при любом раскладе в выигрыше. Вдруг у Шнеерсона какой-то козырь в кармане?
Глеб не спускал глаз с его рук. Вдруг рядом с ним шагает израильский Брюс Ли, пропустивший нокдаун в машине исключительно от неожиданности, ныне утраченной?
— Начну. Наша машина времени представляет собой обычную яму, очень много электроники вокруг, а главное — близость АЭС, потому что электроэнергии уходит прорва. Машина формирует в прошлом тело, куда моложе и лучше, чем оставленное в настоящем, — он не без гордости хлопнул себя по временному фюзеляжу. — Туда отправляет душу. Погиб в прошлом — организм в будущем тоже гибнет.
Еврей словно споткнулся. Выругался на великом и могучем.
— Неужели меня обманули… Ты уверен?
— На все сто. Один мой попутчик так классно устроился, что расхотел возвращаться. Второго расстреляли. Оба раза очнулся — рядом бездыханное тело напарника. А что тебе втирали?
— Оживу в двадцать третьем году, утеряв всё, узнанное здесь.
— То есть тебя обещали засейвить и перезагрузить? Брат, это ни разу не компьютерная игра. Живём один раз и умираем один раз.
— Су-уки… Но тогда…
— Обожди ругаться. Кто организовал ликвидацию Кеннеди?
— МОССАД.
— Нафига? Он же ничего плохого Израилю не сделал.
— Ты всего не знаешь. Собственно, знают единицы. Но ты никому не скажешь.
Еврей выхватил пистолет. Маленький, крохотного калибра, но на расстоянии трёх шагов вполне убойный.
Выдёргивая револьвер, Глеб за тысячную долю секунды прокрутил диспозицию в голове и понял: шансы аховые. Шнеерсон ушёл в прошлое и вернулся в августе двадцать третьего, значит, его невозможно убить, не меняя прошлое. А Глеба — вполне…
Два выстрела слились в один.
Еврейский темпонавт рухнул на песок с широко открытыми тремя глазами, сверплановый возник среди лба. Глеб с удивлением обнаружил, что сам даже не ранен.
«Спасибо, Мироздание. Ты решило оставить сына российских эмигрантов в Техасе, а не меня».
Стало быть, в августе двадцать третьего израильские экспериментаторы получили мертвеца. А профессор Бронштейн, выходит, сильно наврал про даты, когда предлагал технологию соотечественникам. Либо те сами набрели, совпадение практически невероятное, но в теории возможное.
Дальше была рутина. Глеб убедился, что пуля прошила череп насквозь и улетела далеко. Забрал документы, часы и вообще всё, что могло помочь в опознании трупа. Закидал камнями. До хайвея полмили, шанс, что жмура обнаружат в ближайшие дни, исчезающее мал, а у полиции есть развлечение повеселее, те ловят убийцу Кеннеди.
Камеры вытащил из тайников только двадцать четвёртого, когда первый энтузиазм сыскной работы пошёл на спад. Одна чётко засекла вспышки в совершенно неожиданном направлении, примерно по курсу движения колонны, но не с травянистого холма. Снайпер МОССАДа выбрал хорошую огневую точку.
В Гродненской области опустил контейнер с фотодокументами и смартфон Шнеерсона в яму. Минуту боролся с искушением сгонять в Ригу и попытаться найти Генриха. Подставил лицо декабрьскому снегу, шагнул вперед и упал замертво, чтобы очнуться в августе.
«Я никогда не любил воскресать, но иначе не смог». (Канцлер Ги, «Тень на стене»).