Мрачные сны Атросити (СИ)

— Понимаю, — хмуро буркнул Марк. — Теперь я не удивлен, что ты объявлена вне закона. Не каждый способен вынести подобные знания и не сойти с ума.
— Не удивлен? А я до сих пор в недоумении! — с негодованием воскликнула Энигма. — Я не сделала ничего плохого городу. Я лишь… ох, как это трудно понять. Что я за существо, Марк? И за что я существую?! Я страдаю, меня выворачивает наизнанку от того, что творится извне, и того, что происходит внутри. Все эти тотальные несправедливости и жестокость меня убивают. Я уязвлена так, как никогда прежде. И мое состояние влияет на Атросити. Видимо, в этом мое преступление.
— Поэтому мне так холодно, когда ты грустишь?
— Да. И поэтому люди не очень-то любят со мной общаться. Ну, только если я не весела — тогда уж это настоящий праздник для всех, кто рядом. Но я так давно не смеялась по-настоящему.
— Мне нравится с тобой общаться в любом случае, — сказал Марк, желая приободрить ее. — И все же, я думаю, дело в твоей осведомленности. Как там сказано в криминальной сводке? «Проповедует вредительские учения».
Он посмотрел в небо. Черное, мутное. Тяжелые облака отражали бледное сияние ночного города, но эти цветовые пятна лишь наводили тоску. Ни одного просвета, ни единой звезды.
Энигма тяжело вздохнула.
— Что-то я разоткровенничалась с тобой.
— Это не страшно, я же не полицейский.
Внезапно, словно в ответ на эту фразу, над головами тихо зашелестели двигатели небесных байков, засияли холодным лучом фары над мостом. Марка от страха сразу бросило в жар. Днем, когда он вел себя, как обычный горожанин, не нарушал маршрут от дома до работы и не говорил лишнего, полицейские казались строгими учителями, следящими за тем, чтобы он не сбился с верного пути. А сейчас, во тьме комендантского часа, вдали от дома, Марку почудилось, будто слышит он не небесные машины, а шорох от лап кого-то опасного, хищного, крадущегося в тени, чтобы поймать его, как добычу. Он надеялся, что шорох скоро удалится, но вместо этого звук усилился, встретивши сопротивление асфальта на мосту. Глухой и короткий стук приземления. Тишина, а затем — шаги. Жесткие, с металлическими нотами.
Энигма рядом не шевелилась и словно перестала дышать. Другие жители лагеря, которые еще не спали, тоже замерли, чтобы не издавать шум. Сердце бешено колотилось и молило бежать, спрятаться в одном из блоков-контейнеров, но ноги оцепенели и правильно сделали. Лишние движения могли привлечь внимание пришельцев.
Мост скрывал сами байки, фар напрямую не было видно, но аура света распространилась в воздухе, и это сияние казалось ядовитым, опасным. В нем бродили мутные тени полицейских, словно роботы-призраки. Поверхность реки мерцала, отражая искусственное свечение. Стук, еще один, твердый, уверенный и хищный, но к счастью, не так близко, как могло быть. На том же берегу, но ниже по течению спустился один из патрульных. Свет выдавал его силуэт на фоне кромешной тьмы, слабо отражаясь от гладкой брони.
Ходили слухи, что полицейские могут видеть в темноте. Будто линзы в их шлемах дают им такую возможность. Марк сейчас поверил в правдивость этих слухов. Спустившийся шел без фонаря, но все-таки ни Марка, ни остальных он не разглядел. Наверное, ночью полиция видит не так хорошо, как днем. Не так далеко. Неспроста их небесные байки были снабжены фарами.
Над мостом раздалось неразборчивое механическое бренчание. Спустившийся полицейский что-то ответил на языке роботов и двинулся обратно к лестнице, ведущей на мост.
Вновь зашелестели моторы: так ровно и тихо, словно работали на электричестве. Хотя запах бензина выдавал старые модели с двигателями внутреннего сгорания. Таких небесных байков в Атросити становилось все меньше. Марк облегченно вздохнул, когда тихий шелест стал таять и затем полностью растворился в ночи.
  
Глава 3. Крадущееся нечто
 
Свет восходящей звезды всегда был для Марка спасительным. Прямо перед его окнами стоял другой дом, поэтому солнце никогда не заглядывало напрямую, но достаточно было лишь малого его свечения в распахнутые окна, чтобы Марк успокоился. Ему часто снились кошмары, часто он в каком-то оцепенении ждал рассвета, холодея от каждой тени. Электрический свет не спасал. Ива, такая теплая и солнечно-рыжая, тоже не всегда могла вырвать мужа из странного состояния. Этим волшебством владело лишь солнце.
 
В выходной день, с первыми лучами рассвета, Марк сладко засыпал, забыв ночные тревоги. В будние дни, пусть и измотанный бессонницей, он радовался бледному диску на небе, жадно вперившись в окно, пока воздушный трамвай вез его на работу. И всякий раз, когда наступали такие дни, Марк поражался равнодушию остальных людей. Они словно не замечали солнца. Не замечали, какое это чудо — проснуться живым и увидеть волшебный свет на горизонте. Они как будто не чувствовали крадущееся по ночам нечто, которое навевало страшные мысли о смерти.
Сегодня Марк спал крепко и без сновидений. Видимо, кошмары начали воплощаться в жизнь, и теперь им не за чем было терзать его по ночам. Ивы нет. Он скрывается под мостом с изгнанниками города, и все они — лишь мысли какого-то не очень здорового человека. Марк хмурился, думая обо всем этом.
И все же рассвет, к которому убегала сейчас река, его подбадривал. По небосклону разливалось яркое солнечное пламя, языки которого касались реки, и вода в ней горела подобно небу, став похожей на волшебный родник. Такого в городе не увидишь.
Сказочное видение быстро развеялось, стоило солнцу оторваться от горизонта и нырнуть в омут вязких тягучих облаков.
Энигма куда-то подевалась, и когда Марка позвали завтракать, он не смог найти никакого оправдания, чтобы отказаться. Пришлось взять тарелку с сомнительной жижей, отдаленно напоминающей кашу, и встать рядом с бродягами вокруг бочки, огонь в которой погасили сразу же, как только еда приготовилась.
Все они вели себя так, словно ночью ничего не случилось. Будто не было никаких полицейских, оставивших на берегу фотоловушку. Щербатый тут же сообразил, что к чему, и сразу после отлета патрульных решил образовавшийся вопрос. Он прокрался в слепую зону камеры и тыкнул ее палкой, так, что она уткнулась линзами в землю. Теперь ее датчики не могли уловить движений, выводящих ее из режима сна. Главное — не подходить к этой штуке близко, не шевелить камни, на которых она лежала. Но Марку эта вещь все равно не давала покоя.
— Помните осень? — вдохновенно говорил обросший мужчина не старше сорока лет, с соломенного цвета волосами и фингалом под глазом. — Это таинственное время, напоминающее природе о том, что пора отдохнуть.
— Отвратительный сезон, — сморщила нос высокая тощая женщина в теплой вязаной шапке, ковыряя ложкой в металлической тарелке. — Он похож на старость.
— Нет же. Это знак, что вскоре все начнется заново.
— Это знак конца.
Марк не был ни на чьей стороне, но этот спор воскресил в его мыслях образ зеленых деревьев, чуть тронутых ржавчиной, золотом и румянцем. В конце лета бывало не менее холодно, чем в начале осени, но почему-то именно осенние холода дарили деревьям удивительные краски. Это выглядело оправданием осени перед тем, как утопить мир в промозглых дождях, но Ива очень любила это время. Она всегда надевала желтый дождевик, чтобы быть похожей на осенний лист, и в резиновых сапогах смело бегала по лужам, словно все еще училась в средних классах. Быть смешной она не стеснялась. Даже когда ветер ронял все листья на землю, чтобы после их втоптали в грязь, и мир чернел, она оставалась радостным осенним листком. А затем выпадал снег, и тогда осенняя хандра, которой страдал Марк, отступала, похороненная под снежным ковром. Он и не замечал, как Ива помогала ему преодолевать самое ненавистное время в году.
 
Теперь же все было одинаковым. Ни осени, ни весны, ни зимы, ни лета. Лишь странное, душное и сухое, ни морозное и не горячее, а какое-то… никакое. Как бледное дневное солнце, которое не слепило и не грело. И постоянный ночной холод.