Чистая работа

Анна выехала в Глиб-хаус с таким расчетом, чтобы появиться там в половине третьего, как ей было велено, но добралась она раньше, потому что в это время автострада М4 была совершенно свободна. Через медсестру она передала сумку и сказала, что будет ждать в комнате отдыха. Ленгтон появился ближе к трем. Выглядел он фантастически, необыкновенно галантно он взял у нее шоколад и вино и роздал медсестрам с истинно королевским достоинством.
Пока он шел к «мини» Анны, толпа медиков махала ему на прощание. Анна несла сумку, в которую Ленгтон сложил грязное белье и всякие мелочи. Открыв ему пассажирскую дверцу, она обошла машину и положила сумку в багажник. Пока она возилась, он все стоял и, держась за дверцу, махал рукой в ответ. Он стоял, пока все не разошлись, а потом, морщась от боли, принялся усаживаться в кресло, которое она заранее отодвинула как можно дальше. Получилось это у него далеко не сразу: было заметно, как отчаянно болит у него колено. Ленгтон недовольно буркнул, что машина у нее игрушечная, но все же сумел плюхнуться на сиденье и затянуть внутрь больную ногу.
Всю дорогу он тяжело дышал, как будто перемогал боль, но каждый раз на ее вопрос, как он себя чувствует, следовал ответ, что все в порядке. В самом конце пути он начал потирать колено, болезненно морщась.
— Это потому, что здесь повернуться негде, — проворчал он.
— Я сначала занесу сумку, а потом спущусь и помогу тебе выйти, — сказала Анна.
— Не надо мне помогать, иди. Я и сам сумею выбраться.
Анна отнесла сумку в квартиру и вернулась к машине. Ленгтон все еще не мог подняться с кресла. Она наклонилась к нему и предложила сначала выставить ноги, но в ответ он сердито бросил:
— Я с силами собираюсь! Без тебя знаю, что делать!
Анна отступила немного и молча смотрела, как он с трудом выставил из машины левую ногу, а потом обеими руками приподнял правую. Чтобы встать, ему пришлось опереться на нее. Пока Ленгтон выпрямлял спину, пот в три ручья катился по лицу. Они очень медленно дошли до лифта, потом так же медленно добрели до ее квартиры: было видно, что каждый шаг дается ему с невероятным трудом, и, как он ни противился, ему все же пришлось держаться за нее.
Едва они добрались до гостиной, как Ленгтон рухнул на софу, принялся тереть колено и забубнил, как ему неудобно было скорчившись сидеть в ее машине и вот что из этого получилось. Анна разобрала сумку и оставила его одного в комнате, чтобы он немного поутих. Спустя некоторое время она спросила, что он хочет: сходить в ресторан или поесть дома.
— Ага, давай в итальянский сгоняем! — саркастически воскликнул Ленгтон.
— Я пошутила! Есть бифштекс, салат и отличное вино.
— Поди сюда. — Он протянул руку, взял ее ладонь и усадил Анну рядом с собой на софу. — У меня сейчас хреновое настроение, и я прекрасно понимаю, какой я неблагодарный сукин сын, только принеси мне таблетки из пузырька с синей этикеткой, от этой чертовой болезни горничных — ну да, так в народе называется воспаление надколенной кости. Одному богу известно, как горничные такую боль терпят, правда, они ведь сейчас на четвереньки не встают, чтобы полы драить.
Анна поцеловала его в холодную влажную щеку. Таблетки нашлись в маленькой черной кожаной сумке с бритвенными принадлежностями. Ему выписали удивительно много самых разных медикаментов. Ленгтон принял две таблетки, запил их стаканом вина (ей показалось, что это не лучший способ лечения), но боль, очевидно, притупилась, и, когда она подала на стол, он ел с аппетитом, нахваливал ее стряпню и повторял, что не ел так с самого дня, когда его ранили. Только когда они дошли до кофе (вернее, дошла она одна, он так и пил вино), он затих и посерьезнел.
— Нелегко все это будет, как думаешь? — спросил он.
— Я другого и не ожидала, но знаешь, я не думала, что ты так быстро вернешься домой. То, что ты здесь, — это чудо.
Он с улыбкой поднял стакан:
— За тебя, моя хорошая!
Она послала ему воздушный поцелуй:
— Так, сейчас все перемою, а потом телевизор посмотрим или ляжем пораньше, может, для тебя так будет даже лучше. День сегодня был тяжелый, а я не хочу, чтобы ты переутомлялся.
 
— Я тебе скажу, если устану.
— Отлично, тогда посиди немного. Я быстро.
Только Анна протерла на кухне стол и включила посудомоечную машину, как Ленгтон позвал ее из комнаты. Она подошла к нему.
— Встать не могу, — тихо сказал он.
Поднять его на ноги оказалось совсем нелегко: он повис на ней мертвым грузом. Они осторожно пошли к спальне. Дышал он с трудом, два раза они останавливались, он стискивал зубы от боли и только потом делал следующий шаг. Ленгтон страшно смутился, когда ей пришлось помочь ему сходить по-маленькому, но удерживать равновесие у него никак не получалось.
Анна помогла ему раздеться, чтобы принять душ. Ленгтон все время молчал, он морщился от боли, но не проронил ни слова. Она отнесла снятое белье на кухню, чтобы сложить в стиральную машину и дать Ленгтону немного побыть одному, но, когда она вернулась в спальню, он так и сидел раздетый, только накинул на плечи халат.
— Не могу подняться, — сказал он, склонив голову.
— Ничего страшного. Ведь ты же только первый день дома, — ответила она.
Анна нагнулась к нему, взяла под мышки и попробовала приподнять, но он был слишком тяжел, медленно, очень осторожно он навалился на нее всем телом, и они начали потихоньку вставать.
Они зашагали к ванной: одной рукой он держался за ее плечо, другой — за стену. Он совсем исхудал — кожа да кости. Анна включила воду, Ленгтон отдыхал, прислонившись к стене, выложенной кафельной плиткой, и она основательно промокла, пока помогала ему.
Только здесь, в душе, Анна увидела наконец его жуткие раны. Один шрам начинался у правой лопатки, проходил через грудную клетку и спускался почти до самого пояса. Другой рассек правое бедро и шел через коленную чашечку по берцовой кости. Ему, наверное, наложили не одну сотню стежков.
— Что, похож на лоскутное одеяло? — пошутил Ленгтон, пока она мылила ему спину и помогала вымыть голову.
Путь обратно в спальню и облачение в пижаму оказались такими же трудными, Ленгтон совсем без сил навзничь повалился на постель. От жалости и любви к нему ей хотелось разрыдаться, но Анна продолжала как ни в чем не бывало оживленно болтать, завела будильник и принялась снимать с лица косметику.
Когда она собралась ложиться, он уже заснул прямо на покрывале. Анна приподняла другой край, осторожно забралась в постель и выключила свет, чувствуя, что сил совсем не осталось.
Ночью он два раза принимал болеутоляющие таблетки, пока наконец не заснул под одеялом рядом с ней. Дома он почти не говорил, как будто его утомляли даже слова. Анна долго не могла уснуть и думала о том, что ей предстоит. Конечно, она и раньше понимала, что будет нелегко, но даже представить не могла, что действительность превзойдет все ее ожидания.
— Что ж, будем проходить проверку на прочность, — тихо сказал Ленгтон, как будто прочитал ее мысли. Она удивилась — ей казалось, что он спит. Он поднял руку и прижал ее к себе. — Похоже, любовь сегодня в повестке дня отсутствует.
По его голосу Анна поняла, что он произнес это с улыбкой.
— Сегодня точно нет, я очень устала. Но ты не отвертишься, не беспокойся!
Он рассмеялся:
— А я и не собираюсь — надо же убедиться, что все исправно. Во всяком случае, там-то этот гад меня не почикал!
На следующее утро, перед тем как уйти на работу, Анна помогла ему одеться. Ленгтон уселся в гостиной, чтобы посмотреть утренние новости и позавтракать яичницей с ветчиной. Настроение у него было гораздо лучше, чем вчера вечером, и он с улыбкой ответил на прощальный поцелуй Анны.
— Я задерживаться не буду. Что хочешь на ужин?
— Оральный секс был бы очень кстати!
Она состроила ему гримасу и вышла.
В участке, как обычно, спорили Гарри Блант и Фрэнк Брендон — на этот раз о том, какой самый короткий срок был от ареста до суда. Блант упирался, что тридцать шесть дней, но и Брендон стоял на своем — сорок семь. В конце концов, позвонив несколько раз по телефону, торжествующий Блант протянул руку за двадцатифунтовой бумажкой.