Икар из Пичугино тож

  
Юрий Хилимов
 
ИКАР ИЗ ПИЧУГИНО ТОЖ
   
ОТ АВТОРА
 
В мировой литературе есть множество блестящих примеров романа воспитания, писать еще один чревато, но все же я рискнул.
Быть воспитанным означает быть выпестованным своим ближним миром. Это значит понимать собственное место в мифологии своего рода, ведь каждая семья представляет ни больше ни меньше отдельный случай космогонии. И хотя всякий фамильный эпос воспроизводит повторяющиеся сюжеты, все же их вариации настолько неисчерпаемы, что они не перестают вдохновлять авторов на создание эксклюзивной версии, а читателей увлекать в новое путешествие — через рассказанную историю к берегам своего детства.
Когда же начинается это самое взросление? Среди прочего, наверное, тогда, когда главный герой впервые в своих переживаниях ощущает едва наметившуюся мечту. Мечта — это вовсе никакой не спутник инфантильности, а самый настоящий признак готовности к новой осмысленности жизни, желание впустить в нее необычные вопросы и стремление находить на них ответы. Но для мечты, для того, чтобы она созрела, как воздух нужна особая питательная среда. Ведь там, где неуютно, мечтать очень сложно, тяжело, почти невозможно. Именно поэтому в моей книге есть лето, большая семья, дача и приготовление к главному летнему празднику…
 
 
Посвящается моей семье
 
 
 
Невыносимо жить, когда нет стремления к действию
 
  
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
 
 
  
Глава 1
 
ПРЕДЛЕТЬЕ
 
Для Глебовых весь год делился на две части: предлетье и лето. Конечно, здесь следует сказать, что прежде всего это касалось самых старших членов большой семьи, то есть Сергея Ивановича и Елены Федоровны. Тех, кто помладше, от мыслей о лете отвлекали работа и школа; всяческие заботы рассеивали внимание, заставляя жить настоящим, но, несмотря на это, и они знали, что только с июня по август может быть так хорошо, как никогда больше в году. Предлетье начиналось сразу после лета, с наступлением осени. Однако осень, особенно ранняя, еще нечто не вполне понятное, еле отделимое от самого теплого времени года, и поэтому казалось, что подлинное предлетье начиналось лишь с приходом зимы.
Образ лета становился особенно привлекательным, заставляя с нетерпением ждать его наступления, когда в права вступала зима и белый снег накрывал землю своим пушистым одеялом. Вечером через украшенное гирляндой окно было видно, как в свету фонарного столба валит снег, засыпая детскую площадку и машины перед домом. А на кухне неяркий свет и тепло. На столе душистый чай, блинчики с яблоками с корицей. На стене деревянные часы, которые хотя и не показывали, сколько осталось до лета, но все равно время от времени было приятно бросать взгляд на их стрелки. Стульев с высокой спинкой не хватало для гостей, а вот для хозяев и их внуков самое то. Не то чтобы Глебовы не любили посторонних, но они всегда по-особенному остро ощущали в доме присутствие чужого. Вдобавок к этому Елена Федоровна всегда чувствовала большую ответственность. Нужно было убедиться, что квартира убрана — и позаботиться об угощении. Больше всего Глебовы не любили, когда их друзья предупреждали о своем визите за полчаса до прихода — дескать, будем проезжать мимо и заскочим ненадолго. Хозяева причитали, ворчали, но что делать… И надо сказать, что потом раздражение улетучивалось, общение с гостями приносило удовольствие, и, неохотно провожая их, хозяева уже испытывали легкое сожаление по этому случаю.
 
Как известно, зимой большое значение приобретают вечера. Сумерки обволакивают со всех сторон. Они как бы везде гасят свет для того, чтобы обозначать отдельно взятые места искусственным освещением. Тогда каждая комната превращается в театральную площадку, где под лучами софитов разыгрываются сцены из супружеской (читай семейной) жизни. Так было и у Глебовых. Их зимние вечера были похожи на камерные спектакли, в которых много диалогов и мало передвижений по сцене. Перед сном, оставив включенным лишь один ночник, взрослые и дети могли во что-то поиграть, а затем посмотреть кино, почитать или пошептаться. Ложась спать, то есть под занавес спектакля, Елена Федоровна часто говорила мужу: «Эх, проснуться бы завтра на летней даче и оказаться на террасе».
Зимой Глебовым лето представлялось особенно красочным. Белое так хорошо проявляло цветное, что невозможно было о нем не думать, не воображать, не планировать. Дача и вовсе рисовалась эдакой Землей обетованной. Внукам о ней рассказывались удивительные истории; целые легенды наполняли квартиру своей атмосферой, перемешивая новогоднее и дачное настроение в невероятно уютный коктейль. Но в отличие от какой-нибудь Шамбалы, они прекрасно знали эту землю, а значит, все услышанные рассказы оживали, облекались плотью яблонь, ежевики, сосен и газонной травы, по которой было так приятно бегать босиком. Глебовские дети узнавали о Сотворении мира не только из античных или библейских мифов, но и из собственной дачной мифологии, без которой была немыслима история сотворения самого семейства. Ее героями были они сами, родители, бабушка, дедушка, каждый по отдельности и все вместе. Дети ощущали себя частью чего-то мощного, эпического. Даже они понимали, что именно зимние вечера помогали по-настоящему осмыслить масштаб летних дачных дней, ту мистерию, что вершилась на «Зеленой листве» с апреля по октябрь. Самый младший из Глебовых — Алеша — думал о том, как, должно быть, непросто жителям южных стран, где не бывает зимы, где все месяцы слипаются в одно, и тогда лето — всего лишь постылая жарко-потная обыденность, а не долгожданный праздник.
Зима дарила невероятное предвкушение летней жизни на даче. Так хотелось, чтобы холода скорее закончились, но одновременно с этим было и желание как можно дольше сохранить это ощущение предвкушения. За всеми снежными забавами в виде санок, лыж и коньков, за всей бодрящей морозной свежестью и красными щеками скрывалось волнение от ожидания предстоящей встречи. Сейчас замечательно, а будет еще более замечательно! Разве не здорово так думать? Хотелось как можно дольше удержать в одной руке сразу два «замечательно». В каком-то смысле снежный сезон даже имел ощутимое преимущество перед летом. Ведь зимой было хорошо от нее самой и еще от ожидания лета, а летом было только оно одно и никакой зимы не хотелось.
Зимой Глебовы не ездили на дачу. Дорогу в Пичугино тож всю заметало снегом. Ее безраздельными хозяевами становились сторожа, рассекающие местные сугробы на своих снегоходах. Тем лучше. Это служило лучшей гарантией защиты от непрошеных гостей, желающих поживиться имуществом дачников. Зима белой пломбой опечатывала весь поселок и всю долину, спрятавшуюся под высоким утесом. Вокруг воцарялась такая тишина, что можно было услышать, как где-то на другом конце поселка скрипит от ветра незакрытая дверь уличного туалета. Впрочем, эта тишина не была пугающей. Здесь не было ощущения заброшенности. Просто складывалось впечатление, что все погрузилось в дрему. И деревья, и мышата, и ежата — все были на месте, но спали, видя солнечные сны про зеленую карету.
Зимой семья Глебовых больше сосредотачивалась на себе, глебовская пружина сжималась, копила физические и духовные силы, чтобы с наступлением дачного сезона распрямиться и со всей своей прыти начать вершить долгожданный праздник. Без дачи невозможно было почувствовать настоящую жизнь. Без земли, без простора все казалось скучным и тесным. Это могло иссушить, как в сильно отапливаемых квартирах, где от сухого воздуха и духоты невозможно было дышать.