Икар из Пичугино тож

Между тем Елена Федоровна всегда горячо желала знать, что написала ее рука, что за всем этим стоит, о чем им всем хотят сообщить через нее. Все эти формулы — верно, они для того, чтобы спасти человечество? Иногда Сергей Иванович брал словари и пытался расшифровывать отдельные послания и что-то вроде нащупывал, прочитывались хоть и переиначенные, но все же слова и фразы из канонических вариантов, но затем он спотыкался и сетовал, что тут нужна помощь более компетентных людей. «Чтобы это все прочитать, — говорил он, — нужны специалисты по нескольким древним языкам, этнографы, математики, физики, астрономы, химики». Старший Глебов отлично понимал про себя, что больше являлся поэтом, нежели исследователем. Поэтому дневники жены ему нравились чисто эстетически. У понятного нет монополии на красоту, и Сергей Иванович наслаждался видом диковинных знаков, словами стихотворений-заговоров, звуками неведомого архаического языка. Во всех этих деталях он любил свою жену и нежно гладил страницы записей, словно лицо любимой.
Сергей Иванович не удивлялся и любил странности жены. В конце концов, если всю жизнь ты сам фиксируешь странные истории, то нечего удивляться, если однажды жизнь тебе в подарок материализует одну из них. Это же счастье! И он воспринимал это как счастье. И относился к этому дару как к хрустальной вазе, которую нужно беречь и лишний раз не ставить гостям на стол, чтобы не разбить. Он собирал истории, и, кажется, жена была самой драгоценной жемчужиной его коллекции.
Сергей Иванович как губка впитывал странности этого мира. Его сдержанность помогала не расплескивать подмеченное, а использовать в нужный момент в необходимой концентрации. Тому, кто его плохо знал, могло показаться, что он образцовый интроверт, малоэмоциональный и не очень дружелюбный, но, когда удавалось увидеть его в деле, мнение тотчас менялось на противоположное. Мужчина словно копил силы, чтобы произвести сильное впечатление. Становилось понятно, что он все-все замечает, куда-то складывает, сортирует, комбинирует, хранит, а затем в нужный момент являет людям и миру.
Друзья семьи считали, что его сделали таким командировки в дальние земли, где все полно странной причудливости. Кто-то даже думал, что они его развратили, что он начал брезговать понятным и обычным, стал высокомерным, требующим все новых и новых впечатлений от жизни. Но Елена Федоровна понимала, что никакие командировки здесь ни при чем. Сергей Иванович родился таким. Это не они его сделали, это он их выбирал, дал возможность им случиться в своей жизни. Всю жизнь он следовал внутреннему зову, не очень совместимому с прорастанием в основу семейной жизни, со стабильностью в целом. Но ему удалось невозможное — выцарапать при этом семью. Сейчас Сергей Иванович блаженствовал: он утолил свою страсть к странному и мог спокойно жить на даче в окружении близких. Как летнее море отдает ночью накопленное за день тепло, так и он, напитанный разными историями, теперь не спеша отдавал их всем, кто в них нуждался.
«Иногда как таковой отчетливой истории и нет поначалу вовсе, — любил говаривать Сергей Иванович. — Просто видишь интересное лицо человека в привычном для него деле или еще в каком эпизоде, может, не больше минуты, а потом за этим вырастает целая новелла». В этой встрече с другим миром всегда происходило и узнавание этого самого мира, особенно на Кубе.
Он любил рассказывать, как однажды открыл для себя Новый Свет, это случилось, когда он прилетел в Гавану шестнадцатого ноября — в день ее небесного покровителя святого Кристобаля. Это было совершенно непреднамеренно с его стороны, но еще как умышленно со стороны хода вещей, которых он коснулся. Такое стечение обстоятельств молодой Сергей, еще совсем Сережа, посчитал небесным благословением задуманному и тотчас уверовал в успешность своего путешествия. А как могло быть иначе, ведь в нужный день, загадав желание, он трижды обошел священную сейбу возле часовни. Инициация состоялась. Та сейба была еще довольно молодая. Она еще только приближалась к своему жизненному и магическому расцвету. Тем лучше — она была полна силы, но вместе с тем уже все знала от матери и своих сестер, что должно было знать священное дерево. «Я обнимал ее ладонями, я что-то шептал ей, а она, там, в вышине, слегка покачивала листьями, что однозначно принималось мной за одобрение. А позже пронзила мысль, что это меня подвели к ней, чтобы показать, чтобы она посмотрела и решила, как поступить со мной дальше», — рассказывал Сергей Иванович.
 
Пока царственная сейба размышляла, ему дали время познакомиться с этим миром поближе, проверить, случится ли узнавание.
Конечно, легче всего было узнать детей в красных пионерских галстуках, которых вечно куда-то водили колонной по городу. Они всегда шли, беззаботно и радостно болтая друг с другом, делясь впечатлениями и новостями, жужжа, как веселый пчелиный рой.
Он узнал одну чернокожую пантеру с огромной копной волос из времен беспечного диско. Женщина стояла среди зевак, слушая выступление уличных музыкантов. Как королевская пальма, она гордо высилась среди всех остальных, сложив руки на груди, и чуть покачивала головой в такт музыке.
Узнал чернокожего пожилого разносчика газет с грустными глазами. Он уже был весь седой, немало видевший на своем веку, много переживший всякого.
Узнал товарок с цветными платками на голове. Одна из них торчала в зарешеченном окне первого этажа, а другие три стояли внизу и мило беседовали.
Узнал кубинца, стоящего в дверях своего дома, глазеющего, что происходит на улице. Это было так понятно тут. Так замечательно выйти на балкон или высунуться по пояс в окно, не чтобы увидеть что-то конкретное, а лишь затем, чтобы просто наблюдать, повинуясь приступам экстраверсии.
Узнал парней, вытащивших поздним вечером стол прямо на проезжую часть дороги для игры в домино. Они азартно стучали своими доминошными костяшками и сосредоточенно курили, как американские гангстеры тридцатых за карточной игрой в казино.
Узнал таксистов, чьими услугами достаточно часто пользовался на острове. Все они были разные: молодые, пожилые, худые, полные, белые, цветные. Он их всех узнал.
Узнал субтильного паренька, который вышивал на пяльцах в своем ателье.
Узнал даже тех сморщенных старух-мулаток, которые специально наряжаются для туристов и не выпускают изо рта сигару.
Узнал уличных музыкантов, служащих, официантов, торговцев, стайки молодежи на набережной Малекон и еще великое множество людей, которых видел всего лишь мгновения в своей жизни.
Странное и магическое оказывало воздействие на всю семью. Степень этого влияния на всех была, конечно, разной.
Вадим почти никогда не комментировал это открыто. Он признавался, что не чувствует в себе никаких способностей к восприятию чего-либо выходящего за границы привычного, но слегка подвыпив, говоря о необычных интересах тестя и тещи, признавался, что «это все не пустое и за этим кроется какая-то реальная сила». Мужчина знал, что был везунчиком по жизни, а значит, и такую семейную особенность понимал тоже в качестве дара — дара уникальности, отличающей его семейство от тысяч других.
Гера и Лиза начинали осознавать себя частью мира, не похожего на остальной (этим они были близки отцу). По своим сверстникам они видели, что существует совершенно другой уклад жизни, в котором «скучно, холодно и все неправильно». Мир, где отсутствовали исцеляющий бабушкин голос и диковинные истории деда, казался им слишком понятным и неинтересным. Там не было приятной недосказанности.
На Марину странное и магическое рода влияло так, что она держалась от этих тем на расстоянии. Она любила конкретное и понятное, неопределенность ее раздражала, а неизвестное настораживало. К увлечению отца Марина относилась как к его работе, к способностям матери — как к тому, в чем она могла бы себя дополнительно реализовать. Вместе с тем Марина прекрасно осознавала, что обречена на присутствие этих тем в своей жизни. Взять хотя бы Алешку. Хотя он и не проявлял еще чего-то экстраординарного, Марина чувствовала, что именно он станет самым ярким продолжателем традиций рода. Уже сейчас было ясно: ему интересно все необычное, но не то динамичное необычное, что привлекает каждого из подростков, а скорее медитативное, созерцательное, требующее вдумчивого отношения.