Икар из Пичугино тож
Гера отрицательно помотал головой:
— Слишком просто.
— А что тогда?
— Старый театральный фургончик — это же очевидно, — ответил Славка и тут же в своем блокноте набросал эскиз герба. Славка, конечно, очень хорошо рисовал, и по всему было видно, что этим вопросом он уже задавался ранее. Слишком уж он быстро и красиво справился с этим заданием.
— Ну если плясать от названия дач, то на «Цветущих клематисах» должен висеть герб с цветами? Так, что ли? — усмехнулся Костян.
Славка задумчиво прикусил карандаш.
— Здесь нужны ассоциации с теми, кто живет на этих дачах, — сказал Гера.
— Например? С чем ассоциируется у тебя Плакущева? — спросил Славка.
— Маленький домик, увитый цветами, полная женщина в шляпе с широкими полями…
— Ты предлагаешь на гербе нарисовать толстую тетеньку в соломенной шляпе?
— Нет, зачем? — засмеялся Гера вместе со Костяном и Алешей. — Нужно же с чего-то начать. Пусть каждый назовет свои варианты, а потом выберем самый удачный. Кто продолжит? Костян?
Костян почесал затылок.
— Ну… цветы, то есть клематисы… Пропеллер, как у Карлсона…
Все снова прыснули со смеха.
— Какой еще пропеллер? — спросил Славка.
— Чего ржете? — улыбался Костян. — Это моя ассоциация. Пропеллер — потому что она очень шустрая, всегда бегает по участку, все делает быстро, энергично. Могу вместо «пропеллера» сказать «шило», но едва ли это будет лучше.
Мальчишки засмеялись еще громче, представляя Веру Афанасьевну с шилом в одном месте.
— Все у тебя? — уточнил Славка у брата.
— Так, что еще… Может быть, шприц или…
— Клизма, — пошутил Гера.
— Или градусник, слушалка — она же медик, — не обращая внимания на всеобщий хохот, продолжал гнуть свою линию Костян, а затем не выдержал и рассмеялся сам.
— Лешка, что скажешь ты?
— Клематис, обвивший колонну дома.
— Отлично! Молодец!
Славка принялся быстро зарисовывать образ, который возник в его голове. Как выглядят точно клематисы, он не помнил, но по его замыслу крупные цветки с шестью лепестками должны были быть достаточно похожими. Гера терпеливо дождался, когда Славка закончит набросок, и обратился к нему, немного задетый тем, что тот использует заготовки, тогда как другие вынуждены импровизировать:
— Теперь дача Жанны. Начнем с тебя.
— Поза сидящего йога с третьим глазом, — выпалил Славка свою версию.
— Хм… Как-то слишком.
— А у тебя?
— Ладони, сложенные вместе.
— Класс! — признал Славка. — У кого-нибудь есть еще идеи?
Понимая, что лучше не придумать, Костян и Алеша молчали.
Славка быстро зарисовал ладони. Этот герб получился самым лаконичным и самым стильным.
— Какая дача дальше? — заканчивая свой рисунок, спросил Славка.
— Пасечника, — предложил Костян. — Пусть Лешка теперь начинает.
Кроме берез и ульев, Алеше ничего не пришло в голову — получалось слишком очевидным и неинтересным, но на всякий случаи озвучил:
— Береза, улей… а сам-то как думаешь?
— Леший, — ответил Костян.
Ребята снова захохотали.
— Между прочим, почему бы и нет? — просмеявшись, сказал Гера и, обращаясь к Славке, спросил: — Как тебе идея?
— Нарисовать можно, но получится как-то обидно для человека. Я думаю, он такого не заслуживает.
— Ты прав, хотя, зная, как Пасечник любит лес… Ведь леший выражает дух леса… Что же тут тогда обидного?
— А помните, дед нам рассказывал про Дикенького мужичка? — неожиданно вспомнил Алеша.
— И?
— Разве вам эта история никого не напоминает?
— Выражайся яснее, — просил Гера.
— А что, если Пасечник как раз один из таких Дикеньких мужичков?
— Леш, ты совсем с ума сошел? Что ты мелешь?
— А что? Почему нет?
Глаза Алеши загорелись. От мысли, что пришла ему в голову, он даже приоткрыл рот.
— Конечно, все сходится, — убеждался он в чем-то своем.
Пацаны переглянулись между собой, решив, что послушают, что придумал Алешка на этот раз. Они знали: порой он мог преподнести нечто совершенно непредсказуемое и занятное, такое, что редко может кому прийти на ум из сверстников.
— Вы же помните, дед говорил, что Дикенький мужичок почти не умирает, точнее, не умирает полностью, а его сущность перерождается в человеке?
— И ты веришь этим сказкам? — спросил Костян.
— Дед никогда не говорит напраслину!
— Допустим, — смягчил Славка. — Но с чего ты взял, что именно Пасечник тот самый Дикенький мужичок?
— Сам посуди, ему с природой лучше, чем с людьми. Он знает эти места как свои пять пальцев, живет один, молчаливый, замкнутый… Он носит бороду, у него косматые брови. И когда выходит на прогулку, то часто берет свой посох. Осталось только узнать самый последний и важный признак.
— Кстати, какой? — спросил Славка.
— Но правда, это вряд ли мы сможем проверить.
— Не тяни резину, — слегка раздраженно говорил Гера.
— Для этого нужно будет пробраться к нему в дом. Разве мы сможем это сделать?
— Блин… Ты уже скажешь или нет? — начинал терять терпение брат.
— Дед говорил, что в жилище у Дикенького мужичка должно быть что-то вроде… Как это называется, я забыл? Ну такое священное, что ли, место, чему поклоняются…
— Алтарь? — предложил Славка.
— Да, наверное.
— …Вот.
Ребята молчали, и было лишь слышно, как разогнавшийся июньский дождь начал лупить по крыше все сильнее и, кажется, совсем не собирался останавливаться. Идея разоблачить Пасечника казалась всем очень соблазнительной. Это было сопряжено с некоторым риском, а значит, обещало стать отличной авантюрой. Неплохое начало для лета!
— Мы проверим! — решительно сказал Гера. Он поспешил взять инициативу в свои руки, желая опередить Славку, с которым всегда немного соперничал. Это соперничество не было явным, но тем не менее всегда ощущалось, а иногда и вовсе прорывалось наружу, и тогда все ребята задерживали дыхание, ожидая, что будет дальше. Впрочем, это обстоятельство не мешало им быть хорошими товарищами. Будучи умными ребятами, оба отлично понимали, что от дружбы гораздо больше выгоды, чем от раздора. В их конкуренции не было злобы, скорее она возникала как средство от приторности дружеского единодушия, как жгучее желание порой ощущать свою автономность, индивидуальность.
Гере никто не возразил, и это могло означать лишь одно — все находили эту идею захватывающей. Оставалось лишь разработать план операции, к чему ребята тут же и приступили.
— Провернуть все довольно легко, — деловито рассуждал Гера. — Пасечник каждое утро уходит бродить по округе…
Тут Гера осекся, и все посмотрели на Алешу, который сидел с торжествующим видом, словно говорящим: «Вот видите, разве это не странно? Это так похоже на поведение Дикенького мужичка!»
— Так вот, — продолжал Гера. — Когда его не будет на даче, мы сможем проникнуть в дом…
Тут он снова запнулся, подумав о моральной стороне дела.
— Мы же ничего не собираемся брать. Просто посмотрим, и все.
— Да, но это как-то… — сомневался Славка.
— Что скажут бабушка и дед, если все узнают? — подливал масла в огонь Алеша.
— Вот именно. И нам ведь тоже достанется, — соглашался Костян.
— Выходит, струсили? — не сдавался Гера. — Да посудите сами, мы можем и так зайти к нему в гости под каким-нибудь предлогом, но лучше это сделать без него, чтобы спокойно все осмотреть.
Гера чувствовал, что ребята колеблются лишь для вида, поэтому решил надавить:
— Я пойду один, раз не хотите. Ну, кто со мной?
— Мы пойдем, — за всех сказал отчего-то раскрасневшийся Костян.
Улизнуть рано утром для Геры и Алеши было проще простого, ведь из гостиной второго этажа так легко незамеченными спуститься вниз и оказаться снаружи, а причина сходить в туалет была самой убедительной из всех возможных в мире причин. Единственной проблемой могли стать Сергей Иванович и Елена Федоровна, которые любили рано встать и как жуки расползтись по участку. По этой причине братья решили уйти, когда только стало светать, чтобы наверняка. Можно было не бояться, что их быстро спохватятся, так как спальня деда и бабушки находилась на первом этаже, а тех, кто спал на втором, не стоило опасаться: родители были в городе, Лиза же обычно раньше девяти не просыпалась.