Тоннель

— Я рад, что вы наконец нашли время зайти, — прошелестел желтый. — Выпьете?
На выдвижном столике между креслами стоял хрустальный графин, четыре квадратных стакана и ваза с фруктами. Терять капитану было нечего. Он взял тяжелый графин за горло, открутил хрустальную крышку, придвинул один из стаканов и плеснул себе на два пальца, а потом выпил залпом, в один глоток. Вкуса он не почувствовал. Односолодовый, наверно, подумал он. Может, двадцатилетний или даже старше, какие они там вообще бывают?
— Я пригласил вас, потому что мне доложили, что вы неплохо себя зарекомендовали, — сказал желтый человек и тоже поднял к губам свой стакан, только вместо того чтобы проглотить, покатал виски во рту и выплюнул обратно. — Организовали людей, предотвратили панику. Но есть один нюанс — вы не знаете, что происходит, так ведь?
Капитан вспомнил о своем сбежавшем арестанте и проблемах, которые ждут его, если того не удастся поймать, кивнул и посмотрел на графин.
— Разумеется, не знаете, — продолжал желтый. — И я позвал вас, чтобы объяснить, насколько ситуация серьезна. Эти герметические ворота по обе стороны тоннеля закрылись не случайно. Существует особый протокол для чрезвычайных обстоятельств. По-настоящему чрезвычайных, вы понимаете меня?
Не найдет его старлей, думал капитан. Во рту у него было горько, по спине текло, день был трудный, и он неожиданно разозлился — на себя за то, что не запер гребаную машину, на идиота-старлея, на заносчивую бабу-гестапо и ее желтого хозяина-мумию из ненавистной конторы и особенно почему-то — на бледного заморыша справа, который ни разу за время разговора не шевельнулся, но было ясно, что спиной к нему поворачиваться нельзя. Он не стал дожидаться приглашения, снова плеснул себе виски и выпил. Точно односолодовый. Не особенно, кстати, и вкусный.
— Чё-то не слышал я ни о каких протоколах, — сказал он.
— Вам и не нужно было, — отозвался желтый своим бумажным голосом, — это не ваш уровень. Но вы можете понадобиться. Я не буду пока вдаваться в детали, но, если вы продолжите вести себя умно, для вас это может закончиться гораздо удачнее, чем для всех остальных. Оружие у вас, полагаю, с собой? И ваш молодой коллега тоже вооружен, верно?
Капитан закашлялся и облил себе пальцы. Он уже вообще ничего не понимал.
— Так вот, — сказал желтый человек. — Слушайте меня внимательно. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 01:34
— Вы кто? Вы доктор? — спросил молодой водитель Фольксвагена, попытался встать на ноги и не смог.
Губы у него распухли, и голос звучал невнятно, сосуды в глазах полопались. Наверное, он сильно ударился головой. Но хуже всего выглядела его левая рука, даже на расстоянии видно было, что перелом открытый и очень нехороший.
— Я пришел помочь, — сказал доктор. — Кто-то еще есть в машине?
На этот вопрос мальчик со сломанной рукой не ответил, он свесил голову между коленей и задышал тяжело, как пьяный. А может, он и правда пьян, иначе зачем бы ему на полном ходу таранить бетонные ворота.
— Вы пили что-нибудь? — спросил доктор.
Мальчик замотал головой.
— Нет, — сказал он хрипло.
Удар пришелся прямо по заднему сиденью, сломал стойки, выбил стекла, смял и порвал крышу. Трудно было поверить, что машина вообще способна вот так лопнуть пополам, превратиться в деформированный сверток цветного железа, но доктор все-таки забрался в багажник, торчавший по эту сторону решетки, и так же, как часом раньше Кабриолет, заглянул внутрь. Заднего сиденья в Фольксвагене больше не было. Нет, подумал он, нет. Я стоматолог, этим должен заниматься кто-то другой.
Он выбрался наружу, сел на корточки и открыл аптечку. Ничего полезного в ней, разумеется, не нашлось, кроме кучки марлевых бинтов, пачки стерильных салфеток, пары одноразовых перчаток и ножниц.
— Мне надо обработать вам руку, — сказал доктор. — Вставать не нужно, просто попробуйте передвинуться ко мне поближе, иначе я до вас не дотянусь.
Мальчик сидел неподвижно, как будто заснул и не слышал его. Затем шевельнулся и все-таки чуть пересел, упираясь ногами, потом еще, пока не добрался до решетки.
 
Вблизи рука выглядела еще хуже. Сколько прошло времени — часа два? Или уже три? Ему должно быть очень больно, подумал доктор. Удивительно, что он еще в сознании.
— Вам нужно снять часы, — сказал он. — Давайте я.
Когда он начал расстегивать ремешок на распухшем запястье, мальчик всхлипнул и дернулся.
— Ты кто? — спросил он. — Чего тебе надо?
Глаза у него были мутные и бессмысленные, а ресницы и брови светлые, совсем как у сердитого мертвого мотоциклиста.
— Ты сломал руку, — сказал доктор. — Но это ничего, я помогу.
— А скорая где? — спросил мальчик. — Не вызвали, что ли? Я давно тут сижу, должна быть скорая, позвонить надо просто. Почему никто не позвонил?
Шину пришлось сделать из теннисной ракетки, которая нашлась в багажнике Фольксвагена. Ничего другого с отекшей искалеченной рукой молоденького водителя сейчас сделать было нельзя, и доктор просто залепил ее стерильными салфетками из аптечки, а потом просунул ракетку между прутьями решетки и примотал лейкопластырем снизу, под локтем, как ложку. Ракетка оказалась слишком длинная, и сантиметров пятнадцать ее кевларовой ручки надо было, конечно, отпилить или отломать, чтобы она не доставляла мальчику лишних мучений, но и это доктору было не по силам. Все время, пока он возился, неудобно прижавшись щекой и плечом к шершавым металлическим прутьям, юный Фольксваген плакал и требовал, чтобы вызвали наконец нормальных, настоящих спасателей, чтобы ему сделали укол, позвонили его отцу, который всех тут на уши поставит, понял, и чтобы ему вернули часы, сейчас же, это дорогие, между прочим, часы, слышишь, ты, куда ты их дел, в карман себе сунул, да, думаешь, я забуду, думаешь, самый умный, кто ты такой вообще, не трогай, блядь, не трогай меня, просто скорую вызови, ну пожалуйста, пускай приедут, они всё нормально сделают, а ты не умеешь, ничего ты не умеешь, больно, не трогай, больно, да кто ты такой вообще, отдай мои часы, сука, чего тебе надо, почему ты им не звонишь, я тебя закопаю, сука, ну позвони им, пожалуйста. И все это время его страдающая сломанная рука ни разу даже не дернулась, терпеливо сносила болезненные манипуляции, которые совершал над ней неловкий маленький стоматолог, как будто существовала отдельно, сама по себе, и цель у нее была собственная — получить помощь, неважно от кого.
— Всё, — наконец сказал доктор. — Ну всё, всё, я закончил. Вот ваши часы, смотрите, я сюда их положу, видите? Вот. А теперь вам надо лечь. У вас сотрясение, вам правда надо лежать.
— Не хочу я лежать, — вяло сказал мальчик-Фольксваген и лег. — Это какой-то бред всё. Адский какой-то бред.
— Да, — сказал доктор. — Я знаю.
— Вы правда не можете позвонить? — спросил мальчик, лежа на спине и глядя в бетонный свод потолка.
— Правда не могу, — ответил доктор. — Извините.
— Бред, — сказал мальчик, моргнул, и закрыл глаза, и задышал медленнее.
Доктор прислонился плечом к решетке, вытер последней стерильной салфеткой лицо, как мог оттер руки и наконец сунул ее в карман, чтобы не мусорить. Все вокруг и так было грязное, и сам он чувствовал себя грязным, пальцы были липкие, зудела исцарапанная грубыми прутьями щека, и щипало подмышки. Никакая салфетка не помогла, конечно, тут помог бы только душ, долгий прохладный душ. В переноске у стены обиженно, на одной ноте кричал кот, и доктору показалось, что он как будто даже охрип.
— Ну, ну, — сказал он коту и придвинул к себе переноску. — Потерпи.
— Вы не уйдете же, правда? — сонно спросил мальчик-Фольксваген. — Пока они не приедут.
— Не уйду, — сказал доктор. — Я тут посижу с вами, постарайтесь поспать.
Он мучительно, до хруста зевнул и посмотрел на часы. Без пяти два, прекрасно. Совсем они не торопятся. И ночевать теперь, похоже, придется даже не в машине, а прямо здесь, сидя на асфальте среди осколков стекла. Какая же бесполезная дрянь эти современные автомобильные аптечки, ни обезболивающих, ни антисептика, даже йода нет. Тоже мне, первая помощь. Кто придумывал этот идиотский список, написать бы письмо какое-нибудь открытое или даже статью, да, точно, статью. Ну боитесь вы людям лекарства класть в аптечку, тогда сделайте так, чтобы скорая сразу приезжала, и не запирайте их в тоннелях на всю ночь. Сам-то никто и хлоргексидина себе пузырек в машину не купит, вот и я не купил, даже я ведь не купил, идиот.